Индиана Джонс и Заклятие единорога - МакГрегор Роб. Страница 40

Сердце ее пронзила острая боль, перед глазами вспыхнули картины детства. Вот она сидит у отца на коленях, а он напевает песенку; вот он раскачивает качели, а она смеется и просит толкать все выше, выше. Но тут же волной нахлынули иные, полные горечи воспоминания. Отец раз за разом причинял боль и ей, и матери, он обманывал ее до самого последнего дня своей жизни. Нет, горевать о нем не стоит. Он умер – вот и славно.

Выпрямившись, Мейра огляделась в попытке понять, что же с ним стряслось. Будь отец укушен гремучей змеей, он не умер бы так сразу. Кроме того, змеи уже кусали его, а он выжил и выработал иммунитет к яду. Быть может, одновременно свалившиеся на него бедствия – смерть Рози, коварство Уолкотта и озлобление собственной дочери – вызвали сердечный приступ. Пожалуй, это самое вероятное объяснение.

И тут Мейре на глаза попалась полускрытая кустами табличка. Подойдя туда и раздвинув ветки, Мейра увидела череп со скрещенными костями и слова: «ОСТОРОЖНО! ВОДА ОТРАВЛЕНА!» В кристально-прозрачной воде озерка не видно ни малейшей козявки, вообще никаких признаков жизни – несомненный сигнал опасности; проглядеть его отец не мог. Намеренно ли он хлебнул воды, зная, что она ядовита, или по рассеянности сделал глоток, не подумав? Этого уже никогда не узнать.

Отвернувшись от озерка и отцовского трупа, Мейра зашагала туда, откуда пришла, почти не обратив внимания на тень орла, мелькнувшую на тропе. Похоже, смерть от яда стала неизменным даром аликорна с тех самых пор, как он выпал из истории и обратился в миф. Но теперь, благодаря Агуиле, настало время аликорну вернуться в историю и творить ее.

ГЛАВА 18. РИМСКИЙ ПРИЕМ

Рим, месяц спустя

Казалось, дорога продлится целую вечность, но все-таки и ей пришел конец. Сходя с трапа океанского лайнера, Мейра выбросила из головы все встреченные трудности и нервотрепку. Отсюда можно поездом доехать до центра Рима, а оттуда позвонить Диего. Он уже ждет. Высланная с борта судна радиограмма была краткой и сугубо деловой, ясной для посвященных, но совершенно заурядной для остальных: «С радостью жду встречи 26 июля».

Мейра была представлена ему на вечеринке вскоре после начала ее учебы в Риме. Он был серьезным молодым интеллектуалом, изучавшим историю религий и весьма осведомленным по части религиозных предметов искусства. Ради поддержания беседы Мейра поинтересовалась, не слыхал ли он об аликорне, хранившемся в венецианском соборе Святого Марка. Диего не только слыхал о нем, но еще и уточнил, что аликорнов было два.

Мейра ответила, что знает лишь об одном, являющемся семейной реликвией на протяжении многих поколений, и уже хотела поведать свою прискорбную родословную, вину за которую многие члены семейства возлагали на аликорн, но момент был неподходящий. Кроме того, Диего так воодушевился, что ей не хотелось его огорчать. Правду сказать, он был просто очарован Мейрой, как только услышал об аликорне.

Вскоре она выяснила, что Диего богат, а его общество ей по душе. Но любви к нему Мейра не испытывала; кроме того, из некоторых его реплик она заключила, что Диего ни за что не женится на ней. Когда же он возобновил расспросы об аликорне, Мейра предложила реликвию ему. Вначале о деньгах она не упоминала, боясь его оскорбить – но как только осознала, что Диего считает рог единорога могущественным талисманом и более заинтересован в аликорне, чем в его владелице, все круто переменилось.

Ко времени окончания учебы он из ее любовника превратился в делового партнера. Мейра вернулась в Нью-Мексико, чтобы отыскать пропавший аликорн. В случае успеха Диего уплатит сто тысяч долларов наличными.

Стоило Мейре сойти на причал, как к ней сразу подошел мужчина в черном пальто и с явным акцентом спросил:

– Мейра Роджерс?

– Слушаю.

Взгляд незнакомца метнулся к длинному узкому футляру у нее под мышкой.

– Пожалуйста, идите со мной.

Ее вдруг окружили несколько человек в одинаковой одежде, подхватившие ее багаж и потащившие Мейру сквозь толпу.

– Что происходит? Кто вы? – возмутилась Мейра, крепко прижимая футляр к груди.

К тротуару с едва слышным шелестом подкатил элегантный «Пирс-Эрроу». Один из провожатых открыл заднюю дверцу и жестом пригласил ее в машину.

– Кто вы такие и что вам надо? – повторила Мейра, стараясь придать голосу уверенность, которой вовсе не ощущала.

– Садись же, Мейра, – окликнул ее мужской голос изнутри.

Наклонившись, она скользнула в машину, навстречу сиянию черных глаз Диего.

– Я не знала, что это ты, уже тревожиться начала.

Мейра испытала облегчение, но бдительности не утратила. Подавшись вперед, Диего обнял ее и чмокнул в щеку. Мейра на приветствие ответила, но млеть в объятьях не стала. Теперь она больше не любовница, а деловой партнер Диего. И не следует об этом забывать.

Одет он как всегда безупречно и распространяет вокруг себя аромат дорогого одеколона.

– Все будет прекрасно, просто прекрасно, – он улыбнулся, и родинка на щеке чуть сморщилась. – Забудь о тревогах и расскажи мне о своих приключениях. Я хочу услышать все, от начала и до конца.

Но забыть о своих тревогах Мейра не могла – во всяком случае, пока не могла.

– Тебе известен человек по имени Роланд Уолкотт?

– Кто-кто?

– Отвечай! Вы знакомы?

– Даже не слыхал о таком. Будь добра, расскажи мне о нем.

Встретившись с ним глазами, Мейра попыталась отыскать во взгляде Диего намек на коварство.

– Надеюсь, ты говоришь мне правду. Потому что если нет…

– Мейра, чем ты так огорчена? Что он тебе сделал?

Она откинулась на спинку сиденья. С Уолкоттом покончено. Все это не играет больше никакой роли.

– Ничего. Абсолютно ничего. – Погладив ладонями полированную поверхность лежащего на коленях футляра из тикового дерева, Мейра бросила взгляд на блестящую черную тросточку Кальдероне, прислоненную к дверце. – Диего, я привезла нечто такое, что тебе захочется отшвырнуть свою тросточку прочь. Погоди, сам увидишь.

Самолет уже кружил над Римом, и Маркус Броуди не отрывался от окна.

– Славно, что ты все-таки улучил возможность присоединиться ко мне. Это будет весьма интересный симпозиум, Инди.

– Я ничуть в этом не сомневался, – безучастно откликнулся Инди, блуждавший мыслями где-то далеко.

Прошла лишь половина лета, и притом препаршивого. Впрочем, надо благодарить судьбу, что удалось остаться в живых. Агуила в тот же день отыскал Инди и Шеннона, лежавших без чувств под скалой, и выходил их. Оставив флягу с горьким чаем, он велел им оставаться на месте, а часов через пять прибыли блюстители порядка и вывезли обоих из каньона. Их положили в больницу в Блендинге, но выписали на следующий же день. Доктор, осматривавший их, заявил, что Инди и Шеннон пребывают в прекрасном здравии, если учесть полученные ими травмы. Но услышав о чае Агуилы, врач лишь расхохотался и сказал, что тоже не прочь лечить своих пациентов чаем, будь такое возможно. После выписки из больницы Шеннон объявил об окончании так называемого «отпуска» и вернулся в Лос-Анджелес, а Инди направился на Восточное побережье.

Приехав в Нью-Йорк, Инди не был настроен даже в общих чертах рассказывать Маркусу о своих приключениях, но тот подступал с расспросами, и тогда Инди вместо ответа дал ему дневник Мейры. После этого вся история мало-помалу выплыла на свет – жестокая правда о том, что его любовь с Мейрой оказалась фикцией; эта девушка воспользовалась им в своих целях и бросила, посчитав мертвым.

Ощутив, в каком подавленном состоянии духа прибыл Инди, Броуди убедил своего юного друга составить ему компанию в поездке на симпозиум, чтобы выбросить из головы бедственные события на Юго-западе. Инди неохотно согласился. Быть может, Маркус прав, и путешествие пойдет на пользу. Но подсознательно Инди ни на секунду не забывал, что Мейра тоже может оказаться в Риме. Впрочем, он вовсе не собирался ничего предпринимать по этому поводу. Вероятность встречи настолько мала, что Инди даже не дал себе труда задуматься, как надо реагировать.