Восемнадцатое мгновение весны. Подлинная история Штирлица - Ставинский Эрвин. Страница 21

– Что у вас нового на службе? – спросил Клесмет.

Леман рассказал, что гестапо обосновалось в комплексе зданий на Принц-Альбрехт-штрассе, восемь. Но там работать пока невозможно. Помещение не приспособлено, там сыро, холодно. Не хватает телефонных номеров. Дела свалили в кучу по кабинетам. Среди чиновников много простуженных, работа стоит. Чтобы позвонить по телефону, иногда приходится бегать в полицай-презизидиум. Столько было разговоров о создании гестапо. Толковали о пополнении новой службы квалифицированными чиновниками – где все это? Наоборот, каждый день, то один, то другой чиновник куда-то откомандировывается, а на замену им никто не приходит. Лемана тоже хотели послать в командировку за границу, но он отказался, сославшись на болезнь.

Леман замолчал, ожидая, что скажет по этому поводу Клесмет, но тот лишь внимательно слушал. Тогда Вилли продолжил, отметив, что со всех концов страны в гестапо приходят письма, доносы, обращаются организации, а управление работать не в состоянии. Общее мнение таково, что с созданием тайной политической полиции по примеру ЧК в России и с переездом в новое здание была совершена ошибка. Если в ближайшее время не произойдет коренных изменений, гестапо не сможет вести серьезной работы.

– Подождите, Вилли, не торопитесь с выводами, – опять улыбнулся Клесмет, – новое дело всегда трудно начинается. Давайте немного подождем. И прошу вас подобных мыслей на работе коллегам не высказывать. Сейчас лучше больше слушать, чем говорить!

– Да нет, это я с вами, как говорится, отвел душу. Да, кстати, в подтверждение моих предположений по поводу Эрнста, – вспомнил Вилли, – После переезда в новое здание я предложил коллегам пойти в пивную и «смыть пыль». Подобралась компания, в том числе Геллер и Хиппе, который сидит со мной в одном кабинете. Пили мы за счет расходов на переезд.

Когда все изрядно подпили, я разговорился с Хиппе, зная, что он в состоянии опьянения становится болтливым. Из разговора с ним у меня сложилась впечатление, что Хиппе ко мне относится хорошо и даже откровенничает. Он передал мне привет от Новаковского, отметил, что тот жаловался, что давно меня не видит. Я сказал, что с удовольствием бы с ним повидался, но сейчас очень занят. А потом заметил, что недавно видел мельком Новаковского и Моллиса в ресторане «Захи», но поговорить обстоятельно не мог. Хиппе никак на это не реагировал и я думаю, что он ничего не знает.

– Что же, может быть, вы и правы, – сказал Клесмет, – но на всякий случаи будьте все-таки осторожнее.

Договорились, что Леман продолжит внимательно наблюдать за развитием событий и при появлении признаков опасности срочно свяжется с Клесметом.

На том Клесмет и Вилли расстались.

«Иностранный отдел

3 отделение

Сов. секретно.

группа Х – Генрих от 19 июня 1933 года Москва, тов. Алексею.

В положении А/201-го за истекшие десять дней никаких перемен не замечено. Он считает, что его никто ни в чем не подозревает и что положение его в учреждении крепко. Он даже ожидает повышение по службе. Будет ли это связано с переводом в другое место или же он останется в прежнем учреждении, трудно пока сказать. Его знакомые национал-социалисты и доверенное лицо национал-социалистической партии в его учреждении ему несколько раз намекали, что он вскоре “кем-то будет”. Несмотря на то что в партию он еще официально не принят, в кругах национал-социалистов его знают и хорошего о нем мнения. Это хорошее о нем мнение объясняю тем, что с 1919 года А/201-й порвал с социал-демократами, за последние тринадцать лет не примыкал ни к одной партии левого толка, а в 1928 году вместе с А/70 и с осени 1932 года сам заигрывал с национал-социалистами.

Карл».

Глава 6. Брайтенбах укрепляет авторитет в гестапо

Совещание в Кремле было назначено на полночь.

Поскребышев, помощник Сталина, невысокий, коренастый, тихим бесстрастным голосом приветствовал каждого вошедшего, пожимал ему руку и делал пометку красным карандашом в списке приглашенных. Когда все собрались, Поскребышев в точно назначенное время пригласил их в кабинет Сталина и затем бесшумно закрыл за ними дверь.

При появлении в кабинете первых участников совещания Сталин поднялся из-за своего стола в глубине кабинета, вышел на середину и, пожав по очереди всем руки, жестом пригласил рассаживаться за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Участники совещания рассаживались, настороженные, не представляя, зачем их собрали, и не ожидая от этого вызова для себя ничего хорошего.

Сталин в сероватом полувоенном френче, в брюках, заправленных в шевровые кавказские сапожки, заложив руки за спину и, неслышно ступая по красной ковровой дорожке, стал медленно расхаживать по кабинету.

Пока он удалялся в другой конец кабинета, где помещался заваленный бумагами, книгами и папками письменный стол с несколькими телефонными аппаратами на приставной этажерке, сидевшие за столом провожали взглядами его чуть сутулую спину и седоватый наклоненный затылок. Когда же достигнув там, в глубине кабинета, стены, обшитой в рост человека панелью из светлого дуба, он поворачивался и не торопясь возвращался, они смотрели ему в лицо. Но глаз Сталина видно не было: расхаживая в раздумье, он не поднимал головы.

Ни разу не взглянув на сидевших, он не сомневался, что они не спускают с него глаз, как не сомневался и в том, что они с нетерпением и опаской, если даже не со страхом, ожидают, когда он заговорит.

– Скоро будет девять месяцев, как к власти в Германии пришел Гитлер, – неожиданно остановившись посреди кабинета, глуховатым голосом с выраженным кавказским акцентом заговорил Сталин.

При этом он поднял голову и обвел взглядом собравшихся.

– Нетрудно представить себе его ближайшие планы, – продолжил Сталин. – Он их, собственно никогда, и не скрывал. Агрессия на Востоке – вот главная его цель. Но, чтобы напасть на нас, у Гитлера пока коротки руки. Ему мешает Польша, которая в последнее время буквально мечется между Германией и СССР. Правда, недавно наш посол в Варшаве Антонов-Овсеенко сообщил, что поляки якобы собираются сменить гнев на милость и попытаются сблизиться с нами. Это было бы разумным шагом с их стороны, – заметил вождь, – но так ли это на самом деле? И можно ли вообще верить такого рода сообщениям?

Он замолчал, и в кабинете воцарилась напряженная тишина. Первым паузу нарушил импульсивный Радек [21].

– Я думаю, что посол в Варшаве совершенно прав. По логике, полякам деваться некуда: германский орел с острыми, как ножи, когтями куда более страшен для Варшавы, чем русский, привычный для них медведь. Поэтому они и ищут сближения с нами, рассчитывая на нашу поддержку в случае гитлеровской агрессии…

Судя по оживленным голосам присутствующих, точку зрения Радека поддерживало большинство участников совещания. Лишь один из них, среднего роста, широкоплечий, с бородкой и подстриженными усами, не разделял общего оживления. Он сосредоточенно смотрел в стол перед собой, словно что-то надеялся там увидеть.

Заложив руки за спину, Сталин уже шел назад по кабинету. Не доходя несколько шагов до того места, где за длинным столом с краю сидел невозмутимый участник совещания, он остановился и спросил:

– А что думает по этому поводу разведка? Товарищ Артузов [22]?

Начальник Иностранного отдела ОГПУ – это он хранил молчание – поднял крупную с проседью голову и, глядя прямо в немигающие глаза вождя, не торопясь, тщательно подбирая слова, ответил:

– У нас, товарищ Сталин, несколько иная информация. Наши источники сообщают, что поляки ведут нечестную игру. Они только делают вид, что собираются сблизиться с нами. На самом деле Польша зондирует почву для соглашений с Гитлером, рассчитывая на его снисходительность.

Сталин никак не реагировал. Он оказался в противоположном конце кабинета, и все провожали взглядами неширокую спину и седоватый затылок вождя. У самой панели он повернулся и, в молчании возвратясь к тому месту, где сидел Артузов, остановился и спросил: