Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Винтер Дмитрий Францович. Страница 16

Возможно, резюмирует В. Куковенко (по поводу цитируемого им заключения П. И. Ковалевского, но это можно отнести и к выводам М. П. Погодина), что это слишком крайняя и резкая оценка, но многочисленные факты все же говорят, что Грозный всегда был игрушкой в руках своего окружения. Оно всегда было сильнее его [200]. Однако это не дает ответа на важнейший вопрос.

При чем тут Орда?

А теперь мы подходим к тому, ради чего, собственно, и писалась эта книга. Пусть М. П. Погодин, П. И. Ковалевский и В. Куковенко правы (все-таки с учетом многого другого, что мы знаем об Иване Грозном, в этом есть серьезные сомнения), но почему царь отверг именно Сильвестра и Адашева и поддался именно вдохновителям Опричнины?

Для начала мы должны вспомнить, что по материнской линии первый русский царь был потомком Мамая, хана-узурпатора Золотой Орды. После гибели Мамая в борьбе с Тохтамышем его сын Мансур бежал в Литву, был принят там как «политический беженец» и жил на южной окраине Литовского княжества. А в 1399 г. за оказанные услуги (спасение жизни великого князя Витовта после поражения литовцев на р. Ворскпе от той же Золотой Орды) потомок Мамая (Л. Н. Гумилев пишет – «казак Мамай», но, судя по тому, что от событий 1380 г. прошло только 19 лет, это был сам Мансур) получил имение Глину и титул князя Глинского [201]. Вот из рода князей Глинских и происходила мать Ивана IV —

Елена Глинская. Интересно, что всегда скрупулезный и добросовестный во всем, что касается исторических подробностей, Р. Г. Скрынников не решается говорить о родстве Грозного с такой одиозной личностью, как Мамай, он просто указывает, что род Глинских происходил «от знатного татарина, выходца из Золотой Орды» [202], стесняясь назвать «знатного татарина» по имени.

Морис Дрюон в «Проклятых королях» говорит об английском короле Эдуарде III Плантагенете (по матери – внуке Филиппа IV Красивого из династии Капетингов): в какой-то момент Плантагенет победил в нем Капетинга. Так вот: может быть, после того как в Иване Грозном «Мамай в какой-то момент победил Дмитрия Донского», «второй лагерь» получил перевес за счет земель бывшей Золотой Орды, вошедших к тому времени в состав России?

Вероятно, менталитет наследника золотоордынских ханов и потомка (по материнской линии) Мамая оказался сильнее как менталитета московских (и киевских, от Рюрика) князей, так и сознания государственной пользы реформ. Понятно, что такой монарх должен был скорее поддаться внушениям о том, что «царь должен никого не слушать, а всем повелевать, подданных же своих волен казнить и миловать»… ну и, понятно, внушениям о «першем государствовании» [203], о необходимости покорения мира (ведь и татаро-монголы рвались к «последнему морю»), чем внушениям Адашева и Сильвестра. Так и произошло.

Но о мировых проблемах – дальше, а пока – вопрос: с чего такой монарх должен был начинать внутри страны? Правильно, в феодальном обществе по понятным причинам главным противовесом самовластию монарха является аристократия. Неудивительно, что Иван Грозный обрушился именно на русскую аристократию, сохранившую еще от времен Древней Руси вольный дух, как и неудивительно, что он видел ей противовес в аристократии степной, где вольный дух был искоренен еще

Чингисханом; о том, как и когда это искоренение произошло и насколько оно было прочно – в следующей главе.

Выше мы много говорили о том, что влияние Степи, в том числе и Золотой Орды, не свернуло тогда Россию с европейского пути развития. Однако есть основания полагать, что если не в середине XIII, то во второй половине XVI в. это все же произошло. По крайней мере, появившаяся в 1996 г. уже упоминавшаяся интересная статья В. Куковенко [204] заставляет прийти к такому выводу: если правители Золотой Орды ограничивались данью, не вмешиваясь во внутренние дела Руси, то в царствование Ивана Грозного в форме Опричнины имела место попытка создания новой Орды со столицей в Москве вместо Сарая. Советский писатель и историк С. Н. Марков вкладывает в голову Мамая такую мысль: мол, я не повторю ошибку Батыя, я обоснуюсь не в Сарае, а в Москве [205]. Вот Грозный ошибку прапрапрадеда и не повторил!

Но об ордынском влиянии в Опричнине впереди большой разговор, а пока начнем по порядку. Итак, царь стал меняться уже после смерти своей первой жены Анастасии (7 августа 1560 г.), отчасти и раньше – родственники Анастасии, которые тоже поддались иосифлянам (как мы далее увидим – на свою голову…), сумели вооружить ее против Адашева и Сильвестра. «Царь, – нашептывали они Ивану, в том числе и через жену, – должен быть самодержавен, всем повелевать, никого не слушаться; а если будет делать то, что другие постановят, то это значит, что он только почтен честью царского председания, а на деле не лучше раба… Русские владетели и прежде никому не повиновались, а вольны были подданных своих миловать и казнить». Ну, дальше еще лягается Сильвестр – мол, священнику не подобает властвовать и управлять [206], но и этого, очевидно, достаточно.

Тут мы с удивлением остановимся и спросим: разве последнее утверждение – «русские владетели и прежде никому не повиновались» – правда? Более того, в тот момент все сколько-нибудь вменяемые люди знали и понимали, что это не так. И что никогда раньше так не было. Но с примерами такого «вранья по Геббельсу» («ложь, тысячу раз повторенная, начинает звучать как правда» и «чем громаднее ложь, тем скорее поверят») со стороны самого Ивана Грозного мы еще столкнемся и их обсудим, а пока ответим на вопрос: почему же сам царь поддался такой явной лжи? Ответ, очевидно, весьма прост: чего хочется, тому верится!

Как бы то ни было, сначала он расправился со сторонниками Сильвестра и Адашева. При этом расправа касалась не только близких родственников – например, брата окольничего Данилы Адашева или тестя Петра Турова, но и родственников Сатиных; попали под раздачу «друзья и соседи знаемы, аще и мало знаемы, многие же отнюдь не знаемы» [207], иначе говоря, не только знакомые, но и малознакомые. Самих Сильвестра и Адашева спасли от расправы: первого – уход в монастырь, второго – то, что он несколько раньше успел умереть сам, находясь в Ливонии; впрочем, это не помешало противникам еще при жизни его осудить, причем заочно, не давая оправдаться перед царем. По сообщению Курбского, только митрополит Макарий потребовал суда над Адашевым в его (Адашева) присутствии, но «царские приспешники» не дали ему говорить и сумели убедить царя в обратном. Ивану Васильевичу внушили, что Сильвестр – «чародей» и что если он допустит обоих опальных реформаторов к себе на глаза, то они опять его и детей его околдуют, добавляя еще (знали ведь, на какие монарший «болевые точки» надавить!), что «если бы они не держали тебя в узде, ты бы почти всею вселенною обладал» [208].

Отметим еще один аргумент интриганов: «Да кроме того, народ и войско их любят, взбунтуются против тебя и нас перебьют камнями». Как говорится, знает кошка, чье мясо съела: обрекая народ на ужасы Опричнины, они явно хотели лишить его предводителей, способных возглавить сопротивление. Что касается посыла «если бы не предательство, весь мир бы завоевали!» – кто не слышал в нашей стране таких разговоров применительно к некоторым более поздним временам! Теперь мы знаем их первоисточник.

К. Валишевский пишет, что «Иван пользовался Сильвестром и Адашевым в борьбе с боярством, но сами они предпочитали служить боярам… Заметив это, Иван удалил от себя Сильвестра и Адашева» [209]. Выше мы, однако, видели, что спор был не о том, надо ли укреплять верховную власть, а о том, какими методами и до какого предела (т. е. надо ли власть монарха хоть чем-то ограничивать). А кроме того, сам же Валишевский видит противоречие в том, что царь сковал цепями рабства производящий класс (мы об этом еще поговорим. – Д. В.), борясь с аристократией. В Европе было не так, но то Европа, добавляет этот автор [210]. Однако мы видели, что доопричная Московия была страной вполне европейской. Так, может быть, Сильвестр и Адашев поддерживали борьбу царя с боярами до того момента, как увидели, что она не идет на пользу развитию страны, как в Европе, где аристократию окоротили как раз в пользу третьего сословия – купцов, ремесленников, горожан, зажиточных крестьян, нарождавшейся буржуазии, но направлена на «холопизацию» всего и вся, на отбрасывание страны Бог знает куда? Ну а когда увидели начавшуюся «ордынизацию» страны – и подавно поддерживать перестали.