Мастер дороги - Аренев Владимир. Страница 14

Учитель принца как будто переменился в голосе. Как будто – почудилось на миг его высочеству – стал стройнее и старше, и мир вокруг… моргнул, что ли.

«Быть по сему!» – молвил король.

И мир снова моргнул.

А потом над ухом у принца зазвенел комар, мелко и противно, – пришлось прихлопнуть.

И все вроде бы встало на свои места.

– Птичку? – переспросил король. – Отчего бы и нет? А что скажешь ты, мудрец?

Стерх придержал коня и спешился. Точнее: соскочил на замшелые плиты дороги, легко и упруго, как будто не было позади всех этих выматывающих дней; как будто сам он не разменял восьмой десяток.

– Если судьба нас ведет…

И молча склонившись, ладонь протянул.

Смирно сидела малиновка: алое на изумрудном. Не шелохнулась, не дернулась.

Стерх поднял ее в горсти – бережно, как мотылька спящего…

В кронах, раскалывая тишину, дробно ударил дятел: раз, другой, третий. Каурый принца переступил с ноги на ногу и фыркнул.

– Опять, – вполголоса шепнул Ронди Рифмач. – Ох…

Он был старше принца на пару лет и в свои двадцать многое повидал. Но то, что происходило, пугало Рифмача сильнее, чем кого-либо из них. По крайней мере, он больше, чем остальные, показывал это. «Может, – думал принц, – Рифмач все так болезненно воспринимает из-за своего ремесла; он ведь стихоплет, чуткая натура…»

Грозно плескалась вокруг тишина, билась волнами в ушах.

– Это так просто, – молвил Стерх. – Когда знаешь – так просто.

Говорил гортанно, негромко. Королю протянул руку.

– Перестань, – тихо сказал король. – Что это?

– Малиновка, ваше величество, – устало ответил Стерх. – Просто малиновка. Вырезанная, если я не ошибаюсь, из гриба-трутовика. И очень искусно окрашенная.

– Но ее не было здесь…

– Как и нас, ваше величество, как и нас.

Он наклонился и опустил фигурку в мох.

Ронди Рифмач шумно, с облегчением выдохнул.

Потом обернулся – и с присвистом втянул воздух.

– Предчур милосердный!..

Позади, плитах в пяти-шести от них, сидела горихвостка.

– Я сам, – принц жестом остановил учителя и спешился. Шагнул мягко, как будто фигурка могла улететь.

Горихвостка склонила головку, дернула хвостиком. Вспорхнула и скрылась в ветвях.

Король засмеялся. Откинул голову так, что венец, казалось, вот-вот соскользнет и укатится в заросли. Но принц знал наверняка: не соскользнет, не укатится.

– Хватит уже чудес, – сказал отец. – Хватит! Мы обманываем сами себя, всю дорогу просто верим в то, во что хотим верить. Если мы не способны отличить живую птицу от вырезанной из гриба-трутовика…

– Ваше величество…

– Нет, мудрец. Мы найдем сменных коней или дадим отдохнуть нашим – и двинемся в обратный путь. Если ты полагаешь, будто это поможет, возьмем какую-нибудь шишку или чугунный котелок и скажем… Сам придумаешь, что сказать. Но мы не станем больше тратить время на чепуху. Поворачиваем.

Стерх вскинул голову и несколько долгих мгновений смотрел прямо в лицо короля. Затем как-то сразу сгорбился… шаркающей походкой двинулся к своему коню.

Они поехали дальше в неловком молчании. То и дело пригибались, уворачиваясь от веток – мохнатых, широченных, похожих на чудовищные лапы, что готовы были опуститься на плечи всадников.

– Если уж поворачивать, – сказал Рифмач, – то сейчас. Вы простите, ваше величество, но откуда бы здесь взялся мастер дороги? А тем более – сменные кони?.. Сама дорога, конечно, не бита, ну так здесь что с ней сделается, кто по ней ходит-то? Вепри с лосями?

Прежде чем король успел ответить, Стерх протянул дрожащую руку:

– Смотрите! Смотрите!!

За поворотом, в глубине изумрудной чащи, было заметно слабое мерцание. Принцу отчего-то вспомнились легенды о сердце Предчура, якобы разлетевшемся на тысячи осколков. О сияющем сердце, которое согревает мир.

Но это было, конечно, не сердце – кое-что более удивительное.

Колонна из ноздреватого бурого камня высотой в человеческий рост. От основания к верхушке вилась плеть винограда, и под ее громадными листьями проглядывала резьба: человечьи фигуры, переплетение ветвей и птичьих тел, корабль, плывущий по небу…

На колонне покоилась громадная чаша, черная, с алым узором по краю.

В чаше метался огонь. Бил по краям языками, вскидывал их к небу, снова бил. И медленно умирал.

– Значит, «вепри с лосями»? – спросил учитель.

Он повел плечами, будто стряхивал с них невидимый плащ. Выпрямился в седле и обернулся к королю:

– Ваше величество, а ведь Рифмач прав. И если, забравшись так далеко, мы в час сомнений, посреди глухих дебрей, отыскали вдруг эту колонну и эту чашу с огнем, значит, нельзя останавливаться – и поворачивать нельзя!

– А разве мы собирались останавливаться? – спросил король. – Нам нужны сменные лошади, мудрец. Сменные лошади, чтобы вернуться домой. Огонь в чаше подтверждает лишь то, что мы можем их здесь найти.

Пламя продолжало плясать, плясать и гаснуть.

И только теперь принц понял наконец, что на дороге – ни ветерка.

А потом они услышали цокот копыт.

…Первую поваленную колонну они увидели на пятый день путешествия. Это было сразу за разрушенным мостом, на околице Трилистника. Город лихорадило от слухов: по ночам к стенам приходили волки о трех ногах, выли, задрав к небу бельмастые морды; наутро те, кто слышал вой, слепли. Одни на два-три дня, другие – навсегда.

Слепцов привели к королю, и тот исцелил их наложением рук. Не всех, пятерых не сумел.

Принц не думал, что исцелит и этих: Предчур, если верить легендам, такое умел, и древние короли умели, но это когда было!.. и было ли?..

Стерх настоял, сказал, что хуже уж точно не будет; отец поддался на уговоры – и снова мир словно моргнул на миг, не веря в происходящее.

И вот потом, за околицей Трилистника, они увидели поваленную колонну. Чаша – каменная чаша! – разбилась на мелкие осколки, рядом в зарослях, словно обломок исполинской кости, лежал фрагмент колонны. Казалось, ее аккуратно срезали с основания, отсекли гигантским ножом.

Тогда впервые король разгневался по-настоящему. А еще через день они повстречали мастера дороги – и весь гнев короля сам собою улетучился, стоило лишь взглянуть на этого горбатого старца, на то, как он суетился, заглядывал снизу вверх в глаза, спрашивал, всем ли довольны путники. Старик, как и виденная ими колонна, был сломан – только сломан изнутри; но тоже у самых основ, там, где душа срастается с телом.

Потом они привыкли к тому, что вдоль тракта колонны стоят с погасшими огнями, что в некоторых чашах давно свили гнезда ночные аисты, что мастера дороги прячут взгляд, запинаются, иногда на миг-другой замирают на полувдохе и пусто глядят перед собой.

«Это болезнь, – говорил Стерх. – Мир болен, и это коснулось всех».

Теперь принц верил ему. После Трилистника… верилось во многое.

Но именно поэтому он не удивился, когда в самом сердце лесной чащи увидел колонну с пламенем, а затем услышал цокот копыт.

Удивился позже: когда сообразил, что это цокот лишь одной пары копыт.

– Вот интересно: а… – начал было Рифмач.

Его пегий вдруг вскинул морду и ошалело захрапел. Остальные кони отозвались всполошенным ржаньем.

Принц почувствовал, как в воздухе запахло страхом, густым и терпким.

Дорога здесь делала петлю, колонна с чашей стояла на самом изгибе этой петли, и всадники не видели, кто или что приближается из-за поворота, с той стороны дороги. Слышали только цокот копыт.

Принц потянулся к мечу, а Ронди Рифмач к луку, но Стерх, не оглядываясь, бросил:

– Нет.

Он был ближе к повороту и, даже в седле, – на голову выше всех, в том числе короля. Он уже видел.

Или, подумал принц, с самого начала знал.

Из-за поворота вышел путник в длинном, до пят, плаще. Пышная борода скрадывала черты лица, золотистые волосы, едва тронутые сединой, падали на широкие, мощные плечи. Голубые глаза смотрели внимательно и цепко, но без страха или угрозы, – по-хозяйски. Широкая ладонь правой руки сжимала посох, левой путник тянулся к ножу на поясе.