От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович. Страница 21
Один ужас сменяется другим. Как выдюжить мне этот кошмар? Если от пули не погибну, то точно сойду с ума!
От Гумрака до Сталинграда всего пятнадцать километров. Фашисты совсем не сопротивляются — бегут.
Мы гордились, что к разгрому фашистов под Сталинградом наша дивизия хорошо приложила свой кулак. Начиная от прорыва немецкой обороны под Клетской 19 ноября 1942 года, от взятия Калача, Илларионовки, от боев под станицей Распопинской, где был целиком уничтожен фашистский полк и взято в плен около трех тысяч румынских солдат, от тяжелого боя за «пять курганов» северней Карповки, боев под Мариновкой — мы упорно пробивались к Сталинграду. Там, мы знали, бои идут за каждый метр. Держится еще Павлов, простой сержант, который с сентября обороняет дом в центре города…
В нашей роте 82-миллиметровых минометов, в которой я был рядовым наводчиком, не осталось ни одной мины. Мы израсходовали даже трофейные запасы. Горюем оттого, что завтра нам нечем будет «потчевать» окруженных немцев, которые остервенело продолжают огрызаться. Наш расторопный ротный, старший лейтенант Бутейко сбегал к нашим соседям-артиллеристам и «поймал» там порожнюю трехтонку — «ЗИС-5», из которой только что разгрузили артиллерийские снаряды, и шофер собрался возвращаться на тыловые склады за следующей партией снарядов. Бутейко пообещал шоферу вознаграждение — трофейные часы, но с условием, что он привезет нам мины. Ротный вызвал меня к себе в землянку и приказал: «Как парторгу роты приказываю тебе сопровождать этот грузовик, а через три часа ты должен вернуться с минами!» Я ответил: «Есть сопровождать машину и вернуться с минами!»
Сорокалетний с виду, проворный и веселый шофер нетерпеливо торопит меня: «Шевелись, паря!» Я, услышав сибирское слово «паря», с радостью влезаю в деревянную и расхлябанную кабину с ящиком вместо сиденья, усаживаюсь и спрашиваю шофера: «Паря! Откуда ты будешь?» Он, в свою очередь обрадовавшись встрече с земляком, отвечает мне: «Я из Красноярска. А ты от-куль?» — «А я из Кемеровской области». — «Значится, мы земляки!» — «Елки зеленые!» Взревел мотор, и мы рванули вперед, в темную ночь. Из-за грохота деревянной кабины и кузова и из-за рева старого мотора шофер, приблизившись вплотную к моему уху щетинистым и колючим лицом, крикнул: «Земляк! Меня звать Иваном Соболевским. А тебя?» — «А меня, — отвечаю ему, также крича, — Мансур Абдулин!» Иван дважды повторил мое имя и фамилию, чтобы запомнить, и снова кричит мне: «Ладно уж! Так и быть, разобьюсь, но постараюсь выручить земляка! И не надо мне ваших трофейных золотых часов». Мы мчимся на предельной скорости. Иван сосредоточил все внимание на дорогу, известную только ему. Его сильные и хваткие руки вертят баранку так, что я боюсь, как бы она не оторвалась. По обеим сторонам дороги остаются искореженные танки, автомашины, бронетранспортеры, самолеты. Наш грузовик то и дело выделывает крутые виражи, с трудом успевая проскочить мимо застывших железных чудовищ с «рогами» и «лапами». В сотый раз мы едва успеваем вовремя увернуться то влево, то вправо, в любой момент рискуя столкнуться с каким-нибудь железным монстром. На бешеной скорости, со звериным ревом мотора, громыхая кабиной и порожним расшатанным деревянным кузовом, — ори не ори я даже в ухо Ивану, он все равно не услышит меня, — мы с затемненными фарами мчимся дальше. Узкие, как шпаги, прыгающие лучи света фар могут только на мгновение выхватить из кромешной тьмы свободную дорогу между искореженной техникой. Меня кидает в кабине из стороны в сторону так, что после пятнадцати минут езды я чувствую себя избитым до полусмерти и от страха и боли готов был выпрыгнуть из кабины на ходу. Но куда я пойду в такую темную и морозную ночь в безлюдной степи?..
Наша машина, не сбавляя скорости, мчится вперед, объезжая все смертельно опасные препятствия. Мое внимание переключилось на частые хлопки под колесами грузовика. У меня создалось впечатление, будто мы едем по разбросанным в степи доскам и горбылям. Хлоп-хлоп — под передними колесами, и так же хлоп-хлоп — под задними. Я, не вытерпев этих звуков, кричу шоферу в ухо: «Иван! А че эта у нас под колесами хлопает? Бутта бы в степи кем-то рассыпаны доски и горбыли?» А он мне в ответ кричит: «Эта, Мансур, не горбыли, а трупы! Их машины раскатали, и ане, как доски, хлопают!» Я обалдел от этой новости и кричу ему: «Не может быть!» Иван остановил грузовик, и мы вылезли из кабины прямо на «горбыли»: «Вот, Мансур, сам убедись!» Я включил свой трофейный фонарик и увидел эти самые «горбыли» и «доски». Вот наш солдат в серой шинели, а вот фриц в ядовито-зеленой… Моим ногам скользко стоять на «горбылях» и «досках», и Иван объясняет мне: «Это оттого, что «горбыли» жирные. Вон смотри на наши колеса — они словно в солидоле. А когда надо менять спущенное колесо, ево надоть сперва вымыть бильзином. Понял? Поехали!»
Мы с Иваном кое-как тронулись с места — наша машина долго буксовала на «горбылях». Приказ ротного мы выполнили, от предложенных ему золотых часов Иван отказался, а мы обменялись домашними и полевыми адресами.
После окончания войны я, будучи по служебным и личным делам в Красноярске, нашел дом моего земляка и фронтового друга Ивана. Во дворе меня встретила изможденная голодом и тяжелым трудом, рано состарившаяся, но сохранившая следы былой красоты женщина. Мы поздоровались. Я спрашиваю ее: «Тут проживает Иван Соболевский?» Женщина, не сказав мне в ответ ничего, кивком головы пригласила в дом, который выглядел печальным и бедным. Я сел на деревянную, давно не мытую широкую лавку. Пол был грязным, большая русская печь давно не белена и закопчена. Хозяйка ушла в переднюю, скоро вернулась с серенькой бумажкой в руке и молча протянула ее мне. Эта бумажка была похоронкой на Ивана. Так я узнал дату его гибели — 18 января 1943 года. Она произнесла тихо: «А я тебя вроде бы знаю. Он написал про то, как встретился с тобой. Ты Мансур Абдулин?» Она не заплакала, и мне перед ней было почему-то стыдно оттого, что я остался жив, а вот Иван, оказывается, погиб. Я вспомнил страшную картину — «горбыли» на дороге.
21 января 1943 года — знаменательный день в хронике боевого пути нашей дивизии.
«…В боях за нашу Советскую Родину против немецких захватчиков 293-я стрелковая дивизия показала образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности. Ведя непрерывные бои… дивизия нанесла огромные потери фашистским войскам и своими сокрушительными ударами уничтожала живую силу и технику противника, беспощадно громила немецких захватчиков…» — это строки из приказа № 34 от 21 января 1943 года, подписанного народным комиссаром обороны СССР И. Сталиным.
«…За проявленную отвагу в боях за Отечество, — говорилось далее в приказе, — за стойкость… за героизм личного состава преобразовать 293-ю стрелковую дивизию в 66-ю гвардейскую стрелковую… Преобразованной дивизии вручить гвардейское знамя…»
Мы — гвардейцы! Полк наш теперь — 193-й гвардейский!
Это была высокая награда. Не многие мои товарищи дожили до нее. Новый наш командир полка гвардии капитан Билаонов Павел Семенович по окончании Сталинградской битвы увезет с собой на Курскую дугу шестьсот тринадцать человек, да и тех большей частью из недавних пополнений. Ведь личный состав в ротах сменился полностью несколько раз.
Сколько замечательных ребят осталось лежать в земле на этом отрезке от Дона до Волги! Ценой своей жизни они помогли переломить ход войны.
Мне пришло письмо из редакции Ташкентского радио. Сотрудник Рашидова извещала, что в связи с зимними трудностями доставки почты на рудник Саргардон в Тянь-Шаньских горах письма фронтовиков (в том числе и мои) были прочитаны по радио. Мне было и совестно, что мои письма заодно с родственниками слушало много незнакомых людей, и тепло на сердце от такой внимательной заботливости работников радио. «Все мы, — думал я, — и на фронте, и в тылу живем одним — поскорее освободить нашу землю от захватчиков».
В последние дни января 1943 года, темной ночью, наша минометная рота пополнилась очередными свежими силами. В числе двадцати пяти новичков прибыл солдат, который заметно выделялся среди своих товарищей богатырской фигурой, броской огненно-рыжей кудрявой шевелюрой и давно не бритой рыжей бородой. Его открытое лицо с большими голубыми глазами и курносым носом напоминало типичного рязанского купца-молодца с полотен русских художников.