Шкура лисы - Скворцов Валериан. Страница 57

Дознаватель спрятал дубинку на место и с отвращением сказал: «Мы демократическая спецслужба, а вы принуждаете нас к этим грязным методам… И, как я теперь вижу, напрасно».

Здесь приходиться коснуться темы, которая вызывает естественное отвращение, а именно — пыток. Игнорировать их применение значило бы закрывать глаза на факты, которые, говоря канцелярским языком, имеют место повсюду. Людей в сегодняшнем мире, как и сотни лет назад, по-прежнему пытают с целью получения от них информации.

Пытка — это вероятность, которую шпиону по найму приходиться учитывать, даже если её применение наказывается законом в стране или внутри системы, где он будет действовать.

Вводную беседу на эту тему Боб де-Шпиганович, читавший курс «Ломка воли противника», начал с фразы, позаимствованной у Камю: «Суждение нашего тела ничуть не менее важно, чем суждение нашего ума, а тело избегает самоуничтожения. Привычка жить складывается раньше привычки мыслить. И в том беге, что понемногу приближает нас к смерти, тело сохраняет это неотъемлемое преимущество».

Боб широко пользовался плагиатами, не скрывая этого. По его мнению, человечество настолько шагнуло в будущее по части изобретения зверств, что новое слово в этой области раздастся — он так и говорил, «новое слово» и «раздастся», только после великого переселения в космос. Шпиганович определял пытку как «прямое или косвенное воздействие физическим или психологическим стрессом на тело или сознание человеческого существа с намерением вызвать невыносимую боль и страдания у этого существа с целью его полного подчинения».

На людей шпионской профессии у нанимателей существует негласная анкета, в которой среди прочих пунктов есть особенный: отношение к боли. Имеется в виду той степени боль, которую испытывает уже не человек, а шестьдесят или восемьдесят килограммов его мяса под иглами, ножами и электрошоками, не он, а его глаза под тысячеваттной вспышкой или мозг под сверлящим ультразвуком. Много всякого. Когда от боли то, что предает и выдает, уже не дух, а плоть.

— Слава тем, кто выдерживает, — говорил де-Шпиганович. — И никогда не будем осуждать сдающихся. Никто из нас ведь не был их плотью. У каждого она — своя…

Боб наставлял искусству «форсированного дознания» и, соответственно, сопротивления ему, а, проще говоря, поведения под пытками.

— Сверление зубов электродрелью, выкручивание половых органов, разрыв кожных покровов или сдирание всей кожи, расплющивание суставов, избиение, порка, прожигание сигаретой перепонок в носу или ушах, извращенное изнасилование… Ах, коллеги! Какие любопытные открытия вас ждут! Трепещите? — вопрошал он, развалясь в кресле за кафедрой. И отвечал с оптимизмом: — Ерунда все это! Для начала нацедите пару, тройку раз рюмку мочи, чужой, конечно, и запейте кофе. А когда вас ткнут лицом в дерьмо, чтобы в нем и утопить, вспомните этот тренинг. И все нипочем… Хэ!

«Порог отвращения» преодолевают почти все. «Порог болевой чувствительности» — нет.

Желающим провести лабораторные работы по изучаемой проблеме Боб одалживал кожаные перстни, которые, после отмачивания в воде, высыхая на пальцах ног или рук, сдавливая суставы, вызывали нарастающую боль. Для подстраховки, на случай, если бы кто из «практикантов» потерял сознание, Шпиган сидел рядом с аптечкой и смотрел футбол по телевизору, пока добровольцы овладевали искусством любви к издевательствам над собственной плотью. Когда игра футболистов становилась вялой, Боб переключался на подопытных мазохистов и орал:

— Учитесь наслаждаться! Ждите с тоской — когда же боль станет сильнее! Зовите ее! Ну же, боль, ну же, давай, выходи, кто кого… Еще двадцать минут спортивной любви к боли! Вы — великие любовники с ней! Помните: вы великие любовники боли! Удовлетворяйте ее! Любите! Отдайтесь! Насилуйте ее…

Людей, которые в состоянии оказать сопротивление точно выбранной и безжалостно примененной пытке, горстка. И среди них нет ни одного, кого можно было бы втиснуть в строй упертых героев или романтических дураков из пропагандистской литературы. В силу природных данных и затем специального тренинга эти люди могут выдержать экстремальную физическую боль в течение определенного времени прежде, чем потерять сознание. Но и для таких эффективная пытка найдется. Герой, не сломленный дыбой, немедленно ответит на все вопросы — только бы не видеть, как подвергают насилию или убивают близкого ему человека.

У всякого есть слабости, которые пригодны для использования на допросах. Это могут быть клаустрофобия или страх перед рептилиями, гадкими насекомыми или, скажем, боязнь быть утопленным. Многие утонченные формы пыток вроде извращенного изнасилования не оставляют на теле видимых следов, но подвергшиеся издевательствам чувствуют себя до конца жизни опозоренными.

Боб де-Шпиганович знал эти нюансы применения пыток и потому особо коснулся пределов волевой сопротивляемости им. Он предложил каждому индивидуально и заранее осмыслить обстоятельства, при которых он или она, выдержав пытки, сможет затем пережить последствия сопротивления им, а при каких будет обязан или обязана сдаться. Ни одному, в том числе и из тех, у кого порог болевой выносливости был испытан с хорошими результатами, Боб не обещал победы над мучениями. И это само по себе свидетельствовало, что он полностью, хотя и не высказываясь напрямую, признает эффективность пыток.

Единственным безотказным методом сопротивления боли и мукам, считал де-Шпиганович, является осознанное самоубийство и, если возможно, до того, как пытки начнутся. Не стоит их терпеть, если шпион решил и имеет возможность умереть. Даже двухминутная жертвенность бессмысленна, потому что — опасна. Если пытка правильно выбрана и применена, она сработает и за две минуты — держатель запрашиваемой информации расслабится точно так же, как тает снег под солнышком.

Основой всякой пытки с целью получения информации является страх страх боли, позора, огласки или последствий захвата. Даже при проведении дознания в «мягком» режиме субстрат страха зависает в воздухе. Очень важно для шпиона по найму уметь скрывать от контрразведчиков то, что может вызывать у него страх, чего он больше всего боится.

И все-таки шпион, знающий себе цену, не обязан лгать до последнего дыхания. Врать следует до тех пор, пока не станет очевидным, что ложь в данном объеме и данной форме больше не приносит пользы. Тогда предлагается иная ложь, которой также положено продержаться какое-то время, а далее, по обстановке, может быть, целесообразнее окажется выдать дознавателям и частичную версию правды, чтобы прикинуть, как они оценят её с точки зрения выкупа за свободу или жизнь.

Стиль ведения игры с дознавателями имеет большое значение. После серии встреч шпион может создать у своих властителей иллюзию, что в результате поставленного ему множества сложных вопросов он запутался и в них, и в своих воспоминаниях до такой степени, что и сам с трудом отличает теперь правду от лжи. Это, возможно, зародит у следователей мысли о том, что агент вовсе и не играет какую-то важную роль в операциях противника, что его подготовка ниже требуемой от профессионального нелегала, что он может действительно не знать всего того, о чем его спрашивают…

По обстоятельствам и в зависимости от личностей актеров, участвующих в драме, именуемой допросами, подходящих вариантов может быть несколько. Главное: создать впечатление, что следователи поймали в ловушку, рассчитанную на слона, скажем, буйвола, что в руках у них не матерый шпион, а «человеческое существо» из плоти и крови, использованное этим шпионом и не являющееся, говоря выспренно, депозитарием сведений, которые жаждет получить контрразведка.

Финальное звено в цепи допросов, вне зависимости от того, каким образом до него удалось добраться шпиону, потребует максимального напряжения всех оставшихся сил и прибереженных возможностей. Для нелегала этот этап бесед с дознавателями — хождение по лезвию ножа и последний тайм в игре. Наступает момент решающего выбора без права на малейшую ошибку. То, что шпион скажет или не скажет, как и каким образом скажет или не скажет, и будет решать его судьбу. Приходит момент истины: действительно ли он попался в ловушку и пропал в ней или же шансы продолжать игру остались?