От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович. Страница 15

Я слушал пожилого узбека и вспоминал, как летом в училище падал в обморок от ташкентского зноя. Большая у нас страна. Одни к жаре привычней, другие к морозам. В декабре сорок второго под Сталинградом доходило до минус тридцати-сорока. Можно, конечно, и минус пятьдесят человеку выдержать, и минус семьдесят. Без ветра. А тут ветер степной, и одна защита — окоп. Я по рождению сибиряк, и то еле терпел. Узбеков с юга лучше бы не посылать сюда в морозы, а поберечь их до лета. Но когда враг прет со всех сторон, когда над страной нависает угроза фашистского ига, нет места подобному расчету.

Рядом в стрелковой роте тоже ЧП. После вчерашнего боя солдаты нашли в поле рядом с окопами круглую, как люк танка, дыру. Из дыры поднимался теплый запах жженого кирпича, как от только что сложенной и в первый раз затопленной печки. Дыра при дальнейшем исследовании оказалась входом в просторный отсек наподобие горшка пяти-шести метров в диаметре, образовавшийся в результате взрыва фугасной бомбы. Глинистый вязкий грунт раздался от взрыва в стороны, спрессовался, как кирпич, и внутренние стенки «горшка» прожарились, только узенькие трещинки в них… Самые бойкие и нахрапистые солдаты роты решили выспаться, «как у Христа за пазухой». Спустились туда восемнадцать человек и уснули навсегда: оказалось, что из мелких, но глубоких трещин продолжалось выделение окиси азота от взрыва. Ну кто мог знать о такой опасности? Знать могли шахтеры. Я шахтер, допустим. Найди я этот «горшок» — прекрасную спальню, я забыл бы, что я шахтер, — первым бы спустился захватить себе место… И когда ума наберемся?

…Стояли тридцатиградусные морозы, от которых немцы подыхали как тараканы, но и нам, сибирякам, было уже невтерпеж. Как назло нам давно не привозили тыловые «крысы»-интенданты «наркомовских». Я получил задание от ротного: «Пока ночь, сбегай в штаб полка и доложи самому командиру полка». К рассвету я благополучно вернулся в свою роту и увидел страшную картину: все сорок человек во главе с ротным были мертвы. В блиндаже ротного я обнаружил немецкую канистру с остатком незамерзающей жидкости «антифриз», пахнущей спиртом… Я, как парторг роты, доложил по связи комиссару батальона о случившемся. Он, во избежание для себя и комбата неприятностей, в течении недели «списывал» отравившихся как героически погибших в боевых действиях, иначе они с комбатом были бы лишены очередных наград и званий….

Снег падает легкими пушинками. А среди дня заморосил мелкий, водяной пылью дождь. Совсем сыро стало в окопах.

Хорошо, что на днях фашистские транспортные самолеты, которые продолжали свои ночные полеты, сбросили нашему батальону очень ценный груз. Сапоги утепленные. Или лучше их назвать «бурки», на кожаной подошве, с кожаными головками валенки. Удачно сшиты: теплые и сырости не боятся. Для такой погоды, как сегодня, это лучше, чем наши валенки. Мы все с превеликим удовольствием хорошо обулись.

А фрицы злились, что их бурки достались нам. Ночами кричали:

— Рус, отдавайт валенки, возьмить автоматы! (У нас и автоматов было немецких полным-полно, и патронов к ним сколько хочешь.)

Ногам-то хорошо, но сверху нас мочит сырым снегом и дождичком. Плащ-палатки порастеряли вчера. Что делать?.. Во-о-н там, на нейтральной полосе, я вчера видел распоротые тюки, сброшенные фашистами для своих, с разным тряпьем. Кажется, там есть плащ-палатки…

От наших передовых окопов не более чем в двухстах метрах лежат кучами новенькие плащ-палатки. Сбегать бы, но… Крутился я, вертелся и все ждал, что, может быть, кто другой попробует туда сбегать, и если все обойдется благополучно, то и я сбегаю на нейтралку. Кивнул я на те палатки Суворову, он дипломатически промолчал, а я уже оказался в неловком положении: как будто я сам боюсь туда сбегать, а Суворову намекаю… Лучше бы уж и не заикаться мне! А теперь придется сбегать, иначе повиснет на мне ярлык «трус»…

Думая так, я сам не заметил, что уже шагаю по нейтралке. Подошел к распоротому тюку и только тогда огляделся — где же «передок» фашистский? Как бы на мушку снайперу не угодить! Если первой пулей не смажет, я успею удрать. Но кругом тихо, ничего подозрительного. Наверное, далеко вчера драпанули немцы!..

Потянул палатку за уголок из-под всякого барахла — тут-то они и выросли как из-под земли. Несколько фашистских солдат. Со страху мне показалось — человек семнадцать. Горло перехватило спазмом. Хвать, а оружия-то при мне никакого! Даже пистолета нет, который мне подарил полковник-танкист.

Немцы меня полукругом обогнули, зубы скалят, о чем-то смеются между собой — решили позабавиться.

За секунду в моем мозгу много чего пролетело, хорошо, хоть глаза не затуманило от страха. В двух шагах впереди приметил яму, а в той яме — открытый ящик с ручными противопехотными гранатами.

Немцам те гранаты в моем положении и в голову не пришли. Вон их сколько, а я один. «Рус Иван! Рус Иван!» — хохочут. Крутят пальцем у виска: мол, и дурак же ты, что приперся сюда за плащ-палаткой! Видно, соскучились тоже в окопах, решили повеселить своих, которые наблюдают за этой «комедией»… Ой-ой-ой, да ведь и нашим видно!.. Хоть бы мне успеть одну гранату схватить и выдернуть предохранительную чеку за шнурок, который торчит из длинной деревянной ручки. Нет, не торчит, еще надо успеть отвернуть на конце этой ручки колпачок и достать «пуговку», привязанную к концу шнура!.. Схватился я за живот, будто желудок у меня расстроился со страху, сиганул в ту яму и уже с гранатой в руке понял: немцы или не знают про ящик, или слишком много «приняли для сугрева» и решили, что одного Ивана в чистом поле бояться нечего.

Только бы успеть до их первого выстрела! Мозг соображает, а руки автоматически делают свое дело. Пока немцы веселились, «Го-го-го» да «Хо-хо-хо», «Иван капут! Иван, снимайт валенки-и!» — я больше десяти гранат приготовил. Два автомата, припорошенные снегом, тут же. Не пустые ли?! Чуть присел, на ощупь вынул магазин. Патроны сидят туго — значит, полный. «Ну, пошел!» — командую себе, и гранаты полетели с такой скоростью, что первая взорвалась, когда я кинул третью. Кидаю их, как раскаленные угли, будто боюсь обжечься. Потом с автоматом выскакиваю из ямы и даю очередь, не успев еще разглядеть ничего на том месте, где какие-то секунды назад корчились от смеха фрицы.

Теперь они корчатся не от смеха!

Уже назло — мне давно не холодно — хватаю угол палатки и, петляя как заяц, уношу ноги. Вдогонку несколько пуль все-таки вжикнуло…

Кубарем скатился в окоп к Суворову. Командир мой любимый взвыл от радости и начал меня бить кулачищами, пинать — видно, сильно перестрадал, наблюдая мои приключения.

С того случая, даже если долбил для окопа мерзлую землю, автомат мой висел у меня за спиной. Пусть и мешает работать, но не расставался я теперь с личным оружием никогда, ни на минуту!

А ночью пришли на нашу сторону парламентеры из румынской, кажется, бригады. Комбат вызвал меня на свой КП, чтоб парламентеры увидели меня своими глазами. Оказывается, они наблюдали днем, как я из-под носа у немцев уволок плащ-палатку. Парламентеров восемь человек, и, как мне показалось, все они были в толстых черных свитерах, а сами похожи на наших грузин или армян: на КП было не очень-то светло от светильников из гильз, заправленных соляркой. Ну, посмотрели, чего-то поговорили между собой, и ладно. Комбат меня отпустил.

А приходили они, оказывается, договориться об условиях сдачи в плен — в следующую ночь несколько сот человек из их бригады сложили на нашем участке оружие.

Парламентеры сообщили командованию много ценных сведений, видимо, показали схему расположения немецких войск в полосе боевых действий полка и дивизии. Результаты работы нашей артиллерии по указанным позициям мы увидели через несколько дней, когда пошли вперед. А еще они показали комбату постоянное место раздачи горячей пищи, куда ровно в 23.00 подъезжает немецкая походная кухня.

Комбат эту кухню передал нам, минометчикам. Когда мы сверили данные парламентеров с нашей огневой схемой, то оказалось, что если сделать поправку угломера от цели № 3 вправо на 0 — 20, кухня будет разгромлена в пух и прах.