Внучка берендеева. Второй семестр (СИ) - Демина Карина. Страница 80

— Видишь, — Игнат мои сомнения почуял. — Ты сама понимаешь. Это он. Больше некому. Нет у матушки врагов. И не было никогда… а она умерла… она здорова была… и умерла… так не бывает, чтобы человек… и просто взял и умер. Он ее отравил. А скажут, что сама… царица ее не любила… знала, что матушка насквозь видит ее… не станет следствие чинить… все спишут… уже списали… смерть от естественных причин… так мне сказали.

— А…

— Нет! — взвизгнул Игнат, камень сжимая. — Он это! Некому больше… сначала матушку… потом меня… и все к рукам приберет… он наследство получит, а права не имеет! Ублюдок! Сразу надо было… следом за отцом… пусть бы… матушка пожалела… а он ее…

Ох ты, горе горькое…

Стою перед Игнатом и… жалко его… это ж как надо напужать человека, чтоб он всю прочию жизню боялся? И ныне-то, Арея не видючи, трясется весь.

Да только, коль думает, что Арей виновный, его бы и убивал. Я-то каким боком?

Об том и спросила.

А сама-то жду… считаю мгновеньица, щит плету, хотя ж не уверена, что спасет он от Игнатовой волшбы. Не сам он камешек оный подобрал, не сам заклятьем обплел, не сам придумал ко мне несть.

— …ты, может, и не виновата, но… прости… я не могу допустить… он и вправду к тебе привязан. Не знаю, что нашел, но если тебя не станет, он сорвется… и тогда… тогда все увидят, что он такое… если сам не сгорит…

Игнат осекся и губы облизал.

А после просто бросил камушек мне под ноги и отступил…

— Прости… — донеслося до меня.

И взвился столп огня до самых до небес.

Не рыжее.

Не желтое. И не синее даже, которому случается поселиться в заговоренных горнах. Белое пламя. Чистое, что снег первый. И лопнул мой щит, едва коснулось оно.

А я глаза закрыла.

От сейчас сгорю… стану пеплом, а с бабкою так и не перемолвилась словцом… и с Ареем… что с ним станется? А с царевичами…

…Милославою, которая….

Пламя обняло.

Окружило.

Дыхнуло жаром. И запахло сразу волосом паленым… дышать стало тяжко, а в горле заскребло… и отпустило.

Живая?

Иль целиком к заговоренному мосту перенеслася? Во плоти, как святая, про которую бабка сказывала? Я глаз приоткрыла… нет, сдается, святости во мне для этаких чудес маловато. Да и на мир иной, заповедный, сие место не похожее.

Сад.

Не сказать, чтоб обыкновенный… черемухою пахнет и так крепко, что вот-вот расчихаюся. Дорожка речным камнем мощеная. По левую сторону от ее — ветренички белые колышутся… колыхалися, ныне ж — пятно черное, не пепел даже, спеклася земля до корки…

Я присела.

Руку протянула. И убрала.

Жар идет от земли, что от печи, камни дорожки вон красные, остывають… а от ветреничков и воспоминания не осталося… а я живая.

Ущипнула себя за руку.

Живая.

И стою… дышу… кашляю, потому как в горло будто песку сыпанули… а еще… косу подпалила. Вона, волосья закрутились, обрезать придется, а я того зело не люблю… и добре, если пальца на два, а то и на ладонь… если не больше.

От дура!

Живая. А по косе печалюся.

И плачу, стою, слезы размазываю… стою и размазывю…

— Зося! Зося ты…

Еська подскочил и по спине ляснул.

— Живая!

Я кивнула. Говорить не могла… живая… и вправду живая… стою… дышу… а косу подпалило… как я без косы… куда без косы…

И разревелася.

— Ну ты чего, Зослава… ты чего… — Еська ажно растерялся, обнял как-то… как сумел. Отвернул. — Не гляди туда… не надобно… расскажи, чего случилося… а и не гляди…

Куда не глядеть?

На пятно?

На человека, иль на тое, что с этого человека осталося… лежит, скукоженный, косточки обсмаленные… кафтанчик тот сразу полыхнул… и волосьев не остлося… а у меня коса паленая. Горюю вот. От него вовсе не осталося ничего, один только перстенек на мизинчике уцелел… с камушком синим, гладеньким, как тот…

Сам виноватый.

И как оно получилось? Щит-то лопнул… мой щит лопнул от белого жара… и я б сама… а он… как вышло, что живая я?

Или…

Я сунула руку в кошель, и половинка клятое монеты сама в руку скользнула. Опалила пальцы. Вот же ж… и значится, она?

Или…

Я в Еськино плечо носом уткнулася и сказала тихо:

— Не сам он… научили…

— А об этом, Зослава, — Фрол Аксютович меня развернул. — Вы нам подробненько расскажете в месте более для беседы подходящем. Архип, приберись тут… и этих любопытных в шею гони. Хватит.

А про то, чего хватит, и не сказал…

Глава 33. Последняя

Она ждала.

Они всегда ждали, и маялись, и доводили себя до слез порой, что было ему вовсе удивительно. И еще завидно. Ах, если бы ему было дозволено испытать хоть малую толику той страсти, которой пылали ее глаза.

— Здравствуй, — она вскочила. — Я тебя ждала. Испугалась, что не придешь…

А ведь она старше прочих.

Не девочка уже.

Магичка.

Ученая.

И ей бы понять, что не бывает такой вот внезапной любви. Ей бы заклятье прочесть, обереги взять и… быть может, изловчится и поймать проклятую его душу.

Или тело.

Тело бы хорошо сжечь, а пепел — по ветру развеять, тогда, глядишь, и не сумела бы матушка вернуть его. Он так устал возвращаться.

Но нет.

Улыбается. И щеки пылают болезненным румянцем. В глазах — туман. В тумане — собственное его отражение, в которое он глядится, пытаясь понять, которое из имен — настоящее.

Сколько их было…

Узнать бы.

Уйти.

— Я пришел, — он позволил ей поцеловать себя. И поцелуй этот был далеко не целомудрен. Конечно, смешно ждать, что в ее-то годы останется она невинною.

У магичек жизнь вольная.

Так матушка сказала.

И хоть сама ж магичкою была, а все одно сказала с укором, мол, нехорошо это… он согласился. Ныне он всегда с матушкой соглашался. Так проще. Впрочем, стоило признать, что нынешнее ее решение было ему приятно.

Эта женщина и вправду перестала быть полезна.

Более того, решила вредить.

И он стиснул левою рукой ее горло, белое и мягкое, а правою содрал с шею низку амулетов. Не то, чтобы было среди них хоть что-то, способное причинить ему вред, но зачем рисковать?

Она хрипела.

И встав на цыпочки — это доставило ему странное удовольствие — царапала руку короткими ногтями. Ее рот разевался, а сердце колотилось.

— Ты, — он разжал руку, позволив Милославе упасть. — Зачем ты это сделала?

— Ты… ты ревнуешь? — просипела она, обеими руками за горло схватившись. И смешно, даже сейчас она искала подтверждение его любви, которая суть иллюзия. — Ты ревнуешь к этому мальчишке… ты… ты должен понять, это не всерьез… у нас ничего-то не было… пара поцелуев, не более того… он тебе не ровня… он просто нужен был… я ведь не могла сама…

Да, не хватало, чтобы она сама…

И без того наследила.

Нет, он не боялся, что Милослава выдаст. Даже если найдут ее раньше, чем он закончит, Милослава не скажет ни слова. Не сумеет.

Ни под пыткой.

Ни под мороком.

Ни…

Он присел рядом и руку подал.

— Зачем ты это сделала? — спросил.

Сам он давно уже утратил любопытство, но матушка желала знать.

— Я… — глаза Милославы наполнились слезами. А ведь она даже красива… и тот, который за ней ухаживал, вполне мог бы сделать ее счастливой, но куда ему почти обыкновенному человеку против намороченной колдовской любви?

— Зачем ты пыталась убить мою невесту? — он отвел тонкую прядку от лица.

Задержал в пальцах на мгновенье, глядя, как в прядке этой прорезаается седой волос.

Еще один.

Их становилось больше, как изморозь на окне. И ему было любопытно, надолго ли хватит Милославы. Матушка утверждала, что в магиках сил больше, а дар Милославы, царской кровью сдобренный, делал ее сладкой.

— Она тебе не нужна, — Милослава вцепилась в руку, не то пытаясь оттолкнуть, не то, напротив, удержать. — Она… просто девка… зачем она? Почему? Я ведь… мы бы вместе… ко мне приходили… я сумею найти союзников… ты и я… а девка и чтобы царицей стала?