Охотники за сокровищами - Уиттер Брет. Страница 32

Союзники колебались. Город был окружен, и гора за ним отвоевана. Но командование все равно решило, что оставлять позади, в опасной близости к линии фронта, несколько тысяч вражеских солдат будет слишком рискованно. 10 октября 1944 года немцам предложили сдаться. Те отказались. 13 октября 1-я армия пошла в атаку. Было довольно легко оправдать необходимость спасения культурного наследия переживших оккупацию таких стран, как Франция и Бельгия. Но что насчет Германии? Воздушные бомбардировки, как казалось Хэнкоку, велись здесь намного яростнее, чем в других городах. Он понимал, что солдаты атакуют Ахен без тени жалости. Девизом одного из батальонов было «Уничтожим их всех». Войска были бы только рады стереть Ахен с лица земли.

Битва длилась девять дней. Силы союзников превосходили немецкие, но немцы умело прятались, даже в канализации, так что все закончилось хаотическими уличными боями за каждое здание. В дома забрасывали гранаты с длинным запалом, которые взрывались внутри, оставляя от них руины. Артиллерийский огонь и танковые обстрелы сносили город квартал за кварталом. Древние каменные постройки в центре оказались очень крепкими, так что американцы вкатили в город тяжелую артиллерию. Бульдозер расчищал каменные завалы для продвижения войск, а солдаты встречали все разрушения с ликованием варваров. В нескольких километрах сзади союзники пересекли границу. Они были уже не во Франции, они были в Германии. Хэнкок замечал, что большинство солдат верили, что Ахен заслуживает полного разрушения.

21 октября, несмотря на приказ Гитлера умереть ради рейха, выжившие немцы сдались. Жителей и солдат построили и вывели из города, а Уокер Хэнкок и его коллеги вошли в Германию. Они прошли мимо минных полей «линии Зигфрида», которые армейские инженеры отгородили белой лентой. За минами воинственно торчали «зубы дракона»: противотанковые заграждения из бетонных столбов, выстроенных в ряды, подобно белым могильным камням на Арлингтонском национальном кладбище, слишком толстых и тяжелых, чтобы их мог переехать танк. За ними – колючая проволока, снова минные поля, воронки для орудий и огневые точки из монолитного бетона, практически неуязвимые для воздушной атаки.

И дальше – горящий Ахен. Всего двумя неделями раньше голландское хранилище в Маастрихте казалось Хэнкоку местом не из этого мира, но тут ему действительно открылась параллельная вселенная – «самое странное и самое фантастическое» зрелище из всех, что ему довелось увидеть. Окна были выбиты, улицы усеяны осколками, трамвайные пути вздымались из булыжной мостовой, словно искривленные металлические пальцы, от многих домов остались только груды мусора. Там, где картина разрушения становилась тотальной – кое-где виднелись только торчащие дверные косяки да недоотбитая угловая кладка, – какой-то американский шутник повесил табличку с цитатой из Гитлера: «Gibt mir fünf Jahre und Ihr werdet Deutschland nicht wiederkennen». Внизу был английский перевод: «Дайте мне пять лет, и вам не узнать Германии».

Хэнкок свернул с главной линии наступления, по которой все еще ехали танки и пробирались туда-обратно патрули с приказами. Но стоило ему повернуть за угол, как мир сомкнулся вокруг него, и он остался совершенно один. «Можно прочитать сотни описаний разрушений, причиненных бомбежками, увидеть бесчисленное число фотографий, но невозможно представить себе, каково это – оказаться в одном из таких мертвых городов». Руины высотой шесть метров, длинные, вызывающие клаустрофобию переулки, разбитые, щербатые фасады домов. Проносящиеся мимо случайные призраки: группа мародерствующих бельгийских военных, американский солдат верхом на лошади в головном уборе американских индейцев, позаимствованном из городской оперы. «Не померещилось ли мне?» – гадал Хэнкок, пока всадник исчезал в дымке. Город буквально разваливался, вокруг падали каменные глыбы. Хранитель заглянул внутрь оставшегося без крыши пустого здания: окна были выбиты, полы обрушились. «Город-скелет, – скажет он позднее, – гораздо страшнее города, уничтоженного бомбардировками. Ахен был скелетом».

Затем Хэнкоку пришлось пробираться через груды гниющего мусора. Ему уже иногда открывался вид на Ахенский кафедральный собор, чудесным образом оставшийся невредимым посреди уничтоженных зданий. Единственным звуком был свист артиллерийских снарядов, все еще летевших с обеих сторон. Стреляли все отчаяннее. Последние двадцать кварталов Хэнкоку пришлось пробираться перебежками от очередного дверного косяка к очередной куче камней, пригибаясь всякий раз, когда взрывался снаряд.

Двери собора были открыты. Он пересек церковный двор и вошел в капеллу Карла Великого. Восьмиугольный храм столетиями поглощал каждого входящего, будь то прихожанин или пилигрим, отрезая их от окружающего мира и передавая прямо в руки Господа. Так оно случилось и с Хэнкоком. Оказавшись внутри, он почувствовал себя в безопасности. Даже выбитые окна не нарушали глубокого чувства мира и защищенности. Весь пол капеллы был усеян осколками стекла и каменной кладки. За мусором виднелись матрасы и грязные простыни. Он медленно шагал по центральному проходу, разбитое стекло хрустело под ногами. На стульях лежала недоеденная еда, в чашках еще оставался кофе. В дальнем конце капеллы стоял самодельный алтарь, огражденный временным барьером. Приблизившись к клиросу, он заметил бомбу союзников, проткнувшую апсиду и уничтожившую алтарь, ее острые серые шипы впивались в разрушенное дерево. Удивительно, что она не взорвалась и тем самым сохранила сотни жизней и тысячу лет истории.

Он повернул обратно, к призрачному царству чашек и простыней, и запрокинул голову, глядя в дыры, в которых раньше были витражи. Искусно вырезанные каменные оконные рамы взрезали небо. Это напомнило ему о высоких пустых окнах Шартрского собора. Затем один за другим взорвалось несколько снарядов, небо потемнело от дыма, и собор погрузился во тьму. Он окинул взглядом разоренный лагерь беженцев вокруг, его взор привлекла разбитая статуя, будто бы следящая за ним из темноты. Нет, это совсем не было похоже на Шартр.

«Более одиннадцати столетий, – размышлял Хэнкок, – стояли эти тяжелые стены. Непостижимо, что именно мне довелось стать свидетелем их разрушения, но в этом есть что-то вдохновляющее».

Он вернулся в капеллу и начал более пристально изучать причиненный ущерб, когда из темноты выступил какой-то человек. Хэнкок с удивлением для себя обнаружил, что скорее изумлен, чем напуган, – ему-то казалось, что он один в этом потустороннем мире.

– Сюда, – сказал незнакомец, поманив за собой Хэнкока.

Это был викарий Ахенского собора, изможденный и исхудавший, в его руке дрожал фонарь. Он молча провел Хэнкока вверх по узкой лестнице, осторожно переступая через обломки. Проход наверху был совсем узок, немногим шире плеч, и Хэнкок осознал, что они находятся внутри одной из широких каменных стен. В маленьком убежище у викария стояло несколько стульев, и он пригласил Хэнкока сесть. Только сейчас Хэнкок заметил, как сильно его трясет.

– Шесть мальчиков, – сказал викарий дрожащим голосом на ломаном английском. – Всем от пятнадцати до двадцати лет. Наша пожарная бригада. Восемь раз они тушили пожар на крыше и спасали собор. Ваши солдаты забрали их в лагерь в Бранде. Больше некому управляться с насосом и шлангами. Один снаряд – и собора не станет.

Слабый свет фонаря отбрасывал тени на изможденное лицо священнослужителя. В углу убежища Хэнкок заметил старый матрас и остатки пищи, на которой викарий протянул шесть недель бомбардировок.

– Они хорошие мальчики, – продолжил викарий. – Да, они входили в «Гитлерюгенд», но вот здесь, – он приложил руку к сердцу, – они не испытывали зла. Верните их, пока еще не поздно.

Хэнкок не знал, что именно имелось в виду: поздно для мальчиков или поздно для собора – но в любом случае викарий был прав. Он записал имена: Хельмут, Ганс, Георг, Вилли, Карл, Никлаус, все немцы. Но Хэнкоку хватало ума понимать, что не все немцы были нацистами или негодяями.