Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун. Страница 30

«Сколько же воинов было на том собрании? Несколько тысяч?», думаю я. Херуски большое племя. Тьфу, проклятье! Луций — Арминий убедителен настолько, что даже я начинаю ему верить…

— А если собрание решит выбрать другого царя? — спрашивает Пилат.

Арминий пожимает плечами, улыбается.

— Тогда что вы сделаете? — Пилат не собирается отступать. Упорный малый.

— Он подчинится желанию своего народа, — говорит Нумоний Вала. — Верно, префект?

— Так и есть, — кивает Арминий. — Легат совершенно прав. Как у вас, римлян, говорится? Если таково желание моего народа, то я умываю руки.

Пилат медлит.

— Я считаю это… не совсем правильным.

— Как и я, префект… Как и я.

Мы смеемся.

Арминий прощается и уходит.

— Какой интересный человек. Он мог бы быть консулом, — говорит Пилат. — Жаль, что он родился варваром.

Чудовищное обаяние все‑таки у моего братца. Даже на человека, который его впервые видит, Луций произвел сильное впечатление.

К глубокой ночи некоторые из нас плохо стоят на ногах. Но префект конницы из Пятого Македонского — крепкий парень. Он еще пытается философствовать.

— Когда власть избранных заменяют властью толпы… — и Пилат качает головой. Рассказ Арминия явно не дает ему покоя.

— Не дай боги вам когда‑нибудь столкнуться с желаниями толпы, префект, — замечает Нумоний. По легату Восемнадцатого трудно понять, сколько он выпил. — Это страшная сила, поверьте. Зря вы ее недооцениваете. Она может заставить вас сделать то, чего сами вы никогда бы делать не стали.

Легат Восемнадцатого точно злится на кого‑то. Отрывисто произносит слова, не глядя на собеседника.

— Вряд ли такое случиться, — Пилат серьезен, но в глазах мелькают насмешливые искорки. — Но если даже случиться, надеюсь, я сумею сделать правильный выбор, легат. Свой выбор.

Мы с Нумонием переглядываемся. Нумоний поднимает бровь. Эх, префект.

Молодость, молодость. Как ты наивна!

Даже я смотрю на его девятнадцать лет свысока.

— Не сомневаюсь, — говорит Нумоний мягко. — Не сомневаюсь.

* * *

За окном таверны «Счастливая рыба» медленно синеет сумрак. Однорукий поднимает чашу с вином и нюхает. Ставит на стол, не пригубив. Все как обычно. Тиуториг, беловолосый варвар с ледяными глазами, никогда не пьет. Словно боится, что его отравят.

— Это будет… непросто, — говорит он.

Человек смотрит на Тиуторига в узкие прорези серебряной маски.

— Но возможно?

— Конечно.

— Что ты предлагаешь?

Тиуториг медлит, затем говорит:

— Атакуем здесь и здесь. — Он склоняется к столу и показывает на карте. Она непривычная, но можно приспособиться. — Одновременно отрезаем хвост и голову каравана… Главное, полная внезапность. Затем добиваем тело.

Человек в серебряной маске кивает.

— Хороший план. Только мы кое‑что изменим…

Он говорит. Тиуториг слушает, затем кивает. Так действительно лучше.

— Может сработать, — он чешет культю левой рукой, зевает.

— Вар сделал глупость, отправившись в лес с обозом, — говорит человек в серебряной маске.

— Он еще ее не сделал.

Серебряная маска качнулась. Тиуторигу показалось даже, что она улыбается.

— Сделает. Обязательно сделает.

* * *

На следующий день я прибываю в Ализон. Мокрые и раскисшие от ночного дождя улицы. В лужах отражается серое небо. Мне нужно увидеться с Туснельдой.

Знает ли она, кто такой Арминий?

Хороший вопрос.

— На самом деле Рима нет, — говорит Туснельда.

Шорох зелени вокруг нас, запах цветов — последних в этом году, и черное пятно няньки, сидящей на приличном расстоянии — так, чтобы нас не слышать.

Хотя уверен, черная гарпия слышит, как растет трава, и видит не хуже орла.

Я медлю, затем спрашиваю:

— Почему Рима нет?

Она пожимает плечами.

— Потому что его никто никогда не видел.

Волей — неволей мои брови поднимаются. Удивление.

— Я видел Рим, — говорю я.

Она фыркает.

— Ты думаешь, это доказательство, римлянин? Но на самом деле… то, что ты говоришь — не обязательно правда.

В первый момент я хотел рассмеяться, потому что рассуждения ее совершенно детские… или — как это? — варварские, но потом… При всей внешней странности слов Туснельды, звучит это вполне убедительно. Что ж… попробуем отнестись к этому, как к логической задаче. Упражнение в рассуждении о некоей ситуации, которой никогда не было. Мои греческие учителя любили такие игры ума.

Или декламаторы, которых обожает Август — вроде того же Апулея или Квизона. Они вечно задаются странными вопросами.

«Например, что было бы, если бы у людей были квадратные головы?»

— Ты знаешь, что Рима нет, так? (город с населением, по последней переписи — постойте… четыре с половиной миллиона жителей) Я же говорю: Рим есть. Я знаю, что он существует, потому что я его видел. Ходил по его улицам. Дышал его воздухом. Ты опираешься в своих рассуждениях на авторитетные источники?

— Что?

— Ээ… кто тебе это сказал?

— Наш жрец.

Мне удается не поперхнуться.

— Хмм. Очень авторитетные источники (ну, если не принять тезис, что жрец — полный идиот). Я же говорю: Рим есть — по праву очевидца. Что возникает из этого столкновения?

Она вдруг улыбается — озорно:

— Что тебя тоже нет, римлянин Гай.

* * *

…От запаха умирающих цветов мне хочется чихнуть. Внутренний сад дома Вара засыпан желтыми и красными листьями. Осень — убивает.

— Пятнадцать лет. Слишком рано, — говорит Туснельда. — Да? — потом замечает: — Ты меня не слушаешь.

— Что? — я понимаю, что потерял нить разговора. Тру пальцами над бровью. Что я пропустил?

— Девушке выходить замуж. Рано?

Ах, вот она о чем! Женщины.

Я пожимаю плечами.

— Не знаю. Римлянки выходят замуж гораздо раньше. У нас одиннадцать лет считается подходящим возрастом для брака. Иногда девочку выдают замуж с семи лет. Правда, это скорее долгая помолвка. В этом случае девочка живет в семье будущего мужа, воспитывается, как остальные дети — до возраста, подходящего для рождения детей.

Угу, растет. И каждый мужчина может сам воспитать себе жену — по вкусу.

— Какой странный обычай, — говорит Туснельда.

Я не знаю, что ответить, поэтому говорю:

— Очень старый обычай.

Туснельда качает головой, фыркает.

— Глупости! У нас все не так, римлянин. У нас можно выходить замуж с пятнадцати лет, но обычно позже. Хотя родители между собой сговариваются гораздо раньше. Так заведено. А молодой воин, познавший женщину до двадцати лет, считается опозорившимся, утратившим чистоту. За таких неохотно выдают замуж.

Германцы, варвары — племя целомудренных людей?! Смешно.

— Старые женщины… те, что живут в священных рощах и смотрят за миром… Они установили такие обычаи. Они следить… следят? — волнуясь, она снова начинает путать латинские окончания.

Внезапно словно туча набегает на небо, закрывает и луну, и звезды. Лицо Туснельды застывает:

— Они не дать мне выйти замуж.

Темнота.

Не дать выйти замуж… За кого? За Луция?!

* * *

— Замуж? — повторяю я. У меня почему‑то сухие глаза. Они болят, когда я смотрю на нее. Такую юную и естественную. Такую красивую. Это мучительно.

Неужели я такой замороженный истукан, что меня нужно бить по голове, чтобы я хоть что‑нибудь понял?!

Коса, светлая и толстая, лежит на ее плече. Туснельда перебирает кончик косы тонкими пальцами.

— Да, замуж, — говорит она беззаботно. Затем поднимает голову…

Я вздрагиваю.

Потому что это всепроникающий, безжалостный взгляд взрослой женщины. Она все понимает. Никаких шуток.

Ее серые глаза сейчас темные и глубокие. Как Бездна.

— А ты возьмешь меня в жены? — говорит она.