Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам. Страница 63

Виньяк подошел к окну. Улица была пустынна. Небо матово блестело, как усеянная звездами черная мраморная плита. Уличный шум постепенно стих. Откуда-то издали донесся топот копыт. Вот он прозвучал возле расположенного поблизости дома и тотчас прекратился. Открылась дверь, до слуха Виньяка донеслись обрывки разговора. Потом снова раздался топот копыт по мостовой. На этот раз Виньяк разглядел силуэт всадника. Тот, уже спешившись, шел, ведя коня под уздцы, и пристально разглядывал двери домов. Человек выглядел чужеродно на ночной улице. Потом он исчез из поля зрения Виньяка.

Вскоре художник услышал, как во входную дверь постучали. Он вскочил на ноги. Вандервельде открыл. Послышался разговор, но сверху было невозможно разобрать слова. На лестнице раздались шаги. В темноте Виньяк поискал подходящее оружие и, взяв в руку тяжелый подсвечник, встал у двери.

Шаги приблизились. Потом Виньяк услышал голос Вандервельде:

– Мэтр Виньяк?

Он не ответил. Ручка двери опустилась, но дверь была заперта на щеколду и не поддалась.

– Господин, вы спите?

В это время заговорил другой человек. Виньяк, не веря своим ушам, прислушался, потом медленно опустил тяжелый подсвечник, отодвинул щеколду и открыл дверь. На пороге он увидел проявляющего нетерпение Вандервельде, а за его спиной стоявшего в скупом свете лампы, которую держал в руке фламандец, второго человека, в котором он тотчас узнал Джакомо Баллерини.

Виньяк отошел в сторону и пропустил гостей. Вандервельде оставил им лампу и исчез. Баллерини бросил быстрый взгляд на наброски, снял плащ и в ожидании остановился в середине комнаты.

– Ты не хочешь предложить мне сесть? Я много проехал верхом, и мне надо отдохнуть, прежде чем пуститься в обратный путь.

Виньяк собрал с тюфяка наброски, и Баллерини сел.

– Как вы меня нашли?

Баллерини отмахнулся от вопроса.

– Если я так легко тебя нашел, то это значит, что то же самое могут сделать и другие. Меня не удивит, если завтра утром здесь будут солдаты, ищущие твоей головы.

Врач бегло осмотрел комнату. Потом снова перевел взгляд на художника, который нервно кусал губы.

– Времена слишком тяжелые для того, чтобы можно было оскорблять Его Величество.

– Это ложь. Если бы вы знали, как все было в действительности.

– Это абсолютно все равно. Правда заключается в том, что ты не единственный, кто дал себя обмануть. Обмануты все, даже заговорщики, даже сам король. Но из-за этого для тебя дело становится еще опаснее.

Виньяк смотрел на врача большими глазами.

– Я не понимаю ни одного слова.

Виньяк сразу узнал летучий листок с пасквилем и собственным рисунком.

– Это та самая картина, о которой ты говорил мне в январе?

Виньяк кивнул.

– Это очень плохая копия. Но сюжет выглядит правильно.

– Я знаю, как он выглядел.

Виньяк изумленно вперил взгляд во врача. Баллерини продолжал:

– Вы прибыли в Париж летом прошлого года. У тебя был с собой портрет герцогини, и ты передал его по назначению через Валерию, не так ли?

Виньяк еще раз кивнул.

– Тогда в январе, когда мы с тобой встретились, ты рассказал мне, что речь идет о копии картины, которую ты видел в Шенонсо. Это была аллегория плодовитости и целомудрия.

– Да, там я изобразил герцогиню в ванне в окружении детей. Валерия отнесла картину в дом Дзаметты, а оттуда се отправили в Монсо, к герцогине.

– Откуда тебе это известно?

Виньяк оценивающим взглядом посмотрел на врача. Тот совсем не изменился. Он даже одет был так же, как тогда, в Монпелье. Те же тесно облегающие штаны, та же доходящая до колен накидка, та же широкополая шляпа, лежавшая сейчас на тюфяке рядом с кожаной сумкой, с которой хирург не расставался ни на минуту, не спуская с нее глаз.

Виньяк знал, что находится внутри. Слишком живы были воспоминания о той страшной ампутации в Тулузе и ужасных инструментах, появившихся из этой сумки.

– Как мне сказала домоправительница герцогини, госпоже было очень приятно, когда столяры доставили картину в Монсо.

Баллерини покачал головой. Потом медленно произнес:

– Герцогиня в глаза не видела этой картины.

– Что?

– Картина не покидала Париж.

– Откуда вам это известно?

– Я лично был в Монсо в октябре и ноябре, так как ассистировал во время операции, которую делали королю. То, о чем говорила тебе домоправительница – между прочим, ее зовут Мари Эрман, – никогда не имело места в действительности.

Художник недоверчиво посмотрел на Баллерини. Потом отвернулся и подошел к окну.

– Змея. – Он беспомощно вглядывался в ночную тьму.

– Валерия отнесла картину в дом Дзаметты?

Вопрос донесся словно издалека. Что все это должно значить? Он слышал, как врач повторил вопрос.

– Зачем?

– Она сказала, что оттуда намного легче передать картину герцогине. Большие размеры дома и вольные нравы давали, как нам казалось, возможность отдать полотно герцогине.

– И Валерия лично передала ей портрет?

– Думаю, что да. Она сказала, что нашла покои герцогини и отдала туда картину.

Виньяк на мгновение замолчал. Как ей вообще позволили туда войти?

– Я приложил к портрету письмо, в котором объяснял свой поступок. Герцогиня должна была расценить это как выражение почитания и преклонения перед ее великим будущим. Несколько дней спустя пришла Валерия с известием, что я могу прийти в дом герцогини на улице Фруаманто, чтобы получить новый заказ. Прием, мне оказанный, был довольно странным. Но об этом я уже рассказывал вам в январе.

– Где Валерия?

– Этого я не знаю. После того как я в среду нашел пасквильный листок, я попытался найти ее в доме Дзаметты, но мне сказали, что ее там нет. Я попросил стражника передать ей, чтобы она тотчас по возвращении пришла в дом Перро, но…

– …она не пришла.

– Нет. Вместо нее вечером появился слуга этой Эрман. У него оказался ключ от дома… О нет, Боже мой…

Баллерини опустил глаза. Виньяк сполз на пол и, оцепенев, застыл на месте. На улице пел дрозд и верещали сверчки. Баллерини вкратце рассказал, что произошло в тот вечер в доме Перро между ним и Люссаком. Когда врач упомянул о приходе Андреа, Виньяк испустил подавленный стон. Баллерини наклонился к нему и заговорил быстрее.

– Мы еще не знаем, что происходит в действительности. Виньяк, думай. Это они испытывают сейчас страх. Их план провалился, события пошли в совершенно неожиданном для них направлении.

Художник поднял глаза.

– Какой план? О чем вы вообще говорите? Врач откинулся назад.

– Никто, если он ясно мыслит, не желает этого брака. Опасности, проистекающие из него, столь многочисленны, что одно их перечисление займет день и ночь. Во всем королевстве есть только два человека, которые не понимают этой многоликой опасности, – это герцогиня и сам король.

Из глубин памяти в сознание Виньяка проникли слова рыжеволосой женщины. Что она сказала тогда, прежде чем отослать его? Герцогиня и король пребывают в страшной опасности. Подобно вам, они преследуют великую цель, и чем ближе они к ней подходят, тем сильнее становится опасность, которую она собой представляет. Король слеп и не видит пропасть, разверзшуюся у его ног. Ваша задача – открыть ему глаза. После речи Баллерини слова эти приобрели совершенно иной смысл. Герцогиня представляет опасность для короля? Что за злонамеренную чушь ему здесь преподносят? Баллерини между тем заговорил с еще большим жаром:

– В сентябре я получил письмо от Беро, придворного хирурга короля. Он просил меня приехать в Париж, так как ему вскоре предстоит выполнить сложную операцию, а посему потребуется помощь опытного коллеги. Я прибыл в Париж в октябре и вместе с Беро отправился в Монсо, где в это время находился больной король. Беро блестяще провел эту операцию, и она завершилась благополучным исходом. Его Величество быстро поправился. Мы, врачи, весь октябрь и ноябрь наслаждались дружеским гостеприимством короля и герцогини. Однако природа недуга, поразившего короля, имеет ту особенность и опасность, что после удачной операции больной может лишиться своей мужской силы. Пока мы все находились в Монсо, все вокруг говорили только о наследовании трона. Не проходило ни одного дня, чтобы этот вопрос так или иначе не затрагивался кем-либо из присутствующих.