Коллекционная вещь - Фишер Тибор. Страница 4

По-хозяйски нажав на клавишу домофона, Никки прислушивается к голосу снизу, деловито, чтобы к слуховому впечатлению добавилось зрительное, выглядывает в окно, бормочет: «Но не больше четырех минут» – и впускает в квартиру двадцатидвухлетнюю негритянку, на вид продавщицу, с семью экземплярам какого-то журнала под мышкой. Негритянка несколько смущена: во вторник утром, да еще пасмурным, выслушивать лекцию об устройстве мироздания лондонцы обычно не расположены.

Не будучи самым искусным оратором на свете, она тем не менее приступает к затверженной евангелической лекции. Строчит как из пулемета. Никки ее не перебивает. Загадочно улыбается – чему-то своему.

Через четыре минуты двенадцать секунд после того, как Свидетельница Иеговы переступила порог Розиной недвижимости, она начинает, не без посторонней помощи, раздеваться. Через шесть минут десять секунд ее одежда прикрывает лишь затянутый ковром пол. Свидетельница Иеговы, надо полагать, захвачена врасплох – особого сопротивления она не оказывает. В следующий момент с ней начинают твориться вещи, которые прежде она и представить себе не могла и о которых, очень может быть, ни разу в жизни даже не слыхала. Трудно сказать, с чем ей приходится бороться в первую очередь: с тем удовольствием, которое она испытывает, или с самой собой. Жаль, что в Священном Писании нет соответствующих иллюстраций.

В этом году, в этом топосе Свидетельница Иеговы не столь обольстительна, чтобы репортеры вручали ей на улице свои визитные карточки. А между тем, по моим подсчетам, из шестисот сорока видов обольщения двадцать приходится на дурнушек.

Никки извивается, как змея. В прошлом она либо танцовщица, либо гимнастка. И вдобавок искусная пловчиха. Девчушка, надо полагать, была подвижная, с норовом. Такой палец в рот не клади. И не только палец. Со своим телом – на ты. Ничего не ест, кроме дольки апельсина или сухой корочки. Правда, когда платит не она, аппетит просыпается. Таким не страшны бубонная чума и кровопролитный бой, непролазные джунгли, разрушения, пожары и ледяные волны.

Свидетельница Иеговы вывернута наизнанку: так вы ворачивают блузку, когда хотят выгладить ее с обеих сторон. Это напомнило мне те очертания, которые я однажды приняла шутки ради, в результате чего меня приобрел коллекционер из Люксембурга и тут же заточил в сейф – тяжкая участь для любого уважающего себя произведения искусства. (Каковы же были его недоумение и ярость, когда в тиши и сумраке сейфа я предстала перед ним респектабельной веджвудской вазой!) С такой же сноровкой Никки одевает ошарашен ную евангелистку и выставляет ее за поро-о-ог. Все про все – пятьдесят девять минут. Вот что значит опыт. Тяжело в учении – легко в бою.

Вся первая половина дня уходит у Никки на омовение и нескончаемые телефонные разговоры с далекими и таинственными абонентами. В стиральную машину она дважды загружает белье, первый раз – из рюкзака, второй – с себя; и то и другое грязное настолько, что принимает форму тела без его посредства. Роется в кошельке: семь фунтов тридцать три пенса плюс сто песет одной бумажкой.

В процессе второй стирки стиральная машина отправляется на тот свет. Никки безутешна.

В отличие от нее Роза, вернувшись, воспринимает безвременную кончину бытовой техники на удивление спокойно.

Чаепитие.

Первое

Трескотню Никки Роза слушает вполуха, как будто преставилась не ее стиральная машина, а чья-то другая. Извинения обрушиваются на нее с неудержимой мощью Ниагарского водопада.

– Простите... Извините меня. Все у меня... не как у людей... За что ни берусь... – Голос срывается, бедняжка давится от подступающих к горлу рыданий. Стыдливо поникла головой. Слезы гулко стучат по кухонному полу – каждая слезинка на вес золота. Сколько женщин точно так же заливались слезами на моих глазах! Миллионы? Миллиарды? 4 мая 1216 года я перестала вести им счет. Женские слезы – искренние, обильные – бальзам на душу обманутого возлюбленного. Так было и так будет. Никки, впрочем, слишком хитра и не переигрывает. Роза слишком умна и чувствует, что ее водят за нос. Но дела это не меняет. Старый трюк всегда лучше новых двух. – Это ужасно... Что я натворила... Дайте мне несколько минут на сборы, и я избавлю вас от своего присутствия.

Но несколькими минутами присутствие Никки, понятно, не ограничивается. Вновь проливается ливень искупительных слез, за которым, в ответ на предложение Розы с отъездом не торопиться, следует град благодарностей, после чего Никки медленно, словно бы через силу, извлекает на свет Божий порядком потасканную историю о том, почему жизнь у нее не сложилась и как однажды она попыталась с этой жизнь «развязаться».

Роза вежливо выслушивает прописные истины вроде: «Надо же, свалилась на вашу голову!», «Намучаетесь вы со мной!», «Лучше б мне уехать!». Воображение Никки под стать телу – небогатое и податливое. Врет она без всякого напряжения – как воду пьет. По опыту общения с такими же «залетными птицами» знаю: он будут цепляться за жизнь до последнего и посягнут на нее, пожалуй, лишь под воздействием непереносимой боли.

Опять рыдает: бар в Испании прогорел, сбережения улетучились, любимый мужчина – форменный зверь, бил, измывался. Садист. Рыдания неожиданно прекращаются.

– А вы кто по профессии? – Никки резко меняет тактику. Теперь она апеллирует не к сердцу своей собеседницы, как прежде, а к здравому смыслу.

– Искусствовед.

Никки делает большие-пребольшие глаза: надо же показать, как она потрясена и как Розе повезло, что у нее такая профессия. Скажи Роза, что она метет улицы или работает на птицефабрике, – и Никки пришла бы в восторг ничуть не меньший.

– Это как понимать?

– Я устанавливаю подлинность произведений искусства. Если кто-то обнаружил картину или, к примеру, вазу, подлинность которой вызывает сомнение, моя задача – установить, оригинал это или подделка, к какому периоду эта картина относится и так далее.

– Фантастика.

– Вазочки иногда попадаются прелюбопытные...

– И как же вам удалось устроиться на такую работу?

– Начинала секретарем на аукционе. Ну а потом... набралась опыта. Но работа эта не простая, не думайте. Приходится иметь дело со старыми, толстобрюхими, изверившимися импотентами; им не по душе, когда кто-то, да еще вдвое их моложе, да еще женщина, приходит и во всеуслышание заявляет, что их экспертиза ни к черту не годится. Что ж, понять их можно: когда ты старый, толстобрюхий, изверившийся импотент, установление подлинности произведений искусства – это все, что тебе остается.

– Чтобы выучиться ремеслу, нужны годы...

– Никак не меньше.

– На чем я и погорела. Мне так и не удалось найти дело по душе. Чем я только в жизни не занималась: и танцовщицей на туристических пароходах была, и официанткой работала, и шофером, и билеты продавала, даже в охранном бюро служила – в общем, делала все, за что плохо платят и от чего удавиться хочется. Такие занятия – ни уму ни сердцу. Какая ж вы счастливая, что у вас работа интересная. Но я вас заболтала, у вас, наверное, дела. Мужчина небось ждет.

– Нет, по счастью, этих забот у меня пока что нет.

– С чем и поздравляю. Хуже нет, когда есть с кем трахаться. Сплошные проблемы. Так что пользуйтесь случаем, отдыхайте.

Роза идет в ванную. Никки моет посуду. Так чисто ее еще никто никогда не мыл. Обещает Розе, что завтра приготовит на обед жареные грибы. Роза выходит из ванной. Никки входит. Изучает Розины ноги. Задумывается.

Роза звонит по телефону: «Да, подлинная, но... даже не знаю, как сказать... не вполне понимаю, о какой подлинности идет в данном случае речь. Я бы хотела еще какое-то время подержать ее у себя». Пауза. «Мне трудно вам объяснить...» Пауза. Слушает. «Вы, наверное, считаете, что я сошла с ума, но у меня такое чувство, что эта ваза... привирает».

Работа ей предстоит нелегкая.

Никки. День второй

– Я в самом деле могу остаться? – щебечет Никки. – Мне, право, не хочется вас обременять.