От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович. Страница 34

Наверно, я очень восприимчивый к пропаганде человек. Та «живгазета» меня уберегла от распространенной пагубы. Но самую впечатляющую и доказательную «живгазету» довелось мне увидеть и пережить на фронте, когда мы взяли местечко Червоный Прапор со спиртоводочным заводом…

Опасаясь немецких хитроумных «мышеловок», наша пешая и конная разведка, как никогда раньше, обследовала всю местность на подступах к этому поселку и не обнаружила немцев. По невидимому солдатскому «телеграфу» по всем батальонам полка распространился слух о том, что в поселке до последнего времени исправно работал спиртзавод, а это означает, что спирту там хоть залейся! Еще до атаки солдаты перемигивались и пересмеивались, шутили: мол, непременно завод этот отобьем, только, чур, без артподготовки… Зачем лишний гром-погром…

Наше командование и политотдел строго предупредили всех комбатов, парторгов и комсоргов, ротных и взводных о том, что они все в первую очередь несут персональную ответственность, если кто-нибудь из солдат окажется в нетрезвом состоянии. Кроме этого, нас предупредили о том, что все спиртные напитки могут быть отравленными. Комбаты получили точный маршрут продвижения по рабочему поселку — по основной крайней от территории завода улице на расстоянии почти два километра. А обойти поселок стороной было опасно, так как были заминированы все окраины. И так, под строгим контролем ответственных за установленный порядок на марше через поселок, мы прошли без всяких помех и дисциплинированно! Спиртзавод остался далеко позади. Мы продолжаем движение вперед вслед нашим передовым и боковым дозорным. На расстоянии не более двух километров от поселка немцы обстреляли нашу головную колонну из шестиствольных минометов. Мы, развернувшись в цепь, залегли и начали окапываться. Немцы продолжают нас обстреливать уже из всех видов своего вооружения. Наступила ночь. Немцы непрерывно освещают «нейтралку» ракетами. А ближе к рассвету замолчали. Тут надо бы нам попытаться пойти вперед, но из наших рот стали поступать неутешительные новости. Солдаты в стельку пьяные, а многие даже мертвые! Из штаба полка приказали: «Поднять батальон и атаковать малочисленные силы гитлеровцев!» Но поднялась только одна четвертая часть пехотинцев. В этот момент в нашем батальоне появилась штабная автомашина «Виллис» с командиром полка. Он в ярости. Комполка орет на нашего комбата: «Ну!…! Что тут у вас?! Где батальон?! Нажрались и подохли?!…! Отвечай!» Возле своего комбата стоим рядом я и наш парторг. А за нашими спинами бесцеремонно подходят наши поддатые автоматчики. «Расстреляю такого комбата вместе с парторгом и комсоргом!» Он достает из своей кобуры пистолет и направляет в мою сторону. Мне показалось, что черная дырка пистолета не меньше, чем у 45-миллиметровой пушки, и она смотрит в мою переносицу. Все! Конец! Ну и пусть! Я все равно уже устал и обессилел от этой войны! От вшей! От окопной и голодной тяжкой без сна жизни! Я в боях с октября 1942-го! Я наблюдаю за холеной пятерней майора и вижу, как его указательный палец дрожит на курке! Вот сейчас от малейшего нажатия на чувствительный курок и… Интересно бы мне теперь знать, что напишут наши штабные писари на моей «похоронке»?.. Прочтет мать и узнает, что «ваш сын расстрелян как преступник».

Но выстрела не произошло. Комполка, заметив, что находящиеся рядом пехотинцы передернули затворы автоматов, решил прекратить этот спектакль и уехал туда, откуда приехал. Оказывается, в прошлую ночь наши пехотинцы незаметно и поочередно бегали два километра до спиртзавода, в темноте набирали в свои котелки и фляжки то, что пахло спиртом… Комбат Картошенко в растерянности не знал, что теперь делать. На всякий случай мы залегли, надеясь, что за день солдаты протрезвеют…

Немцы, отлично зная нашу слишком широкую натуру и неистребимую слабость к спиртному, рассчитали свои действия предельно точно. И вот перед нами вынырнули из-за горизонта танки и бронетранспортеры с огнеметными установками. Они идут двумя рядами в шахматном порядке.

Приблизившись к нашим в стельку пьяным солдатам на малом ходу, по-хозяйски начали их поливать огненными струями, в одно мгновение весь наш передний край с нашими пехотинцами оказался в сплошном жарком всепожирающем костре. Наши солдаты мечутся в этом костре живыми факелами и как мотыльки сгорают…

Даже трезвым было не просто выскочить из этого пекла! Немецкие танки, выключив свои огнеметы, по нетронутому «коридору» вывели свои танки и скрылись опять за горизонтом. А наша «передовая» всю ночь горела до тех пор, пока горючая смесь вся не выгорела…

Это тяжело вспоминать. Трезвому, да на устойчивых ногах, можно и сориентироваться и сманеврировать. Многие замечательные, геройски воевавшие люди погибли в липучем огне огнеметов… Унизительней всего было то обстоятельство, что фашисты, очевидно, и не сомневались в успехе задуманного, когда отступали из Червоного Прапора.

Ждем свежие силы из пополнения, так как наш личный состав очень реденький: в ротах не более как по пятнадцать-двадцать человек. А немецкие артиллеристы постоянно беспокоят своим огнем. Гады, бьют так, будто видят нас!

Оказалось, что направляет их огонь немецкий самолет-корректировщик «горбач».

Это мы его так назвали за то, что он и в самом деле «горбатый». Самолет одномоторный, сильно бронированный и очень тихоходный. Зависнет над нашими позициями и наблюдает «перелет» или «недолет» снарядов.

В минометной роте имелось противотанковое ружье ПТР, и, как только «горбач» зависал над нами, я открывал по нему огонь из ПТР. Мне шибко хотелось сбить этот самолет и зафиксировать его уничтожение на свой боевой счет. Кроме ордена, за сбитый самолет солдату давали отпуск домой. Признаюсь как на духу, что к этому времени я сильно устал от войны. Устал и физически и душевно. «По собственному желанию» с войны не уволишься, это я понимал. Но вот бы отпуск получить дней на десять-двадцать, чтобы выспаться в тишине, попить бы из крынки парного молока, порыбачить бы…

Я стрелял по «горбачу», оглохнув сам и доведя до исступления всю роту. Всем было тошно от моей стрельбы. Но тошней всех мне: ПТР отдает сильно в плечо. Выстрел отбрасывал назад на полметра. Голова чуть не лопалась от сотрясения. Но с каждым промахом я с еще большей злостью стрелял и стрелял. Раз десять самолет внезапно «нырял» и уходил вроде бы без признаков повреждения… Снова возвращался… А через неделю, когда, получив пополнение, мы выбили фашистов из их траншей и пошли в наступление в глубь их обороны, мы увидели мой «горбач», весь изрешеченный патронами ПТР и обгоревший. Я в него попал своим ПТР сотню раз! Я был очень доволен, что я его, оказывается, фактически уничтожил. Но попробуй докажи, что этот сбитый «горбач» мой!

— Мансур, ведь ты его сбил! — восторженно поздравляли одни.

— А может, кто-нибудь еще стрелял? — сомневались другие.

Как меня критиковали за «мартышкин труд» минометчики! «Оглушил ты нас своим пэтээром! Хоть бы перетащился куда-нибудь с ним подальше!..» А теперь эти же минометчики удивлялись, разглядывая самолет, изрешеченный пэтээровскими бронебойными патронами.

В полку, а потом в дивизии нашим бронебойщикам было предложено активно стрелять по гитлеровским самолетам из ПТР. Иногда удавалось сбить. Не знали только, кого награждать и кому предоставлять отпуск домой согласно условиям поощрения. Но бронебойщики теперь всегда вели из своих ПТР огонь по самолетам, хотя это занятие было не из легких: главное было в коллективном уничтожении вражеских самолетов и приближении Дня Победы, когда все получим «отпуск»…

За сбитый «горбач» и я не получил персонального поощрения, так как трудно было доказать, что это именно я сбил его, а не кто-нибудь другой. А я и не собирался доказывать… Наш комиссар полка Егоров Владимир Георгиевич говорил нам так: «Для вас, комсоргов и парторгов батальонов, наградой является тот факт, что вы — комсорги и парторги! Будьте скромными и не думайте о наградах своих. Но не забывайте представлять к награде рядовых за их героические дела!..» И у самого Владимира Георгиевича негусто с наградами. Правда, еще на Курской дуге он, увидев как-то меня, удивился: «Это что же, у тебя одна медаль «За отвагу»? Не может этого быть!» Я смутился и отошел подальше, а он, что-то рассказывая обо мне своим спутникам, качал головой, и те посматривали в мою сторону… Через какое-то время — мы уже начали освобождать Украину — из штаба полка в наш батальон сообщили, что комсорг Абдулин М. Г. представлен к ордену Красной Звезды. Меня опять поздравляли, в который раз!.. Орден я получил после войны, в 1948 году…