Кто, если не мы - Лузан Николай. Страница 22

Приближался Новый год, а с ним очередная юбилейная дата — день рождения «дорогого и любимого Леонида Ильича». Ретивые «генералы» производства спешили порадовать его дутыми на бумаге трудовыми рекордами, творческая интеллигенция в муках рождала очередной холуйский панегирик, а в Политбюро ЦК КПСС ломали головы над тем, где найти место на груди Генсека для очередного ордена. Одновременно, с подачи коварного Запада, по стране прокатилась волна антисоветских анекдотов про Брежнева. Докатилась она и до 2-го дивизиона 433-го полка Нижнетагильской ракетной дивизии.

В тесной каптерке собрались «деды» — дембеля послушать гражданские трели «щегла» — рядового Аргутинского, вернувшегося в часть из отпуска. Недоучившийся студент Ленинградского университета, польщенный всеобщим вниманием, выдержал многозначительную паузу и начал речь с ритуальной молитвы во славу «дедов»:

Я, салага, бритый гусь,
Я торжественно клянусь:
Деда-дембеля любить,
Водку, пиво подносить…

— Кончай свистеть, щегол! Гони анекдот про Леню! — торопили его дембеля.

Аргутинский прокашлялся, бросил озорной взгляд на пылившийся в дальнем углу стенд с фотографиями членов Политбюро ЦК КПСС, где крупным планом выделялся Брежнев, и, подмигнув ему, приступил к пересказу свежего, родившегося в Северной столице, анекдота:

— Так вот уважаемые «деды», гуляет Брежнев по парку, а ему навстречу Жуков. Брежнев останавливает маршала и жалуется на свою жизнь: «Георгий Константинович, беда — как выйду на улицу, так пчелы и осы одолевают! КГБ и Чазов ничего не могут поделать. Может, ты что посоветуешь? Жуков посмотрел на Брежнева, на иконостас из орденов на его груди и говорит:

— Леонид Ильич, сними ордена.

— Это же почему?! — удивился тот.

А Жуков ему прямо в лоб:

— Так от них за версту липой пахнет!»

Каптерка содрогнулась от громового хохота, а затем начался коллективный антисоветский оргазм: бойцы наперебой рассказывали анекдоты про Генсека и недоразвитый социализм. На следующий день эта идеологическая вакханалия оборзевшего «щегла» и обнаглевших «дедов» стала достоянием военной контрразведки. В руки лейтенанта Рудакова попала, как он полагал настоящая антисоветская бомба. Предвкушая громкий судебный процесс над отщепенцами и дырку для ордена на своем кителе, он пожирал газами начальника Особого отдела дивизии полковника Василия Лысова и ждал его судьбоносного решения. Вчитываясь в сообщения агентов, тот с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться, на последний анекдот у него уже не оставалось сил и, стараясь придать лицу строгое выражение, отметил:

— М-да… Плохо работает комсомольская организация дивизиона, совсем разболтались бойцы. Да и командиры тоже хороши, оставили их без дела. В общем, Александр Юрьевич, устно проинформируй замполита полка, пусть болтунам языки подрежет.

— Почему?! Ка-ак, товарищ полковник?! — опешил Рудаков и, когда к нему вернулся дар речи, выпалил: — Так это же махровая антисоветчина! Статья 70 УК, часть вторая! По ней срок…

— Стоп-стоп, Саша, не пори горячки! — остановил его Лысов. — Все эти анекдоты с бородой. Нет ничего нового.

— Как нет?! А анекдот про недоразвитый социализм? — отчаянно цеплялся Рудаков за ускользающую от него награду.

— Разве он новый?

— Новый-новый, товарищ полковник! Только вчера мне его рассказал замполит полка подполковник Кучин.

— Замполит? — на лице Лысова появилась болезненная гримаса, и он с ожесточением произнес: — И что прикажешь делать с ним?

Рудаков, пожав плечами, ответил:

— Но приказ запрещает вести оперативную работу против замполитов.

— Запрещает, говоришь?

— Так точно! Приказ председателя КГБ номер…

— Да погоди ты с приказом! — перебил Лысов. — По-твоему, выходит, коммунисту — замполиту Кучину — можно пороть антисоветчину, а рядовому — комсомольцу Аргутинскому — нельзя? Как это понимать?

Рудаков смешался, но быстро нашелся:

— Товарищ полковник, там же была целая группа?! Антисоветские высказывания допускались неоднократно, тем более в адрес первого лица государства. Чистая 70-я статья!

— Саша, ну что ты мне этой статьей тычешь?! — начал терять терпение Лысов. — Ну, собрались пацаны, потрепали языками без всякой задней мысли, а ты их сразу в антисоветчики. Так же нельзя! За статьей надо человека видеть!

— Товарищ полковник, Аргутинский не пацан, у него за спиной три курса университета, — упрямо гнул свое Рудаков.

— Три курса? А ты себя в его годы вспомни, — и, не услышав ответа, Лысов подчеркнул: — Саша, сломать жизнь человеку, тем более с нашими возможностями легко, а вот исправить трудно. Поэтому, если замполит с головой и языком не дружит, пригласи Аргутинского к себе и прочисти ему мозги. Ты понял?

— Так точно, товарищ полковник, — уныло обронил Рудаков и поднялся на выход.

— Э-э, Саша, постой, так не пойдет! Ты чего нос повесил? — остановил его Лысов.

— Ведь перспективное дело было, товарищ полковник, — в голосе Рудакова звучали горечь и обида.

— Опять ты за свое! Да не уйдут от тебя твои дела, если будешь пахать и смекалку контрразведывательную проявлять, глядишь, генералом станешь!

Слова полковника Лысова оказались пророческими. Спустя 23 года, лейтенант Рудаков стал генерал-майором, начальником управления ФСБ по Оренбургской ракетной армии. И сейчас, глядя на молодого, ершистого Устинова, напоминавшего ему самого себя в далекой юности, он с теплотой произнес:

— Что, Иван Лаврентьевич, небось на меня — ретрограда обижаешься?

Устинов встрепенулся и, смущаясь, произнес:

— Никак нет, товарищ генерал, как можно! Извините, занесло.

— Понимаю, тебя, Иван. Молодец, что сразу не сыграл отбой, а пытался отстоять свою точку зрения. Аргументов не хватило, пытался эмоциями заменить, а вот это лишнее. В нашей работе они плохой советчик, слишком далеко могут завести.

— Понял, товарищ генерал, но по Ефимову факт к факту в яблочко бьет.

Рудаков улыбнулся и добродушно заметил:

— Вот что, Робин Гуд, не горячись. Ты на эти факты посмотри с холодной головой.

— Ясно, товарищ генерал!

— Вот и молодец! Хватка у тебя есть, а опыт — дело наживное, трудись на совесть и быть тебе генералом.

Устинов зарделся от похвалы и, смущаясь, произнес:

— Товарищ генерал, я не подведу! Буду пахать, как…

— Ладно-ладно, пахарь! — остановил его Рудаков и распорядился: — Сегодня никакой «пахоты», отдохни с ребятами, а завтра со свежей головой на службу!

— Есть! — радостно воскликнул Устинов и, не чувствуя под собой ног, вышел в коридор. В кабинете его с нетерпением ждали Приходько и Лазарев.

— Ну что?! Как генерал?! — набросились они на него с вопросами.

— Все классно, ребята! — выдохнул Устинов.

— Не тяни резину, рассказывай! — тропил Приходько.

— Гена, генерал тобой особенно доволен. Так что смело коли дырку на кителе под орден!

— Да, ну? Кончай прикалывать!

— Какой прикол? Все на полном серьезе. При мне раздали награды: заму, Первушину — часы. Шефу, Охотникову — брюки, а нам… — Устинов подмигнул Лазареву.

Тот осклабился в ухмылке и, похлопав по плечу Приходько, закончил:

— А нам с тобой, Гена, хрен в руки, чтоб раньше времени губы не раскатывали.

— Шутники хреновы! А если серьезно? — допытывался Приходько.

— Серьезно. До завтрашнего утра гуляем на полную катушку?

— Вань, опять прикалываешься?

— Клянусь, Гена, сам генерал разрешил.

— Во рубанулись! Я знал, что шеф у нас мировой мужик! — воскликнул Приходько и довольно потер руки, а в следующее мгновение его губы исказила гримаса. И прокашлявшись, он пожаловался: — Хлопцы, шось у горле дэренчить, трэба горло промочить.

Лазарев бросил взгляд за окно — шальной ветер хлестанул снежной крупой по стеклу, и, сделав озабоченное лицо, заметил: