Политическая история Первой мировой - Кремлев Сергей. Страница 5

В своих «Письмах о франко-прусской войне», написанных в августе 1870 года в Баден-Бадене, Тургенев отмечал: «Шансы на стороне немцев. Они выказали такое обилие разнородных талантов, такую строгую правильность и ясность замысла, такую силу и точность исполнения, численное их превосходство так велико, превосходство материальных средств так очевидно»…

Написал Тургенев и о противниках немцев: «Я и прежде замечал, как французы менее всего интересуются истиной… Они очень ценят остроумие, воображение, вкус, изобретательность – особенно остроумие. Но есть ли во всём этом правда? С этим нежеланием знать правду у себя дома соединяется лень узнать, что происходит у других, у соседей. И притом кому же неизвестно, что французы – «самый учёный, самый передовой народ в свете, представитель цивилизации и сражается за идеи»… При теперешних грозных обстоятельствах это самомнение, это незнание, этот страх перед истиной, это отвращение к ней страшными ударами обрушились на самих французов».

Тургенев надеялся, что поражения образумят Францию, заставят её посмотреть саму на себя трезвым взглядом, как это было с Россией после Крымской войны. Однако, забегая вперёд, можно сказать, что верных выводов французы так и не сделали… Вместо того чтобы упорно работать, учиться у немцев ежедневному строительству экономической мощи страны (а заодно учиться и уважать своих учителей-соседей, как это сделал наш Пётр в отношении шведов), французы все страсти галльской души вложили в идею «реванша над бошами». И уже одно это обстоятельство давало основание ожидать в будущем крупного военного конфликта на тех же полях сражений – в районе Страсбурга, Меца, Шалон-сюр-Марна… И ожидать по вине не столько немцев, сколько недалёких, но мстительных французов.

Смысл франко-прусской войны часто видят в «захватнических планах» прусского юнкерства. Что ж, одной из причин было и это. Но вот как его, этот смысл, представлял себе в реальном масштабе времени человек истинно русский, долго живший во Франции, скончавшийся в Буживале, близ Парижа, однако и Германию считавший своим «вторым отечеством». Я имею в виду опять-таки Ивана Тургенева. Его свидетельства и оценки ценны сразу по нескольким причинам, ведь он и хорошо осведомлённый современник, и тонкий, внимательный наблюдатель, и великий писатель, и объективный аналитик, приверженный не одной чьей-то стороне, а только собственному видению событий. Увидеть франко-прусскую войну его глазами будет для нас и полезно, и интересно.

Да и, пожалуй, неожиданно…

Так вот, 8 августа 1870 года Тургенев писал П. В. Анненкову: «Я с самого начала, вы знаете, был за них (немцев. – С. К.) всею душою, ибо в одном бесповоротном падении наполеоновской системы вижу спасение цивилизации, возможность свободного развития свободных учреждений в Европе: оно было немыслимо, пока это безобразие не получило достойной кары… Говоря без шуток: я искренне люблю и уважаю французский народ, признаю его великую и славную роль в прошедшем, не сомневаюсь в его будущем значении; многие из моих лучших друзей, самые мне близкие люди – французы; и поэтому подозревать меня в преднамеренной и несправедливой враждебности к их родине, вы, конечно, не станете».

И Тургенев не просто личную точку зрения излагал, а писал чистую правду, сообщая: «Я всё это время прилежно читал и французские, и немецкие газеты и, положа руку на сердце, должен сказать, что между ними нет никакого сравнения. Такого фанфаронства, таких клевет, такого незнания противника, такого невежества, наконец, как во французских газетах, я и вообразить себе не мог… Даже в таких дельных газетах, как, например, «Temps», попадаются известия вроде того, что прусские унтер-офицеры идут за шеренгами солдат с железными прутьями в руках, чтобы подгонять их в бой, и т. п… И это говорится в то время, когда вся Германия из конца в конец поднялась на исконного врага»…

А враг действительно был старинный – со времён ещё Тридцатилетней войны и последовавшего за ней Вестфальского мира 1648 года, по которому Франция отторгла от Германии Эльзас и добилась юридического закрепления германской раздробленности на ворох мелких «королевств» и «княжеств».

Владетельная шваль одинакова везде – что в России раннего средневековья, что в абсолютистской Европе. Русские удельные князья, разодрав единую Киевскую Русь на уделы, «обеспечили» России трёхсотлетнее татарское иго… Французские герцоги и графы – Столетнюю войну во Франции. А германские «великие» князьки, желая быть «владетельными», более двухсот лет преграждали путь Германии к объединению. Но помогали им в этом «вестфальские» принципы и идеи.

Недаром даже через десятилетия после Седана канцлер Германской империи фон Бюлов, выступая 14 ноября 1906 года в рейхстаге, напоминал: «Вестфальский мир создал Францию и разрушил Германию».

Теперь, когда Германия возрождалась и на поднятый меч отвечала поднятым мечом, французы не проявили в своем противостоянии с ней ни ума, ни чувства меры, ни благородства. Официальный «Jornal officiel» уверял, что цель войны со стороны Франции – возвращение немцам их свободы (!). Журнал «Soir» восклицал: «Наши солдаты так уверены в победе, что ими овладевает как бы некий скромный страх перед собственным неизбежным триумфом»!

Это было написано за месяц до Седана!

Каково?

Одновременно парижская газета с названием «Свобода» нахваливала некого Марка Фурнье за его статью в «Paris-jornal», где было сказано дословно: «Наконец-то мы узнаем сладострастие избиения. Пусть кровь пруссаков льётся потоками, водопадами, с божественной яростью потопа! Пусть подлец, который посмеет только сказать слово «мир», будет тотчас же расстрелян как собака и брошен в сточную канаву»…

Словами дело не ограничивалось… Немцев избивали (не на поле боя, а мирных немцев, живших во Франции) и особым постановлением изгоняли (всех подчистую) из французских пределов. Тургенев отмечал: «Разорение грозит тысячам честных и трудолюбивых семейств, поселившихся во Франции в убеждении, что их приняло в свои недра государство цивилизованное».

В то время Пруссия прочно считалась другом России. Эта дружба, начинавшаяся на полях «Битвы народов» при Лейпциге, где русский и прусский солдаты плечом к плечу стояли против Наполеона, постоянно укреплялась и растущими экономическими взаимными оборотами. Однако петербургская печать самым странным образом с пеной у рта протестовала «против немецких захватов». А корреспондент «Биржевых ведомостей» сообщал, что, дескать, в Бадене кричат: «Смерть французам!», и отдыхающие там русские барыни вследствие этого перешли, мол, на русский язык.

Находившийся, как мы знаем, в самом Баден-Бадене Тургенев заметил на это: «Г-н корреспондент достоин быть французским хроникёром: в его заявлении нет ни слова правды».

На деле наши барыни по-прежнему предпочитали русскому языку французский с нижегородским акцентом. И щипали корпию не только для немецких, но и для французских раненых, с которыми (как и вообще с пленными) немцы вели себя тогда по-рыцарски в отличие от французов. «Благородные» шевалье призвали на европейскую войну, как писал Тургенев, «звероподобных тюркосов (алжирских арабов. – С. К.)», и те обращались с немецкими пленными, ранеными, врачами и сёстрами милосердия далеко не благородно.

Впрочем, и цивилизованный природный француз – политик Поль Гранье де Кассиньяк – отказывал женевскому Красному Кресту в субсидиях на том основании, что он-де будет заботиться не только о французских, но и о немецких жертвах войны. Невольно вспоминается заявление генерала графа Дюма во времена наполеоновской оккупации Дрездена. Когда город осадили союзные русско-прусские войска, Дюма объявил: «Скорее все жители города обратятся в трупы, нежели один-единственный французский солдат умрёт с голоду».

До этого, правда, не дошло – Дрезден быстро занял незабвенный Денис Давыдов.

Приведу вновь свидетельство Тургенева, неплохо разбиравшегося и в политике, и в словесном выражении человеческих мыслей и устремлений: «Нельзя не сознаться, что прокламация короля Вильгельма при вступлении во Францию резко отличается благородной гуманностью, простотой и достоинством тона от всех документов, достигающих до нас из противного лагеря; то же можно сказать о прусских бюллетенях, о сообщениях немецких корреспондентов: здесь – трезвая и честная правда; там – какая-то то яростная, то плаксивая фальшь. Этого, во всяком случае, история не забудет».