Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам. Страница 15

Чудное видение исчезает. В сопровождении Бассомпьера и герцога де Монбазона она идет к лодке, продолжая ощущать нежные прикосновения короля. Она резко оборачивается и просит короля позаботиться о детях. Лошади, натянув бечеву, потянули лодку вверх по течению реки, но мысли и желания Габриэль снова и снова устремляются над водной гладью к единственному образу – образу любимого, стоящего на берегу и машущего рукой до тех пор, пока родные черты не расплываются за пеленой слез.

Возле Арсенала она сходит на берег. Здесь ее ждут деверь, маршал Балиньи, и сестра Диана, живущие неподалеку. Брат герцогини, маркиз де Кевр, помогает ей выйти из лодки, и Габриэль тотчас попадает в круг герцогинь де Гиз и де Рец, которые встречают ее со своими дочерьми. Едва лишь она входит в дом сестры, как словно огонь прокатывается по близлежащим улицам и переулкам. Герцогиня в городе, и толпы народа стекаются к дому Дианы, чтобы посмотреть на будущую королеву. Она предпочла бы уединиться, так как не хочет видеть дерзких посетителей, и Ла-Варен предлагает подкрепиться в укромном доме итальянского финансиста Дзаметты. Там герцогиня удаляется в отведенные ей покои, а внизу благородные девицы оспаривают друг у друга право и честь прислуживать Габриэль за ужином.

Вторник проходит спокойно. К герцогине допущена лишь супруга господина маркиза де Рони, которой Габриэль одной доверила высокую честь присутствовать при пробуждении и отходе ко сну. Строгая Рашель де Кошфиле покорно кланяется и в бешенстве кусает свои и без того слишком широкие губы. Потом она спешит домой и жалуется мужу на несправедливость, говоря, что либо королевская шлюха окончательно потеряла разум, либо сознательно подвергает себя опасности его лишиться. Сам маркиз де Рони, разумеется, не говорит об этом ни слова, нанося визит герцогине. Он с супругой приехал заранее в тот же вечер. Он произнес лишь, что надо посмотреть, целы ли еще паруса. Эти слова стоит запомнить.

Между тем в столовую Дзаметты вносят суп. Герцогиня с аппетитом ест. Как говорили впоследствии, на ужин она не получила ни лимонов, ни груш, ни апельсинов. Однако в остальном никто из присутствовавших на ужине не заметил ничего необычного.

В среду герцогиня приступила к отправлению религиозных обрядов, для чего направилась в Париж. Утром она была на исповеди, а потом поехала в маленькую церковь Святого Антонина, куда она вернулась еще раз ближе к вечеру. Люди праздновали Ввод в Узилище и пришли в церковь послушать прекрасную музыку и лицезреть не менее прекрасную герцогиню. Ее принесли в церковь в паланкине, рядом шел герцог де Монбазон, а позади лотарингские принцессы и другие дамы в своих каретах. Весна в этом году выдалась ранняя, и вдоль дорог цвел виноград. Казалось, ничего плохого не может произойти в такой великолепный день.

К вечеру духота в церкви стала просто невыносимой. Для герцогини соорудили нечто вроде помоста, и хотя на нем она была ограждена от толпы прихожан, прошло совсем немного времени, и она пожаловалась на недомогание. Мадемуазель де Гиз показала ей письма из Рима с приятными новостями, которыми она хотела подбодрить не столько герцогиню, сколько самое себя. Однако вскоре после начала божественной литургии звезда обеих дам начала клониться к закату. Габриэль пожаловалась на сильную головную боль.

Ее отнесли обратно в дом Дзаметты. Во время прогулки по саду ее снова охватил приступ недомогания. По телу прошла сильная судорога, заставившая герцогиню опуститься на землю. Оправившись от слабости, она потребовала, чтобы ее доставили в дом тетки, которой в то время еще не было в Париже. Гонец, которого тут же послали на поиски тетки, половину ночи проблуждал по графству Шартр, прежде чем нашел мадам де Сурди в Аллюе. Мятеж в Шартре задержал ее на несколько дней, и в Париж она прибыла лишь в субботу.

Герцогиню спешно перенесли в дом тетки. Мадемуазель де Гиз первая обратила внимание на необычную зловещую бледность ее лица. Ла-Ривьер до сих пор слышит возбужденный голос мадемуазель де Гиз, когда она, потрясенная увиденным, сообщила врачу о состоянии герцогини:

«Мы были вынуждены покинуть церковь до окончания мессы, так как герцогиня пожаловалась на головную боль и нехватку воздуха. Мы вернулись в дом Дзаметты. Там она сделала несколько шагов по саду и вдруг упала. Придя в себя, она начала заклинать господина де Ла-Варена перенести ее в дом тетки.

Сначала мы отнесли ее в дом священника. Мы едва успели принести ее в дом и положить на кровать, как вдруг неведомая сила приподняла ее тело, выгнув его дугой. В таком положении она застыла на секунду, а потом с диким криком упала на кровать только затем, чтобы в следующую минуту ее снова охватила обездвиживающая судорога, которая длилась несколько секунд. В мгновение ока все тело герцогини покрылось холодным потом. Пройдя по телу, судорога перешла на лицо, которое исказилось в страшной гримасе. Я услышала, как щелкнули зубы, когда подбородок с силой ударился о грудь. С каждым приступом из ее легких вырывался воздух, дыхание было таким, словно герцогиню били кулаками, вскоре на губах появилась пена. С большим трудом нам удалось удержать несчастную в кровати и обернуть ее мокрыми холодными простынями, что принесло ей некоторое облегчение.

Но это было лишь зловещее начало. В четверг утром Габриэль видели в общине Сен-Жермен-л'Оксеруа, неподалеку от Лувра, где все уже было готово для перевозки ее мебели. Священник, принявший ее исповедь, видел ее утешенной, в чем была отчасти и его заслуга, увидел, как она сделала несколько шагов из церкви, чтобы войти в дом своей тетки. Это были ее последние шаги. Возможно, она предчувствовала это, потому что отправила королю первое письмо, в котором просила разрешения вернуться в Фонтенбло. Это письмо единственное дошло до адресата. Получить два других письма, написанных с почти нечеловеческим напряжением сил, королю было не суждено. Она была слишком слаба, чтобы вернуться в дом итальянца, где предусмотрительно приготовили обед. Силы Габриэль иссякли.

Около двух часов дня она легла в постель. Чуть позже все началось сначала. Приступ был так тяжел, что челядь, охваченная ужасом, попряталась по углам. Ла-Варен, который не имел права терять головы, ибо отвечал ею за здоровье и жизнь герцогини, послал за повитухой, мадам Дюпюи, а одного из пажей отправил за королевским лекарем. Ла-Ривьер получил вызов около половины четвертого, когда вернулся домой, и без промедления отправился в дом священника.

Войдя в дом, Ла-Ривьер не был уверен, идет ли он к живой больной или к уже умершей – так тихо и пусто было в помещениях. На первом этаже он наткнулся на мебель герцогини, стоявшую здесь в ожидании транспорта для перевозки в Лувр. На середине лестницы он услышал дикий крик, который заставил его преодолеть остальные ступени одним прыжком. Он не успел опомниться, как его руки уже коснулись обезумевшей герцогини, которую не могли удержать на постели двое мужчин.

– Принесите теплого молока, – прошипел он в лицо мадемуазель де Гиз, которая, оцепенев от ужаса, смотрела на врача ничего не выражающими глазами.

Между тем голова больной с силой ударилась о стойку кровати, а потом бессильно упала на подушку, которая мгновенно окрасилась в алый цвет. Руки метнулись к животу, который от судороги стал твердым как камень. Не сумев ничего поделать с ним, она сжала кулаки и ударила себя по лицу, словно пытаясь загнать туда источник страданий. Потом она снова схватилась за живот, будто стараясь голыми руками проникнуть во внутренности, чтобы вместе с ними вырвать боль. Лица больше не было. В глазах лишь белизна пустоты мучений, с каждым рывком головы зубы все глубже и глубже вонзаются в и без того разорванные в клочья губы. С быстротой кошки врач вставляет в рот женщины угол подушки и делает это вовремя, так как еще немного – и между зубами оказался бы язык.

Когда мадемуазель де Гиз возвращается с молоком, лекарь уже не выглядит таким самоуверенным. Всего несколько минут этой болезни истощили силы этого здорового зрелого мужчины. Сдавленным голосом он отдает распоряжения. Больную крепко привязывают к кровати. Тело трепещет, ждет, словно собираясь с силами. Пульс едва прощупывается, врач ощущает лишь слабую вибрацию. Судорога на какое-то время отпускает страдалицу, и врач успевает отворить вену. Кровь наполняет лоток за лотком, дыхание больной становится ровнее, мышцы расслабляются.