Книга, в которой исчез мир - Флейшгауэр Вольфрам. Страница 17

Тем временем Циннлехнер сел и, чтобы лучше слышать, повернул голову к трупу.

— Значит, грудная клетка наполнена водой, — предположил аптекарь. — Вы подозреваете гнилостное разложение. Распад продолжается и сейчас.

— Да, конечно, но здесь… почему такой глухой отзвук над нижней частью левого легкого? Этот звук распространяется дальше, на паховую область. Слышите?

Циннлехнер приблизил свое ухо к указанной области и сам легко постучал по ней. Все правильно, звук получился глухим, не похожим на эхо, слышное над грудной полостью.

— Вот это место, — сказал Николай и указал на точку, расположенную выше диафрагмы. — Что-то не так в нижней половине левого легкого.

— Жидкость, — высказал предположение Циннлехнер. — Гнилостная жидкость.

Николай скептически покачал головой.

— Ауэнбруггер, изобретатель метода, наполнял грудную полость многих умерших различными количествами воды, а потом описывал особенности резонанса. Разумеется, трудно вывести из этих наблюдений общие правила, ибо все люди отличаются сложением тела, толщиной и прочностью кожи, выраженностью мышечных и жировых слоев, объемом грудной клетки, размерами органов, но…

Он замолчал и снова принялся выстукивать то место, которое уже давно привлекло его пристальное внимание.

— Вы слышите? Звук слишком глухой для воды. Там находится либо слизь, либо густая гнилостная жидкость.

Он выпрямился, в глазах его появилось странное выражение.

— Готов спорить, что здесь гнойная жидкость, — торжествующе произнес он.

— Гнойная жидкость? — недоуменно переспросил Циннлехнер.

— Да.

Циннлехнер поднялся, словно эта непонятная находка возбудила в нем желание отодвинуться подальше от трупа.

— Что это?

Николай начал объяснять:

— Когда здоровый или болезненный сок движется по кровеносным сосудам, он может осесть в каком-либо определенном месте, при этом образуется плотная масса. Жизненные силы организма выделяют жидкость из сосудов, частично растворяя массу, снова превращая ее в жидкость, которая, в стою очередь, окружает себя капсулой. Действительно, очень досадно, что мы не можем вскрыть тело. Могу предположить, что эта инкапсулированная гнилостная жидкость — абсцесс или распад легкого.

— Что же все это может значить?

— Вы чувствуете? В этом месте ощущается скопление жидкости.

Николай взял аптекаря, который подошел к нему и встал рядом, за руку и приложил ее к подозрительному месту.

— Существует два рода распада легкого, — продолжил свою лекцию врач. — Гнилостный и гнойный. Гнилостный захватывает только легкие, гнойный же скапливается в остальных участках грудной клетки. Ясно, что это гнилостная жидкость, но… вы же сами чувствуете, что она находится ниже легкого.

Циннлехнер попытался осмыслить услышанное, но не сумел.

— И что все это значит? — спросил он.

Николай, кажется, и сам был не слишком уверен в своей правоте.

— Говоря о гнилостном распаде, мы имеем в виду пространство, в котором скопился не гной, а более текучая жидкость, которая, как правило, имеет красновато-желтую или коричневую окраску. Можно предположить, что эта жидкость попала сюда из пораженного циррозом легкого. Если же эта субстанция воспаляется, то формируется абсцесс и образуется белая, вязкая и жирная жидкость. Обе эти находки называются порвавшимся абсцессом легкого, так как содержимое расплавленных пространств, сообщаясь с разветвлениями бронхов, посредством мокроты отхаркивается из легких. Поэтому открытые скопления гнилостной жидкости имеют большую площадь, чем изолированные.

— Значит, существуют четыре вида патологической жидкости, — понял Циннлехнер, захваченный производимым опытом.

— Да, — ответил Николай, — если вам так угодно. Изолированная гнойная, открытая гнилостная и так далее. Но здесь… — он снова постучал по передней брюшной стенке покойного графа, — здесь, как мне представляется, мы имеем дело с закрытым скоплением гнилостной жидкости. И это очень странно. Она расположена слишком низко… У графа был кашель, не так ли?

Циннлехнер кивнул.

— Сухой или влажный?

— Поначалу он был влажным, — ответил Циннлехнер.

— Отхаркивал ли он мокроту?

— Да.

— И что? Вы исследовали ее?

— Мокрота была гнойно-кровянистой. При нагревании она начинала издавать гнилостный запах. При погружении в воду она тонула. Но потом кашель стал сухим — мучительным и сухим. Граф все время хрипел. Иногда кашель был так силен и вызывал такие судороги, что графа начинало рвать. К тому же периодически у него была лихорадка. Щеки и губы становились багрово-красными, он терял аппетит и практически переставал есть. В это же время начиналась одышка. Однажды я даже пощупал его пульс. Это было когда однажды во время прогулки вокруг замка ему стало плохо, он побледнел, задрожал и без сил упал на скамью. Пульс в это время стал слабым, частым и очень мягким. Я хотел пустить ему кровь, так как подумал, что она слишком сильно сгустилась, но он не позволил мне это сделать. Потом ему снова стало немного лучше.

— Когда это случилось?

— Весной, в мае.

— Что было потом?

— С каждым днем ему становилось все тяжелее дышать. Все было как у дочери. Он медленно задыхался, хотя временами наступали улучшения.

Внезапно Николай снова представил себе ту картину, какую он увидел в библиотеке. Мертвец в кресле, странное положение его тела, ожог на голени. Николаю пришла в голову одна мысль.

— Вы знаете, на каком боку он спал? — поинтересовался врач.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Хотя этого, конечно, не может быть… — задумчиво произнес Николай.

— Чего не могло быть? — нетерпеливо воскликнул аптекарь.

— Его положение… я хочу сказать, вы помните, в каком положении мы его нашли? Там, в кресле у камина.

— Конечно, помню.

— Давайте еще раз его так положим.

— Но…

— Прошу вас. Вы сейчас сами все увидите. Помогите мне. Подложим подушку и уложим его как нужно.

Трупное окоченение стало заметно слабее, но аптекарю и Николаю потребовалась пара минут на то, чтобы поднять покойника и усадить его в том положении, в каком он пробыл несколько часов в кресле, прежде чем его нашли. Свечи отбрасывали неяркий свет на пепельно-серую кожу мертвого графа. Николай оглядел комнату, быстро направился к камину и вернулся с горстью золы. Он растер золу указательным пальцем по ладони и принялся рисовать свой диагноз на животе покойника.

— …до этого уровня доходит жидкость в правом легком, не так ли?

Он рисовал очертания органов на восковой коже.

— По логике вещей, Альдорф должен был лежать на правом боку, потому что… смотрите! В таком положении отяжелевшее легкое давит прямо на сердце. Вы это видите?

Циннлехнер кивнул. Все это действительно было очень странно.

— Здесь, внизу, находится другое уплотнение, природу которого мы не в состоянии объяснить. — Николай нарисовал контуры выпота на коже нижней части туловища покойника. То, что они увидели, заставило обоих онеметь. Какая же ужасная тяжесть давила на сердце этого несчастного! С правой стороны удушьем грозило правое легкое, а слева сердце сдавливал словно специально созданный для этого абсцесс. Не надо было иметь большого воображения, чтобы представить себе, как умирающий метался в кресле, раздираемый приступами удушья и безумной болью в сердце. Он не мог унять одну боль без того, чтобы усилить другую. Смерть подступала с обеих сторон. Не стоит удивляться тому, что этот человек решил положить конец своим страданиям. Но чем были вызваны эти страдания?

Циннлехнер заговорил первым:

— Великий Боже! Граф лежал на левом боку. Он сам себя задушил.

Даже в смерти это тело не обрело равновесия. Несколько мгновений аптекарь и врач молчали, созерцая покойного. Не оставалось никаких сомнений. Этот человек задохнулся, об этом говорил синюшный оттенок щек, языка и ногтей.

— Он принял яд, но слишком поздно, — сказал Николай. — Посмотрите на ожог. Он не вынес мучительного ожидания смерти.