Чудачка, стоящая внимания - Флей Джин. Страница 40

– А я-то никак не мог понять, почему ваш первый муж так легко с вами расстался.

– До развода он меня видел всего четыре раза: в офисе – первый раз, потом во время бракосочетания, потом, когда он обвинял меня в супружеской измене, ну и во время развода – и все в очках и прочем.

– Зачем же он женился на вас?

– Чтобы получить деньги отца по завещанию.

– А вы?

– Тоже, конечно. Мне не следовало это делать, но Нэнси очень наседала, и потом я поставила условие, что жить мы будем раздельно, а когда он обвинил меня, все отдала ему.

– А как же Майк?

– Ну это уже потом, после того вечера у Стива, я там была без очков, и Энтони узнал, что я его бывшая жена.

– Вы согласились компенсировать его ротозейство?

– Нет, он просто сам взбесился.

– Его можно понять: так провести беднягу! Но вы что же, действительно изменили ему?

– Нет.

– Вот почему он так убивался, похоже, что он любил вас.

– Энтони?

– Да.

– О, нет. Он легкомысленный повеса и если любит кого-нибудь, кроме себя, то лишь свою невесту мисс Мак-Грегор.

– Сомневаюсь. А как вы познакомились со Стивом?

– На вечере у него в доме.

– И он предложил вам выйти за него и поцеловал вас.

– Откуда вы знаете?

– Стив не теряет зря времени. И вы согласились.

– Нет, я отказала и сбежала.

– Что-то не верится.

– Тем не менее это так.

– Но он не оставил вас в покое и на следующий день пришел к вам.

– Нет, он не знал моего имени и где я живу. Он нашел меня только через месяц, я пришла смотреть его картины, и он узнал меня.

– Здесь он уже не сплоховал и увез к себе.

– Да.

– Значит, вы виделись с ним один раз, а на второй все же уступили, согласились стать его женой. Почему?

– Я не скажу.

– Вы упрямы, но я догадываюсь, он чем-то вас шантажировал. Чем? На вашем месте я бы сказал. Молчите. Тогда я сам попробую угадать. Ваша семья? Ваше прошлое? Ваш любовник? Ну вот и попались, милая.

– Ничего подобного! Рэй не был моим любовником!

– Но именно на нем он вас подловил. Сейчас соображу как: парень проштрафился, и он грозился сдать его в полицию? Тогда он сказал, что прикончит Рэя, если вы не уедете с ним? – в яблочко! Я же говорил, что узнаю. Ну, ну, милая леди, зачем так расстраиваться? Такие огромные глаза, и, кажется, из них сейчас брызнут слезы.

– Нет! – я отвернулась и успела смахнуть самые предательские, потом повернулась к нему и запальчиво сказала: – Это ничего не значит! Я все равно люблю Стива!

– Любите, любите, успокойтесь.

Веселье мое пропало, и вообще все ни к черту. Многое бы я сейчас отдала, чтобы разговора этого никогда не существовало. Я чувствовала себя, как будто разделась перед ним догола и буду вечно теперь бродить в таком неприглядном виде, и ничего мне не поможет.

Я с трудом высидела обед, молча, глядя в свою тарелку. На озеро уже не пошла, а скрылась в мастерской.

Я загрунтовала один холст, потом второй, на третьем дверь отворилась и появился Корсан. Я хотела его не заметить, но разве можно это сделать, когда он стоит прямо перед тобой за холстом и насмешливо щурится. Я не выдержала и спросила:

– Что вам?

– Жду, пока вы обратите на меня внимание.

– Ну обратила, дальше что?

– Дальше, вы, кажется, хотели, чтобы я рассказал о старике Шоне?

– Теперь не хочу.

– А я все-таки оставлю историю, но не его, а другую. Может быть, вы передумаете.

Онположил свернутые трубочкой листы на стол и ушел, не оглядываясь.

Я не сдвинулась с места и запретила себе смотреть в ту сторону. Догрунтовала холст, тщательно вытерла кисти, руки, все сложила, не спеша подошла, выждала сколько-то и (пропади все пропадом!) взяла.

История была жестокая до какой-то ярости и захватывающая. Я прочитала ее на одном дыхании, после чего долгое время сидела в тяжком оцепенении. В мастерской было тепло, но мне стало зябко и захотелось выглянуть в окно и убедиться, что все на месте: деревья, небо, цветы, и так же беззаботно и благополучно суетится птица на зеленой ветке.

Боже мой! Какой ад он носит в душе! Мне нужно его увидеть!

Я не знала зачем, но выскочила из мастерской и побежала к нему, но его не было. Жорж сказал, что видел, как он седлал вороного. Я сбежала вниз, прошла всю главную аллею, часть дороги, но бесполезно, даже пыль уже осела.

Я свернула к пруду. Вода всегда меня выручала. Надо только сесть поудобней, ноги поджать и затаиться, слиться со старым стволом, и тогда что-то в тебе открывается и начинает казаться, что ты уже здесь тысячу лет и все эти кусты и деревья хорошо знакомы и сродни, и понятна их тайная жизнь, шелест листьев, и гомон птиц, и рябь, пробегающая по поверхности, и медленный танец стрекоз, и все это было и будет и останется неизменным и прекрасным, и ничто не в силах изменить и разрушить этот естественный ход вещей, эту гармонию. И беды мои отступали, душа успокаивалась, и казалось, что я обязательно вернусь домой, увижу Стива и Майка и мы заживем прежней счастливой жизнью. Надо только потерпеть. Я не знала, как все разрешится, но во мне крепла смутная надежда.

Но, увы, надо идти, возвращаться. Вон уже солнце куда закатилось.

На дороге меня нагнал Корсан на вороном и усадил перед собой. Он молчал, и мне не хотелось говорить.

И за ужином, и потом мы не проронили ни слова, потому что они были неуместны и не нужны, только у двери моей комнаты он внезапно потребовал:

– Поцелуй меня!

И я поцеловала. А ужаснулась уже потом – у себя.

Боже мой! Что я наделала?! Зачем?! Все пропало! Я преступница, я предала Стива! Все пропало, проносилось у меня в мозгу.

В изнеможении я присела и повалилась на постель. Недоумение и отвращение, испытываемые к самой себе, доходили до какого-то исступления. Плакала я долго и отчаянно, пока в голове не забрезжила простая, спасительная мысль: «Но почему я так плачу? Почему все пропало? Я же люблю Стива! А поцелуй – это же так, какое-то минутное помрачение из-за его требовательных, неотступных глаз, которым я подчинилась, и из-за впечатления от его рассказа и настроения, и больше ничего, ровным счетом ничего, он мне совсем безразличен и ничего не значит».

Потом я подготовила целую речь, которую завтра скажу ему, и только после этого заснула.

Утром я разом все вспомнила, вспыхнула от стыда и заторопилась. Надо немедленно с ним объясниться! Боже! Что он теперь думает про меня!

Я влетела к нему в убийственном смущении и испуге. Видит бог, я не знала, чего боялась, но тем не менее это так, я едва владела собой и поэтому в отчаянии сразу выпалила:

– Я вас больше не буду целовать! Я люблю Стива!

И все! Дальше я ничего не могла произнести, еще немного, и я попросту грохнулась бы в обморок, если бы не Корсан. Он подошел, взял мои ледяные руки и улыбнулся, но совсем не так, как обычно, а по-доброму, и глаза у него были другие, совсем не колючие, а какие-то незнакомые.

– Отчего вы так всполошились, милая леди? Продолжайте любить его и дальше. Что же касается ваших поцелуев, то я теперь не буду требовать их у вас, это слишком сильно выбивает вас из колеи, вы потом врываетесь ко мне в спальню насмерть перепуганная, еле одетая и ни свет ни заря. Ну? Вы успокоились немного?

Я, судорожно вздохнув, кивнула и высвободила свои руки.

– Вы прочитали мой рассказ?

Я опять кивнула.

– И как он вам?

– Он потрясающий и слишком жестокий.

– Как жизнь.

– Но с таким грузом невозможно жить.

– Я его написал пять лет назад, теперь все это в прошлом, время – самый лучший лекарь.

Какое-то время после этого мы молчали, пока до меня дошло, что это странно и, наверно, неприлично вот так стоять, смотреть друг на друга и ничего не говорить. И я в замешательстве спросила:

– Ну, я пойду?

Он кивнул, и пока я шла, я чувствовала, что он стоит и смотрит мне вслед.

Вернулась я к себе в лучшем состоянии, но еще неспокойная и в разброде. Только к полудню я уговорила себя, что все нормально, да и Корсан это подтвердил: за обедом он был как всегда и ехидно подтрунивал над моим зверским аппетитом: еще бы, одни волнения, и ни крошки со вчерашнего вечера.