Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам. Страница 56

Ш.Л.: Значит, заказ был получен за несколько дней до этого?

ЛЮССАК: Да, если все так, как вы говорите, то да, за несколько дней до того. Вы можете дать мне немного воды?

Ш.Л.: Кастель, дайте этому человеку стакан воды. Итак, продолжим. Виньяк был принят у герцогини в октябре. Вы утверждаете, что в городе шли разговоры о болезни короля. В то время его величество находился в Монсо. Так же как и герцогиня. Отсюда с достоверностью можно заключить, что она не могла лично принять Виньяка.

ЛЮССАК: Это выходит за пределы моего знания.

Ш.Л.: Как был составлен договор о заказе? Виньяку описали требуемую картину или дали ее набросок?

ЛЮССАК: Я видел только те наброски, которые делал сам Виньяк.

Ш.Л.: А когда картина была готова, пришел кто-то и забрал ее, не так ли?

ЛЮССАК: Нет, Валерия отнесла ее в дом итальянца.

Ш.Л.: Дзаметты?

ЛЮССАК: Да. Оттуда картину, как и в прошлый раз портрет, должны были передать дальше. Король и герцогиня нередко посещали дом Дзаметты.

Ш.Л.: Знал ли сам Дзаметта об этих передачах?

ЛЮССАК: Это мне неизвестно, но думаю, что знал.

Ш.Л.: Видели ли вы эту картину?

ЛЮССАК: Да.

Ш.Л.: И что?

ЛЮССАК: Что я могу сказать? Мерзкая непристойность, которая не слишком-то мне понравилась. Мне думается, что ему и самому было не совсем ясно, для чего все это делается. Он-то делал это из-за денег и в надежде снискать расположение герцогини и добиться ее протекции.

Ш.Л.: Опишите мне картину.

ЛЮССАК: Там были изображены две женщины. Задний план закрыт тяжелым красным занавесом. Передний план обрамлен занавесом такого же цвета, но этот занавес был раздвинут, создавая впечатление открытой сцены. Вообще это действительно похоже на театральную сцену, так как даже сверху картина был ограничена бахромой с кистями. Обе дамы изображены совершенно раздетыми. Они находятся в каменной ванне, край которой прикрыт белой материей. У герцогини видна только верхняя часть туловища. Она стоит прямо, слегка склонив голову, и смотрит куда-то мимо зрителя. Левая рука ее покоится на краю ванны и большим и указательным пальцами собирает в складку белую материю, наброшенную на ванну. В этом месте край ванны не покрыт тканью. Эту деталь Виньяк без изменений перенес из предыдущей картины, чтобы эта подробность бросалась в глаза, но лицо герцогини отчетливо отличалось от ее лица на прежней картине. В тот раз Виньяк написал ее юной, почти девочкой. Теперь ее лицо стало более зрелым, тело тоже стало полнее, фигура более женственной, увеличилась грудь и плечи стали шире. Волосы по последней моде взбиты вверх, а не заколоты венцом, как было модно раньше.

Слева, на краю ванны, сидит другая дама. Ее видно со спины, но голова повернута к зрителю. Все это замечательно уже само по себе. Но что можно сказать о странной игре рук, которая происходит над краем ванны? Правая рука герцогини поднята. Кисть вытянута так, словно она хочет что-то схватить большим и указательным пальцами. Создается впечатление, что она держит в руке невидимое кольцо, которое хочет надеть на палец другой дамы, которая для этого протягивает ей руку. У дамы слева такая же прическа, как у герцогини, но волосы у нее не светлые, а темно-каштановые. Правой рукой она опирается о край ванны, а левую протягивает герцогине жестом новобрачной, которой та надевает на палец воображаемое кольцо. Это все.

Ш.Л.: Кто эта другая женщина?

ЛЮССАК: Этого я не знаю. Вся картина очень своеобразна. Что я должен еще сказать? Очень достойные сами по себе жесты находятся в резком противоречии со своей непристойностью. Исполнение же было мастерским. Создавалось такое впечатление, что обе дамы сейчас оживут и сойдут с полотна. Я часто ломал голову над тем, что могут означать эти жесты, но напрасно. Виньяк, как и его картина, так и остался для меня загадкой.

Ш.Л.: А эта Валерия, она тоже видела картину?

ЛЮССАК: Да, конечно. Она служила Виньяку моделью. Безнее он не смог бы так быстро закончить работу.

Ш.Л.: И Валерия отнесла картину в дом Дзаметты?

ЛЮССАК: Да.

Ш.Л.: Была ли картина там выставлена?

ЛЮССАК: Это мне неизвестно. Несколько недель спустя появились те злосчастные летучие листы с пасквильными стихами на герцогиню, и на этих прокламациях был оттиск картины Виньяка. По этой причине мне и пришлось покинуть Париж.

Ш.Л.: Вас отослал Виньяк?

ЛЮССАК: Да.

Ш.Л.: Когда?

ЛЮССАК: Я вернулся домой с наступлением темноты в первую среду Великого поста и сразу понял, что что-то не так, потому что, хотя в доме никого не было, дверь оказалась незапертой. Я вошел в дом и громко позвал Виньяка, так как подумал, что он в мастерской. Но там тоже никого не было. Эскизы, висевшие на стене, исчезли. Когда я вернулся в дом, то нашел на столе записку. На оборотной стороне пасквиля, который можно было найти на улицах и на следующий день, было написано краткое послание. Но мне и так не нужны были никакие объяснения. Когда я прочел пасквиль, мне сразу стало понятно, какой страх должен был испытать мой друг, обнаружив прокламацию со своей картиной. Он просил меня тотчас покинуть Париж и ждать его в Клермоне.

Ш.Л.: И вы так и поступили?

ЛЮССАК: Да. Но мне пришлось задержаться.

Ш.Л.: Задержаться?

ЛЮССАК: Я все еще стоял у стола, на котором нашел записку, когда в дверь вдруг постучали. Я сильно испугался, так как решил, что, найдя автора пасквильных стихов, примутся за поиски автора картины. Так как мне уже не удалось бы незамеченным выскользнуть из дома, я открыл дверь и увидел незнакомца, который настойчиво потребовал впустить его. Я спросил, что ему надо и кто он такой. В ответ он просто отодвинул меня с дороги, вошел, закрыл дверь и запер ее. Прежде чем я собрался призвать его к порядку, он торопливо закрыл ставни и прошептал мне, что ему надо незамедлительно переговорить с Виньяком. По голосу я наконец узнал этого человека. Это был врач, который когда-то приезжал в Лион вместе с Виньяком. Джакомо Баллерини.

Ш.Л.: Баллерини!

ЛЮССАК: Да.

Ш.Л.: Злокозненный обман!

ЛЮССАК: Что такое?

Ш.Л.: Ничего. Что произошло дальше?

ЛЮССАК: Я еще раз спросил его, по какой надобности он так неожиданно здесь оказался. Он не производил на меня впечатления человека, которому можно доверять. Он суетливо бегал по комнате, то и дело останавливаясь у двери и напряженно прислушиваясь, не доносится ли снаружи какой-нибудь шорох. Такое поведение заставило меня нервничать, о чем я ему очень лаконично сказал. Когда я это сделал, он подошел ко мне и сказал: «Если бы я знал, какое несчастье происходит в городе, то не вел бы себя столь безучастно». С меня было довольно, и я напустился на него, требуя ответа за то, что он, как дурной ветер, ворвался в мой дом и осаждает несуразными вопросами. Не знаю, что его успокоило – то ли он сам сумел взять себя в руки, то ли возымело действие мое незнание обстановки. Так или иначе, он успокоился и попросил сказать ему, где можно отыскать Виньяка. Я ответил на это, что ничего не скажу ему до тех пор, пока он вразумительно не объяснит мне, зачем он вынырнул здесь, словно появившись ниоткуда. Он ответил на это, что у него нет времени на подробные объяснения, но, видя, что иначе ничего от меня не добьется, в кратких выражениях рассказал, что Виньяку угрожает серьезная опасность, и поэтому ему, Баллерини, надо тотчас с ним увидеться и поговорить. Сам он находится в Париже с октября, так как ему приказали участвовать в одной сложной операции при дворе. Он не имеет права рассказывать мне подробности, относящиеся к делу, но ему надо во что бы то ни стало выяснить, где находится Виньяк, и я могу во благо свое и своего друга без утайки сказать об этом, потому что в противном случае он может не справиться с несчастьем, которое навлек на свою голову, и с преследователями, которые уже идут за ним.

Что-то в его речи убедило меня в том, что он действительно до глубины души опечален и озабочен, и я рассказал ему, что я нашел по возвращении домой. Баллерини уже читал прокламацию, которую я дал ему, чтобы дополнить свой рассказ, но прежде чем мы смогли приступить к разговору, снаружи раздался какой-то шорох, и в дверь постучали. Баллерини одним прыжком оказался у двери. Он сделал мне знак, чтобы я открыл. Подойдя к двери, я разглядел, что в руках у хирурга кочерга. Я растерянно посмотрел на него, но он ответил мне взглядом, не терпящим возражений. Я откинул щеколду, и в тот же миг дал знать Баллерини, что он может опустить свое оружие. Передо мной на пороге стоял темноволосый мальчик приблизительно шестнадцати лет. Он был бедно одет и почтительно склонил голову, прежде чем отважился обратиться ко мне. Его зовут Андреа, и он тысячу раз просит простить его за то, что явился без предупреждения и без приглашения, но его извиняет то, что он ищет девушку по имени Валерия, о которой он знает, что она иногда бывает в этом доме.