Философы с большой дороги - Фишер Тибор. Страница 65

Что касается грубой силы: это срабатывает. А если она и получает недоброжелательную оценку в прессе, то лишь потому, что люди, занятые прессингом своих ближних, делают это неумело. У риторики есть определенные достоинства, и, может статься, было бы нешуточным достижением наглядно представить этому типу всю недальновидность его враждебного отношения к миру, но это заняло бы слишком много времени, и мы создали бы помеху уличному движению.

Также следует сказать, что презрение нашей братии к средствам физического убеждения восходит к тому далекому прошлому, когда их уделом нередко были костры и подземные казематы, – в то время как тучные мира сего наслаждались массивными золотыми украшениями и податливыми красивыми женщинами, всегда готовыми ублажить власть имущих. Насилие решает все проблемы, превращая эти проблемы в несуществующие. Спросите карфагенян. Спросите греков, кончивших свои дни секретарями у римлян. Спросите филистимлян. Спросите сибаритов. Спросите милетян. Спросите пепел александрийской библиотеки. Поджарьте-ка гоморрцев – слабо?

Раскорячившись, я встал на спины этой парочке, трепетно прижавшейся к земле.

– Вот теперь, пожалуй, я готов поделиться кое-какими соображениями. Просыпаясь сегодня утром, вы, часом, не задумались о том, что вас может ждать смерть на редкость унизительная?

– Нет.

– Что ж, виной всему недостаток воображения.

Наличие пистолета в руке сродни правильно выбранной посылке в сократическом диалоге.

– Человеку следует постоянно размышлять о том, чего он достоин, каждый день проживая как последний. Можете ли вы предложить какой-нибудь довод, который помешает мне отстрелить вам яйца?

– Это было бы незаконно!

Мистер Бык так и не понял, почему над его словами я смеялся до слез. Юпп спокойно созерцал происходящее:

– Черт побери, сроду не видел, чтобы тачку расстреляли так аккуратно!

* * *

Мы поспешно покинули сцену на своих двоих – удивительно, но именно этот метод доказал свою эффективность, коли надо избежать встречи с полицией, прибывающей на место преступления на машинах. Путь наш лежал в «Чикаго» – район заведений, у порога которых общепринятое законодательство Франции теряло свою силу и вступала в действие антимораль: завсегдатаи этого притона скорее предпочли бы, чтобы их близких замариновали на ночь в имбирном соусе с острым перцем, а наутро поджарили бы на решетке и подали на стол каким-нибудь презренным ублюдкам, нежели согласились бы хоть на йоту облегчить жизнь полиции.

Я предавался размышлениям о мистере Быке – мне не давал покоя тот факт, что я бы мог изменить его жизнь; дегустация гудронового покрытия на участке шоссе рядом со старой гаванью могла бы подвигнуть его на осознание того, что вся его прошлая жизнь была ошибкой. Может, только затем я и пришел в этот мир, все перипетии моей судьбы должны были привести меня именно к этой точке: меня тщательно готовили к исполнению одной-единственной миссии. А может, и нет.

Юбер что-то подраскис. Не жалуется, но... Он вообще не жалуется (или не знает, с чего начать?). Одна из самых забавных особенностей этого мироздания состоит в том, что чем больше у вас поводов жаловаться, тем меньше у вас времени на жалобы.

– А что ты таскаешь в сумке?

– Деньги. Хотел от них избавиться.

Юпп шатался по старой гавани (в этом районе множество кафе), предлагая зевакам зачерпнуть пригоршню-другую награбленных нашими тяжкими трудами купюр, лежавших в сумке, как жемчужины в раковине. Праздный люд прохаживался туда-сюда, но ни одна душа не сподобилась подойти и протянуть руку за шуршиками. Может, виной всему облик Юбера: не то кафтан, не то халат в качестве верхней одежды, широко распахнутые глаза, сложение подростка-переростка – все это не способствует занятиям благотворительностью; народ думает, что перед ним какой-нибудь спятивший профессор-самоучка. «Проснувшись утром, они молили Господа ниспослать им денег, а когда я выложил деньги перед ними...»

Путь наш лежал в забегаловку, которую Юбер считал самым крутым баром в «Чикаго», а мне было известно – этот район пользуется славой самого крутого места в Тулоне, учитывая, что последний по праву гордился репутацией самого крутого порта в мире. Место назначения вызывало у меня некоторый скепсис, и, ссылаясь на то, что зубов и непереломанных костей у меня осталось наперечет, я поинтересовался, нельзя ли, коль уж нам приспичило пропустить по стаканчику, отправиться куда-нибудь в другое место, где вероятность подвергнуться нападению все же поменьше.

– Знаешь ли, матерые рецидивисты почему-то не склонны собираться в библиотеках, – огрызнулся мой напарник (странным образом гордясь принадлежностью к сообществу заключенных не меньше, чем я, в соответствующем расположении духа, – к числу кембриджских донов. В конце концов, все мы принадлежим к какому-нибудь кругу). – Может, мне удастся встретить кого-нибудь из знакомых.

– Мне казалось, у тебя были несколько натянутые отношения с сокамерниками.

– Не скажу, что мы любили друг друга как братья. Но при всем том я отсидел с ними десять лет. Надо же было хоть с кем-то общаться. Не всегда получается выбрать компанию по вкусу.

В баре было темно: то ли во имя того, чтобы посетители расслабились, то ли чтобы их не узнали, а может, хозяин экономил на освещении. Народу почти не было – и однако, когда я входил, в узком проходе на меня налетел какой-то тип, покидающий заведение. Он извинился! Самым вежливым образом! Подобных манер вы не встретите ни в «Хэрродз», ни в «Ковент-Гарден» – хоть десять лет толкайтесь там в дверях. Похоже, народ в заведениях вроде этого не очень-то напоминает сбившихся в стаю волков, которые только и ищут, как бы запустить в вас зубы. Мне почему-то вспомнился пуританин Захария Крофтон (ум. 1672) и его сыновья: Захария, Зара, Зилофехад и Зофония.

На стенах висели открытки, присланные из стран, не отличающихся политической стабильностью, чьи правительства по качеству и долговечности сравнимы разве что с дешевыми подвязками для чулок. По словам Юппа, начало иным из этих переворотов было положено именно здесь, в разговорах за кружкой пива. Глядя на нечеткие фотографии уставших после боя парней, попирающих ногами тела других парней – похоже, этим парням уже не вставать на ноги, – поневоле поверишь, что утверждения моего напарника – истинная правда. У бармена на стойке высилась здоровенная стеклянная банка, заполненная черным песком и обернутая листом бумаги. Надпись на листе гласила: «Прах республиканских гвардейцев – можно добавить воды, разницы не будет».

Мне подали «Blanche de Garonne» – не могу умолчать о несравненном освежающем и расслабляющем эффекте, который оказывает мое любимое пиво. Открыв сумку, Юпп задумчиво ворошил пачки денег.

– Все одно и то же, – пробормотал он. – И чем дальше, тем хуже. Мы должны куда-то двигаться. А мы – мы повторяемся; нужно что-нибудь совершенно оригинальное. Ограбление, подобного которому еще не было.

– Например? – задал я наводящий вопрос, заранее зная, что ответ мне не понравится – ответ, который, несомненно, чреват свистом летящих мне навстречу пуль, выпущенных из табельного оружия какого-нибудь стража закона.

– Я думаю о чем-нибудь и впрямь потрясающем. О каком-нибудь грандиозном ограблении. Но грандиозные ограбления – это масса планов, масса задействованных людей, вот почему такие ограбления всегда обречены на провал. Сумма, которую ты должен украсть, чтобы прослыть лучшим из лучших, все растет и растет. До бесконечности. Раньше или позже кто-то сорвет еще больший куш – даже с учетом инфляции. И еще: для вывоза такого количества наличности нужен как минимум грузовик.

– Я думал о разных банках, самых престижных банках и о самых крупных, о том, чтобы совершить ограбление в сопровождении оркестра, но все это вариации на ту же избитую тему. Я заглянул в историю преступлений: все ограбления похожи друг на друга; вопрос, больше или меньше было пролито крови, больше или меньше денег украли, по сути, неинтересен.