Разведка «под крышей». Из истории спецслужбы - Болтунов Михаил Ефимович. Страница 27

«Японская армия, — утверждает Ванновский, — далеко еще не вышла из состояния внутреннего неустройства, которое неизбежно должна переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу…»

Пройдут десятки, может быть сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав».

Поразительные заключения для военного профессионала, полковника, четыре года прослужившего в Японии. Но еще более шокирующе звучит резолюция военного министра империи генерал-адъютанта Алексея Куропаткина на докладе Банковского: «Читал. Увлечений наших бывших военных агентов японской армией уже нет. Взгляд трезвый».

Напомню, до начала Русско-японской войны остался год с небольшим (!). Возникает вполне закономерный вопрос: что, собственно, происходило с нашим военным руководством, армией, флотом, разведкой в эти предвоенные годы? Почему Россию охватило «всеобщее помешательство» (иначе и не назвать), каким образом стала возможна катастрофически неверная оценка боевой мощи Японии и ее вооруженных сил? И какова роль во всем этом военной разведки империи?

Вопросы весьма не простые, но отвечать на них необходимо, иначе исследование наше будет недостоверным и однобоким.

Итак, первой причиной такой в корне неверной оценки восточного соседа было представление правящей элиты России о Японии, как о государстве малом и отсталом, сумевшем воспринять лишь внешнюю сторону европейской цивилизации. Собственно, об этом и говорит в своем докладе Ванновский.

На страницах российских газет и журналов Япония изображается как «злобный карлик», «желтый пигмей». Иное мнение попросту не принимается в расчет. Самое трагичное в этой ситуации то, что общему «шапкозакидательскому» настрою подверглись и военные, в особенности, руководство армии и флота. Хотя они, как никто другой, имели вполне объективную информацию. Так сменивший Ванновского на посту военного агента в Токио подполковник Генштаба Владимир Самойлов с первых дней пребывания в Японии старался поставлять в Санкт-Петербург правдивые разведданные и всячески пытался «отрезвить» своих начальников в Генеральном штабе.

«Делая теперь, так сказать, практические выводы на случай войны с Японией, — писал он по итогам японских маневров 1903 года, — должно указать: большую подвижность армии, громадную и хорошо обученную артиллерию (говорю на основании опыта войны 1900 г.), значительный процент горной артиллерии (у нас на Дальнем Востоке всего две батареи), доказанное на деле мужество и умение умирать на поле сражения». Доклад Самойлова приводится в книге «Русско-японская война 1904–1905 гг. Материалы по работе военно-исторической комиссии Генерального штаба».

Военно-морской агент, капитан 2-го ранга Александр Русин, находившийся в Японии с 1899 года, также старался докладывать объективное положение дел в японской армии и на флоте. Весной 1903 года он сообщал в Главный морской штаб план войны. Александр Иванович считал, что Япония будет стремиться: «1. Занять Корею. 2. Не дать России окончательно утвердиться в Маньчжурии. 3. Попытаться сделать демонстративную высадку близ Приамурской области. 4. Такую же высадку осуществить на Квантуне и 5. При удаче этих двух операций попытаться овладеть вышеуказанными областями».

Этот документ приводит в статье «Предмет детального изучения» А. Буянов, опубликованной в журнале «Морской сборник» за 1995 год № 3.

Интересен и тот факт, что именно Русин дал наиболее точную оценку мобилизационных возможностей Японии. Однако Главный морской штаб посчитал их преувеличенными и, передавая сведения в Военное министерство, не забыл высказать свое мнение. Правда, «русинскую цифру» передал в точности. Что ж, как говорят, и на том спасибо.

Однако в военном ведомстве не очень-то обращали внимание на тревожные сообщения военных агентов. Доклады к высшему командованию на стол попадали, просматривались, прочитывались, и подшивались к делу. По сути, решений никаких не принималось. Более того, генералы в высоких кабинетах считали ненужным знакомить широкий круг офицеров в войсках и штабах с документами по Японии. Таким образом, якобы они противостояли развитию боязни перед малоизвестным противником.

Вторая причина, конечно же, состояние нашей военной разведки накануне Русско-японской войны.

Организацией и ведением разведки на Дальнем Востоке занимался Главный штаб, получавший сведения в основном через военных агентов в Европе, штаб наместника на Дальнем Востоке, и штабы округов — Приамурского военного и Заамурского округа пограничной стражи.

Зарубежные силы агентурной разведки — военные агенты в Японии (Токио), в Китае (Шанхае и Чифу) и в Корее (Сеуле). Своего военного агента в Токио имело и военно-морское ведомство.

В осуществлении разведывательных задач участие принимали также военные комиссары — представители Российской империи во время оккупации в Маньчжурии — в городах Мукден, Гирин, Цирикар.

Следует сразу отметить, что военная агентурная разведка на Дальнем Востоке работала в крайне тяжелых условиях. Очень хорошо об этом сказал военный агент в Японии полковник Генерального штаба Николай Янжул. Он проходил службу в Токио в 1896–1899 годах.

«Военным агентам, — писал Янжул, — приходится ограничиваться доставанием не тех сведений, какие нужны и желательны, а какие можно добывать.

В западной Европе военный агент имеет то важное преимущество, что в распоряжении его находится доступный ему обычный печатный материал по изучению быта и устройства иностранной армии, за исключением сравнительно немногих, не подлежащих гласности по мобилизации армии, по ее стратегическому сосредоточению… В Японии военный агент находится в совершенно иных условиях».

Цитата взята из той же книги «Русско-японская война 1904–1905 гг.».

Полковник Янжул вовсе не сгущал краски. В Японии в ту пору был установлен жесточайший режим секретности. Власти вели себя крайне подозрительно и осторожно. Местная пресса «воздерживается от публикации даже таких невинных данных, как штаты и дислокация войск мирного времени, не говоря уже об организации частей по штатам военного времени…»

На самые простые вопросы следует в лучшем случае уклончивый ответ или категорический отказ со ссылкой на запреты сообщать сведения подобного рода.

Разумеется, каждый иностранец состоял под строгим надзором полиции. Огромным препятствием в деле добывания разведданных было и незнание японского языка, в особенности, письменного.

Тот же Янжул обращает внимание, что «китайские иероглифы составляют самую серьезную преграду для деятельности военных агентов… Не говоря уже о том, что тарабарская грамота исключает возможность пользоваться какими-либо, случайно попавшимися в руки негласными источниками, она ставит военного агента в полную и грустную зависимость от добросовестности и от патриотической щепетильности японца-переводчика вообще, даже в самых невинных вещах».

И тут же полковник описывает всю трагикомичность ситуации, в которую может попасть русский разведчик в Японии. Ему, к примеру, предлагают ценные сведения, заключенные в рукописи на японском. Но как оценить эти сведения? Только отослать ее в Санкт-Петербург, где живет единственный (!) соотечественник, бывший драгоман господин Брюховицкий, знающий письменный японский язык на таком уровне, что может точно узнать «загадочное содержание манускрипта».

Какой выход в этой ситуации для военного агента? «Отказаться от приобретения рукописи», — считает Янжул. Вот, собственно, и отказывались. Отсюда и низкая эффективность работы разведки.

Воистину, хочешь мира — готовься к войне. Кто мешал России начать подготовку военных специалистов по Японии, переводчиков еще до войны, а не после нее? Да никто, кроме нас самих.