Демон Господа - Барлоу Уэйн. Страница 57

Они замерли на смятой постели Саргатана, и комната словно затуманилась. Лилит лежала на Саргатане в позе слезающего с душезверя всадника, ее обнаженное тело, скользкое от пота, блестело, как отполированная слоновая кость. А он — словно таял под нею, играл слипшимися прядями волос, бормотал что-то неясное даже самому себе, но бесконечно ласковое. Его жар шел вверх по ее телу от низа бедер, заполнял все ее естество, согревал. Никогда еще не чувствовала она себя настолько удовлетворенной. Ее память, взбудораженная его мощью, пробежала сквозь многие тысячелетия, вплоть до первого мужчины, для которого ее и создали, задержалась на исчезнувшем Люцифере… Но ничто не могло сравниться с порывом, энергией и искусством Саргатана. Его страсть была возвышенной, его сила радовала.

Да и странно ли, что все ее существо крутится вокруг плотской любви? Ведь ее для этого и сотворили. И Низвержение ее в какой-то степени связано было все с тем же. И все тысячелетия заключения здесь от нее хотели только этого. И с Люцифером все крутилось вокруг него. Но с Саргатаном все оказалось по-другому. С ним она ощутила равенство. Он брал и отдавал, он замечал ее в себе, а не только себя в ней. И это еще больше притягивало ее к нему. В этом она никогда не раскается. Она смотрела, как его иссеченная шрамами, израненная грудь поднимается и опадает, видела огонь там, где когда-то было сердце, видела, как он тускнеет и разгорается, становится ярче при каждом вздохе. Лилит закрыла глаза и подумала об уже возможном. Она думала, чем станет Ад, если Саргатан исполнит свою мечту, подумала о Преисподней — уже без него. Или — это была приятная мысль, одновременно вызывающая чувство вины, — что будет, если он потерпит поражение? Ведь тогда ему не придется уходить…

Неделя в тысячеротой Комнате Воплей, в теплой компании палачей наложила на Агареса нестираемый отпечаток. Увидев его теперь, даже Адрамалик выпрямился и сжал челюсти. Всегда подтянутый, педантичный первый министр не мог теперь стоять, как прежде. Не мог ни дышать, ни говорить. И, глядя на жертву, магистр не был уверен, можно ли, не всматриваясь, узнать в нем демона. Но именно потому Адрамалик и порекомендовал для Агареса это наказание. И теперь он понимал, что, как бы ни сурова была его собственная кара, она ни в какое сравнение не шла со страданиями Агареса. В одном можно было быть уверенным: Агарес никогда больше не станет первым министром.

В Ротонду Вельзевула обнаженный Агарес то шаркал на двух, то ковылял на четырех конечностях и оставлял за собой кровавый след. Особые проблемы у него появились, когда он пересекал пол покоев Мухи: топая по глубоким лужам крови и полупережеванным ошметкам мяса, он напрягался, и его перекрученное тело дергалось так, что калека испускал пронзительные крики боли. Кроме внешней перестановки конечностей и суставов видно было, что каждый его внутренний орган, оплетенный сеткой капилляров, выступает через бесчисленное количество дыр в теле. И эти дыры даже образовывали некоторый узор: хвостами-хлыстами, когтями и клыками палачи Диса всегда действовали очень творчески.

В Ротонде, кроме Вельзевула, оказался лишь один демон, да и тот выглядел странновато. Скрестив ноги в луже крови, перед троном из мяса сидел Фарайи, и когда магистр подошел к нему, то сразу понял: барон явно не в порядке. Неподвижный, все еще в темных потрепанных одеждах, которые он носил в битве, Фарайи даже виду не подал, что заметил магистра и бывшего министра. Адрамалик поглядел на ничего не замечающего барона и прищурился. Только теперь ему стал понятен замысел Вельзевула: Муха опустошил Фарайи, сделал всего лишь своим орудием. Сражающейся оболочкой. Лишенной собственной жизни.

Адрамалик подступил к трону и преклонил колено. Агарес просто рухнул как пришлось. Теперь, после разгрома при Пламенном Срезе, Адрамалику приходилось соблюдать формальности, которых раньше от него никто не требовал. Скорее всего, положение не изменится, даже когда Вельзевул снимет с него эту пытку болью. В последнее время болевые удары настигали магистра реже, но интенсивности отнюдь не утратили. Задрав голову, Адрамалик увидел государя восседающим на куче гнили. Почему-то без головы.

Из утробы Замка донесся жуткий вопль. Заточенный великан Семияза в последние недели вел себя беспокойно. Знамение? Предвестие несчастья? Звук, умирая, отразился от стен Ротонды, по лужам крови кругами прошла рябь.

Адрамалик глянул на оболочку Фарайи: тот ни на что не обращал внимания. От бывшего барона исходило знакомое жужжание. Вот его полуоткрытый серо-голубой рот переполнила слюна, костлявая голова слегка наклонилась, и жидкость тонкой струйкой медленно вылилась на бедро.

Изо рта остова Фарайи появились первые мухи. Они поползали по губам, потом взлетели, стали подниматься все выше и выше и наконец собрались на плечах контура Вельзевула. Непрекращающийся поток из головы Фарайи делал голову государя все плотнее, она формировалась прямо на глазах, и вот уже стало различимо выражение лица.

Как обычно, не дожидаясь, пока последние мухи займут свои места. Вельзевул провозгласил:

— Что благородного может быть здесь, в Аду?

— Ничего, государь, — ответил Адрамалик. — Ничего не может быть здесь благородного. Ты всегда говорил, что у благородства — смрад Небес.

— И все же… И все же Саргатан своими действиями и стремлениями умудряется создать иллюзию благородства…

— Нет, государь.

— Чем же ты тогда объяснишь, что к нему сползаются все новые союзники?.. Весьма весомые союзники.

Адрамалик задумался. Говорить следовало не то, о чем думаешь, а то, что хотел бы услышать Вельзевул. Адрамалик рискнул:

— Они слабы и глупы. Сползаются под знамена новой силы, ухватились за возможность бросить вызов тебе, низвергнуть твою власть. Им нет дела до его «принципов».

— Что ж, возможность-то как раз есть, и не воображаемая. Эта власть сейчас — колосс на глиняных ногах. Я, Вельзевул, регент Ада с его первого дня, вынужден признать существование угрозы моему первенству. Появился демон, способный меня свергнуть.

Эта фраза повисла в воздухе. Адрамалик посмотрел на оболочку Фарайи, как будто ждал от того подсказки. Лужа слюны на бедре Фарайи переполнилась и побежала струйкой вниз. Агарес тоже не отрывал глаз от бывшего барона.

— Армия Молоха пропала вместе с самим Молохом, от нее остался только пепел, — продолжил Вельзевул. — Призывные ямы сейчас бесплодны, колдуны сидят возле них, выжидают. Но то же самое можно сказать и про него. Его союзникам понадобится какое-то время, чтобы собрать новые армии. Правда, то, как он использовал души, — почти гениально.

— Отвратительно, государь! — воскликнул Адрамалик, забыв о своей новой роли. — Армия кожаных мешков! Мерзость, недостойная демона. Представить себе только: демоны… нет, падшие ангелы, уничтоженные какой-то грязью!

— Ты говоришь об «ангелах» и «мерзости». Забыл, где находишься?

— Но ведь использовать их — значит стать такими же грязными внутри, как и они…

— Использовать их — значит уничтожить мою армию, идиот! — зарычал Вельзевул, и от его жужжания больная голова магистра невыносимо запульсировала, а Агарес навзничь упал в лужу.

Клубящимся облаком государь поднялся с трона и спустя секунды оформился внизу, рядом с Фарайи. Наверху бешено захлопали висящие кожи.

Медленно, как будто с любовью, Вельзевул протянул руку и дотронулся до лица барона трепещущими крыльями сотни мух, стирая с него слюну. Казалось, государь успокаивается. Он повернулся к магистру. Тот склонился так низко, что полы одежды полоскались в алых лужах.

— Я был там, — прожужжал Вельзевул. — Был у Пламенного Среза. Некоторая часть меня была там. Пойми это, недоумок. — Он поднял левую руку — культя оканчивалась клубком рассерженных, гудящих мух. — Я хотел сам полюбоваться на Саргатана, увидеть его «сияние» собственными глазами. Простым легионером был. Шел прямо за тобой… Не дальше, чем я от тебя сейчас… Весь путь до Среза, и в битве. Думаешь, Фарайи сам выбрал момент предательства? — Адрамалик покачал головой. Он об этом не догадывался. — После гибели Молоха я стал одним из них. И вернулся с ними. И сейчас я гуляю по улицам Адамантинаркса. Знаешь почему?