История катастрофических провалов военной разведки - Хьюз-Уилсон Джон. Страница 83

В Палестине первого века от Рожества Христова еврейские религиозные фанатики, именовавшиеся «сикариями» [26], терроризировали римский гарнизон, вонзая кривые кинжалы в спины ничего не подозревавших римских легионеров и членов их семей на узких улочках Иерусалима. Эти предшественники «Банды Штерна» и «Иргуна» вели свою собственную разновидность Священной войны в попытке изгнать оккупационную сверхдержаву, не дать ей осквернять Храмовую гору и другие святые места иудаизма, после чего можно было бы установить строгий религиозный режим, основанный на еврейском религиозном законе.

Правящая сверхдержава хватала и распинала их тысячами, привязывая своих жертв к Т-образным столбам в назидание прохожим и прибивая у них над головой дощечку с приговором прокуратора Иудеи как образчик римского правосудия. После трех дней пребывания казненных под палящим солнцем стража перебивала голени тем, кто еще был жив, и те повисали, как кули, на своих раздробленных костях, умирая медленной и мучительной смертью. Схваченных террористов не щадили ни в одну из исторических эпох, но римляне, по крайней мере, устраивали над ними показательный суд.

Однако, несмотря на риск, для слабых, обездоленных и просто жестоких людей удар кинжалом в спину порой бывает не менее эффективным способом расправы с врагом, чем честный поединок лицом к лицу,— и к тому же имеющим то огромное преимущество, что его намного легче применять. Западная идея, согласно которой все войны ведутся посредством прямого выяснения отношений на поле боя, является серьезным заблуждением. Если в Древней Греции короткие кровопролитные битвы могли быть быстрым и рентабельным решением проблемы с живой силой для ведения войны в период сбора урожая, это не означает, что они должны были стать моделью для «западного метода ведения войны». Потому что крупные битвы являются далеко не единственным способом борьбы между людьми. Терроризм со своими мелкими, но смертоносными укусами имеет длинную и кровавую историю, столь же старую, как и сама война.

Таким образом, представление о терроризме как о некоем новом явлении попросту неверно, и та точка зрения, согласно которой терроризм не является «легитимным» или рациональным орудием «продолжения политики насильственными средствами» (определение войны), столь же наивна, сколь и бесполезна. От Древнего Рима до Пол Пота террор применялся для устрашения не только индивидуумов, но и целых наций. Нравится это нам или нет, но истина в том, что терроризм — лишь один элемент из арсенала брутальных средств, используемых человечеством для разрешения конфликтов.

Своим широким распространением в наши дни терроризм обязан современному варианту несвятой троицы. Это, во-первых, традиция успешного политического насилия, установившаяся после окончания Второй мировой войны, во-вторых, широта охвата и искушенность современных средств массовой информации в передаче образов террора и, в-третьих, потенциал новых технологий и вооружений, предлагающий ранее невообразимые способы убийства, нанесения увечий и устрашения. Мужчинам — и женщинам — с недовольством настолько серьезным, что из-за него они чувствуют себя вправе убивать других людей, терроризм в наши дни предлагает заманчивую возможность реализовывать и рекламировать свои цели очень малыми усилиями.

Терроризм есть не что иное, как сознательное применение насилия для достижения политической цели посредством убийств и нанесения увечий, призванное устрашить и запугать как можно большее количество людей. В этом он мало отличается от войны как таковой — от «продолжения политики насильственными средствами». Экспертные мнения некоторых практиков государственного терроризма весьма показательны. «Убей одного — устрашишь десять тысяч»,— говорил Сталин, а Ленин, много размышлявший на тему государственного террора, подчеркивал, что целью террора является устрашение.

Фельдмаршал Монтгомери очень четко обозначил в своих мемуарах цель и неизбежную логику терроризма. Вспоминая о своем участии в боевых действиях в период борьбы Ирландской республиканской армии с английскими властями в 1921 году, он писал:

Во многих отношениях эта война была гораздо страшнее Первой мировой... Она превратилась в кампанию убийств, в ходе которой солдаты в совершенстве овладели искусством убивать и при этом полностью сохранили свое достоинство.

Подобно большинству профессиональных солдат, Монтгомери питал глубокую неприязнь к терроризму и его практикам. Он проводил четкое различие между путем воина и путем убийцы. Многие нормальные люди разделяют то же чувство смущения и тревоги в связи с разницей между убийством в сражении и убийством из-за угла. Разница состоит в обиде. Террористы — это мужчины (и женщины) с чувством глубокой и жгучей обиды.

Большинством террористов (убийцы-психопаты становятся террористами по причинам, понятным только им одним) движет «Дело», некое глубоко затаенное недовольство, которое может заставлять человека отказываться от нормальных моральных критериев, подавляет его естественные человеческие побуждения и убивает в нем всякое чувство меры и милосердия, взамен внушая террористу чувство уверенности в своей правоте. «Дело» может превращать мужчин и женщин в фанатиков, а фанатики с оружием в руках могут быть по-настоящему опасны. Их «Дело» отпускает им грехи за совершаемые действия, какими бы чудовищными те ни были. Под его влиянием даже благообразные седовласые старушки могут превращаться в исполненных ненависти фанатичек, на время забывающих о своих католических ценностях, как в этом убедился репортер ВВС Фергал Кин, которому однажды стало не по себе от восторженных рассказов его ирландских дедушки и бабушки о подвигах ИРА и ирландских «беспорядках» в 1920-е годы.

Ленин и его соратники-большевики вдохновлялись своим недовольством авторитарным репрессивным царским режимом и своей марксистской мечтой о лучшем будущем России — разумеется, находящейся под их властью. Поводы для недовольства, порождающего и приводящего в действие «Дело», могут быть разными, но общей чертой всех террористов является именно недовольство — чувство некой жгучей несправедливости, перевешивающее все моральные соображения и заставляющее преступать все законы нормального общества. Для палестинцев причиной недовольства является существование Израиля; для ИРА — присутствие британцев в шести графствах Ольстера; для противников абортов — наличие медицинских учреждений, в которых делают аборты. Будучи доведенной до крайности, такая логика может заставить даже активистов общества защиты животных уверовать в то, они имеют моральное право убивать людей из любви к животным.

Руководствуясь в своих действиях подобной логикой, террористы вольно или невольно доказывают, что они не такие, как все нормальные люди. По той или иной причине их нормальная система верований была искажена или проигнорирована. Вот почему нормальным людям, таким, как вы и я, так трудно понять образ мыслей террористов.

Большинство недовольств в большинстве обществ улаживаются посредством череды постепенно нарастающих реакций и диалога. Например, местным жителям не нравится, что по соседству с ними запланировано строительство нового завода по переработке ядерных отходов. Раздаются протестные возгласы: «Только не в нашем районе!»; формируются ассоциации жителей; проводятся публичные МИТИНГИ; очень скоро дело доходит до обращений, к местным властям и центральному правительству. Организацией протестующих занимаются активисты и лидеры, которыми часто автоматически становятся самые горластые или просто воинственно настроенные. Но их дело справедливое; и они правы. Далее недовольство подогревается маршами протеста, транспарантами, пропагандой на телевидении, мелкими актами вредительства или нападениями на случайно попавшихся под руку полицейских. Таким образом, порог законности оказывается незаметно преодоленным и «прямое действие» становится частью протеста против несправедливости.