Внучка берендеева. Второй семестр (СИ) - Демина Карина. Страница 52

Тварь заворчала и подалась вперед.

Нависла над щитом.

Тронула его когтистою лапой, будто проверяя, по-прежнему ли прочен.

Стоит щит. И простоит хоть до утра… только чую я себя под щитом этакою мышою, которую горшком прикрыли, а она, сущеглупая, думает, будто бы от кота спаслася.

— Куда уж хуже.

— Поверь, Зося, всегда есть, куда хуже, — Евстигней плечом повел. — Потом мне уже объяснили, что дар мой меня спас… латентный… спящий, то бишь. Но и спящим я им воспользоваться сумел. Когда уходил, следы убрал… меня и не нашли.

— Кто?

— Да… думаю, было кому. Вспомнить бы, — он сдавил голову руками. — Только как начинаю, голова раскалывается… я и сам пытался. И целитель наш… и жрец тоже… потом сказали, что само вернется, когда придет срок. А если не вернется, то мне с того радоваться надо. Стало быть, воспоминания эти до того тяжелые, что я их сам помнить не желаю.

Это как?

Он же ж хочет вспомнить, сам сказал, что маялся, да ничего не вышло.

— А может, и заперли их словом… не знаю… тогда я не думал почти о прошлом. Есть хотел. А Рябой худо-бедно, но кормил. Сволочью был изрядной, но своих берег, как умел… его в одной деревеньке на нож подняли, тогда Крикса ходить главным стал. Он, вроде, и не жестокий, а дурной… такого вокруг пальца обвести — раз плюнуть. Вот и проиграл все, что было. Сели даже не на репу, на крапиву, которую сами драли… тогда-то и подписался меня на бои выставить. На травлю медвежью… мол, устою… станцую… а зверь матерым был, но не старым. И разозлили его крепко… а я сам ослабел с голодухи. Вот и не вышло… то есть, сперва-то вышло, а уже потом он сорвался и меня подмял. Помню, еще подумал, обидно помереть, так ничего и не поняв.

Тварюка вздохнуло.

Жаль ей стало царевича? Аль переживала, что не способная нас с ним из-под щита выковырять. Она села на мохнатый зад и лапу когтистую в пасть сунула.

Сидит.

Ногти грызет.

И вздыхает скорбно.

— Очнулся… в поместье очнулся… и матушка рядом… она, когда могла, появлялась… и со мною сидела, сказки читала… а я понял, что прежде мне сказок не читали… и болел я редко. Здоровым уродился, ублюдок.

— Почему?

— Не знаю. В голову пришло. Будто сказал кто. Знаешь, иногда оно всплывает, то одно, то другое… но ничего толком, чтоб понять. Матушка мне рассказала… заприметили меня… магию такую вот… и успели медведя завалить, пока он мне шею не свернул. Конечно, подмял хорошо. Будь я сам по себе, в жизни бы не вытащили. А у нее целители… и всякая магия… и я жить хотел. Что бы там ни было, все равно хотел. Выбрался… расспрашивала. Что ответить мог? Ничего не помню. Ничего не знаю. И думаю, что теперь точно выгонят. Зачем такой, который непонятный?

— Оставили?

— Оставили… потом еще Еську приволокли, который вовсе мало что не отошел. Так и лежали, двое помирающих, двое со шкурой спущенной… у него дар редкий. Его люди слушают. Он любого заговорить способен… забыл, как это называется. А еще воровская удача при нем… разок только изменила. И то, нельзя сказать, что перемена эта на невезение.

Тварюка облизала когти и как-то совсем уж по-человечьи слюни отерла.

— Он дурным был. Как очухался, бежать хотел… свобода ему… свобода… а я только и думал о том, чтоб не погнали. На все готов был… знаешь, Зося, а тебя ведь теперь убить надо.

— Чего?

Евстигней усмехнулся кривовато.

— Знаешь ты больно много, что про меня, что про братьев… и если матушке донесут, то… мы не спасем. Она хорошая. Она заботится о нас. Привыкла так… но иногда этой заботы… слишком много. Мы выросли. И мы сами способны за себя постоять. И за нее тоже…

Тварюка наклонилася и заскулила.

— Сиди тихо, — спокойно сказал Евстигней. — Думали, что способны, только… теперь вот… скажи, Зослава, что брежу я… что крови много потерял, с того и ослабел разумом.

— Скажу.

— Я давно не ходил во сне… очень давно. Кто об этом знать может?

Глава 22. Где спасение — дело тех, кто в оном нужду имеет

Так мы и сидели.

Сидели.

Евстигней больше не заговаривал, но ноги скрестил, руки под зад подсунул, сгорбился. И тварюка точь-в-точь так же села. И вздыхала совсем уж по-человечьи, с печалею. Изредка посверкивал красным глаз, а свечение не гасло.

Оно даже пользительным, ежель разобраться, было: при свете шить всяк сподручней.

Я вот и шила.

Стежок за стежком.

Шила и думала… а и вправду, кто?

Гиштория старая, забытая… с Еськой-то оно случательно вышло, без злого умыслу, а вот Евстигней туточки неспроста очутился. Ежели б не очнулся он, ежели б не сумела я щита поставить, ежели б… остались бы от царевича к утрецу косточки белые и черепушка, навроде коровьей, которую тварюка подгребла к себе да баюкает, что дитя ляльку.

Ох ты ж…

Царица? Вот уж кто о царевичах ведал все…

Глупство, сама разумею.

Да и появись туточки царица, об этом бы все доведалися… тогда целитель, который Евстигнея лечил? Дядьки, учившие?

Не было в Акадэмии чужих.

Свои только.

Братья егоные?

Ох, дурная мысль, а из головы все не идет и не идет… а если… Евстигней и сам о том думает, оттого и глядит на тварюку да ничегошеньки не видит, будто ослеп, оглох… небось, это как если б я сама думать начала, что бабка моя запродалася ворогам…

Я головою тряхнула и на небо глянула.

Светлеет.

Вон, луна круглая поблекла, прорезались беленькие ниточки, будто Божиня иглою своею узор нового дня наметила. Каким он будет?

Ладно бы светлым да ясным, чтобы отлегло от сердца, да и, глядишь, придет кто… уберет тварюку, раз уж мы с нею управиться неспособные. Она, верно, об том же подумала и черепушкою по щиту саданула. Да так, что тот загудел…

Евстигней встрепенулся.

Плечо потрогал.

— Спасибо.

— Да не за что, — кровить оно перестало, знать, и вправду хорошим было заклятье, да только все одно рану промыть бы. Да и мази окопниковой наложить, чтоб не загноилося. А то ж когти тварь не мыла.

— Мне кажется, или она что-то задумала?

Тварюка поднялась и обошла щит. Она трогала его лапой, осторожненько этак… и трогаючи, бормотала чегой-то, знать бы, чего.

Шкура тепериче светилась вся…

И тварь, упавши на землю, потерлась о щит боком.

…по щиту поползли искорки.

— У нее мозгов нету, — я точно знала, мне Ильюшка сказывал, а он — книжная душа, чего сам не видывал, об том читывал.

— Но пакостить ей это не мешает.

Тварь заурчала и потерлась другим боком.

— Зося…

А я чего?

Я ничего… щит держится.

Только что-то неспокойно душеньке моей. Небо светлеет и светлеет… скоро и солнце появится, всякую нечисть прогоняя…

— Зося, скажи… твой щит… у тебя базовая стихия — огонь, верно? Если предположить…

От тут я и увидела, об чем он говорил.

Тварюка рушила мой щит!

Нет, не так… она из него силу тянула! Да это ж… это ж… как с докладу моего! Про силы который, про взаимодействие… я ж читала… точно читала…

Что там было?

Огонь и вода… вода и огонь… одно с другим не уживется, но в твари воды нету… и ветра, и земли. Ее сила мертвая, а про такую ничегошеньки в книгах писано не было. И значится, знание этое запретное, для студиозусов закрытое.

И как быть?

Тварюка заворчала и подморгнула Евстигнею красным глазом, будто девка, на сеновал зазываючи.

— Не люблю медведей, — сказал Евстигней, камушек подбирая. — Не прими на свой счет, Зося… считай, у меня к ним отношение предвзятое…

Ага.

Считаю.

И у меня самое ныне любови к медведям поубавилося, хотя ж понимаю, что в оное тварюке от истинного медведя одна шкура. Если уж кого и не любить, то некромантусов…

…тварюка повернулась на спину и лапою щит тронула.

Пасть приоткрыла.

Облизнулася.

Может, в голове ейное мозгов и не осталося — все ж Ильюшке я верила — но соображала ж она чем-то… неужто костью?

Искорки бегли.

Щит таял.