Небо бескрылых (СИ) - Котова Анна Юрьевна. Страница 10

Вечером постучался в комнату к Тайберту и попросил ножовку — выпилить новую спинку для сломанного стула.

…Весь учебный год — горящий взгляд, устремленный на Юрис Бассианус, и несчастное выражение лица. Вспыльчив сверх всякой меры, но ни разу не довел дело до драки. Стискивает зубы и кулаки — и уходит.

Ножовка Тайберта, а также молоток и гвозди из мастерской окончательно переселились к Алексу под кровать.

Юрис бледна и грустна, но спокойна.

При встрече смотрят друг на друга голодными глазами, вежливо произносят два-три слова и поспешно расходятся. Друзья с тревогой наблюдают за причудливыми фигурами этого балета.

Что делать — они обещали!

…Ближе к концу учебного года они не выдерживают. Сивейн и Алзей потихоньку, чтобы не привлекать внимания, пробираются за ангар номер два, где так удобно обниматься без помех, и обнаруживают, что место занято. В закутке, вцепившись друг в друга, как утопающие, отчаянно целуются двое. Дита хватает Винса за руку и тянет назад. Они выскальзывают из закутка и останавливаются за кустами.

Винс очень громко говорит:

— Дита, ты не видела Алекса?

— Кажется, он шел сюда, — еще громче отвечает Дита.

Помогло. Через несколько минут, не глядя друг на друга, бледные, из-за ангара выходят Юрис и Алекс. Он что-то говорит ей, очень тихо, она поднимает на него глаза, молча смотрит, потом протягивает руку и нежно гладит его щеку. Он ловит ее руку, мягко отводит. Потом резко поворачивается и уходит. Юрис смотрит ему вслед.

…Воскресные обеды у премьер-министра. Господин Бассианус единственный, кто чувствует себя на них свободно и непринужденно. Молодые люди сидят друг напротив друга и смотрят в тарелки невидящими глазами.

Иной раз на обед оказываются приглашены посторонние. Особенно Алекса бесит некий полковник, поджарый, усатый, безапелляционный. Он смотрит на Юрис сальными глазками и вещает:

— Наш непобедимый флот… Наши непобедимые флотоводцы… Наша доблестная армия…

Алекс молчит, бледнеет, наконец открывает рот.

— Наш непобедимый флот только что разбит под Каррой, полковник.

— Потому что подлый Дизит применил бесчестную тактику! — полковник багровеет. — Не вам, юноша, хаять наш непобедимый флот!

— Почему же не мне? — в голосе Алекса столько яду, что Юрис испуганно поднимает на него глаза — впервые за обед. — Даже мне ясно, что командование недооценило противника и сделало все ошибки, какие только можно было сделать.

Он отодвигает тарелку в сторону и объясняет:

— Наши зашли отсюда (кладет на скатерть нож), Дизит вышел вот так (кладет вилку). Нужно было ударять сюда (ставит солонку), мы же полезли в лоб. У нас были все преимущества, так нет же! Если бы мы ударили так, как я говорю, они не унесли бы ног.

— Молодой человек, — громыхает полковник, — вы несете чушь! Правила Гильдии не позволяют подобных действий! Мы могли сражаться только так, как мы и сражались, и не о чем здесь говорить!

— Это война, полковник, или маневры? Я думал — война. А если маневры — почему столько жертв?

— Алекс, — тихо говорит Юрис, и он замолкает, смотрит на свои руки, вертящие несчастную солонку.

— Извините, погорячился.

Господин Бассианус обращается к полковнику с вопросом о каком-то назначении в штабе. Тот с облегчением отвечает, постепенно принимая прежний цвет.

Алекс едва досидел до конца этого невыносимого обеда, и ушел, как только это стало прилично. Юрис перехватила его у самых дверей.

— Алекс, подожди.

Он останавливается, смотрит — потом говорит:

— Я лучше пойду, Юрис, милая. Я сегодня что-то зол.

— Алекс, ты только помни, что я тебя люблю. Ладно?

Он поворачивается, быстро обнимает ее, прижимается щекой.

— Я помню, милая. Я тоже тебя люблю.

…Юрис заканчивает академию. Торжественное вручение дипломов, гордый дочерью папа Бассианус, пышный подол, лента в волосах. Выпускной бал. Алекс не отходит от нее, она ни на кого другого не смотрит. Бассианус хмурится, глядя на них.

Ректор академии, слегка приседая от подобострастия, заговаривает с премьер-министром, и, воспользовавшись моментом, Юрис и Алекс исчезают.

Она сидит за ангаром на старой железной раме, и плевать ей, что на подоле бального платья пятна ржавчины. Алекс пристроился на земле у ее ног, обхватив ее талию руками и опустив голову ей на колени. Она перебирает его волосы.

— Я так люблю тебя, — глухо говорит он. — Я сойду с ума вдали от тебя.

— Не смей, Алекс, — отвечает она. — Ты обещал ждать два года, один уже прошел.

— Тебя не будет в академии. Я не смогу видеть тебя месяцами. Что мне делать, Юрис?

— Мой добрый папа нажал на рычаги, — она грустно улыбается. — Меня оставляют в Адмиралтействе. Работа скучнейшая, летать не придется, но я остаюсь в столице. Будем видеться у папы за обедами, чтоб им провалиться.

— Да благословят боги обеды господина Бассиануса, — говорит Алекс. — Чтоб им провалиться.

Юрис гладит его по волосам.

— Я тебя люблю.

Он поднимает голову, она наклоняется — и мир перестает существовать.

— 48-

Я очень уважаю его. Он великий человек.

Но я не могу любить того, из-за кого ей было так плохо. Да и мне тоже.

Он ведь все рассчитал и исчислил. Он перемножил наши юные порывы, разделил на идеализм и романтику и возвел в степень наивности, потом извлек корень, горький, но увесистый, и решил, что это хорошо.

А мы были живые, и нам было больно.

Ее слез я никогда не смогу простить ему.

Хотя и знаю лучше всех, что он желал и ей, и мне добра.

Я очень уважаю его. Но видеть его и говорить с ним — выше моих сил.

— 49-

— Где дрель, черт побери?

— Спроси Алекса, он брал.

— Уже несу, Альфи.

— Что, не ладится твоя Серебряная, лейтенант?

— У этой модели есть недостатки. Ничего, значит, у корабля их не будет.

— Хотите поспорить? — интересуется Уокер.

— Не хочу, — мрачно отвечает Алекс, сует в руки Альфи дрель и отходит.

— …Иногда я поражаюсь моему маэстро, — грустно говорит Дагобел. — Когда речь идет о странах и народах, нет человека умнее его. А стоит коснуться его собственного ребенка — и он глупеет на глазах.

— Да уж, — кивает Уокер. — Ничего нельзя придумать глупее, чтобы отвадить парня от девушки. Глядишь, мальчик давным-давно забыл бы ее, если бы не политика твоего мудрого маэстро.

— Вот именно.

— Если только он не решил, что лучший зять для свергнутого маэстро — дизитский сирота.

Дагобел вдруг останавливается.

— Роу… Филипп Роу, адмирал… Ох, Уокер, я идиот.

— Надо же! — хмыкает Уокер, провожая взглядом инженера, который, бормоча себе под нос, быстро удаляется в сторону своей каюты. — Какая бездна самокритики!

— 50-

Господину Ольтиусу Гамильтону

Здравствуй, тихий минагисский отшельник!

Давненько я тебе не писал, да и ты не баловал меня посланиями, так что мы друг друга стоим. Как продвигаются твои дела? Уверен, что маэстро и тебе придумал задание к вящей славе рода Бассианусов и грядущему исправлению мироустройства. Не буду задавать вопросов — ты все равно не ответишь.

И все же один вопрос у меня к тебе есть. Поскольку он совершенно частный, думаю, ты мог бы просветить меня.

Вышло так, что я принимаю участие в одном юноше, по происхождению дизитце, ныне, как и все мы, анатольском подданном. Его фамилия Роу. Отец и старшие братья молодого человека поддерживали Эраклеа в той заварушке четыре года назад и, насколько известно, не вернулись из Грандстрима. Ты всегда помнил множество ненужных вещей, Ольтиус. Может быть, тебе известно что-нибудь об этой семье, потому что я-то ничего не знаю, и меня снедает любопытство. Уж очень ярок мальчик, о котором я говорю. Не было ли в его роду столь же ярких личностей?

Рессиус Дагобел

Господину Рессиусу Дагобелу