Вещий мешок - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 2

Тьфу, привязались! Осерчал солдат, пошел быстрее. Шел, шел и в город пришел.

А в городе народу тьма – и конного, и пешего, – кругом заборы и дома высокие, дворцы, хибары, храмы, постоялые дворы, аптеки, богадельни, департаменты, суды, трактиры, полицейские участки, лавки…

Эх, думает солдат, открыть бы лавку и назвать ее «колониальные товары»! Там бы все прохожие солдаты свои боевые трофеи на водку меняли, а он бы те трофеи на витрину выставлял и с большим прибытком продавал, а потом бы на полковничьей вдове женился и на тройке резвых рысаков с ней по праздникам ко храму подъезжал, бобровую шапку смиренно снимал, заходил, колена преклонял и как будто молился, а на самом-то деле для чего ему молиться, когда и так всё есть?!

Но так как денег на открытье лавки у солдата не было, то он в трактир зашел, разул правый сапог, достал из каблука заморскую серебряную пуговицу и заказал на нее чарку, капусты и хлеба.

Сидит солдат, обедает. Кругом темно, не убрано, накурено, плачут, ругаются, песни поют, бьют посуду, пляшут, обнимаются – одним словом, трактир. И людишки подстать: приказчики, разносчики, ярыжки, дворовые, отставные…

А прямо напротив солдата сидит человек. Седой, лысеющий, в нагольном полушубке, мрачный и, главное, трезвый. Пьет квас, по сторонам не смотрит. Солдату стало интересно, он спросил:

– Чего невесел, дядя?

Человек помолчал, отвечает:

– Я думаю.

Ого! В трактире думает! Солдат не унимается:

– О чем?

А человек:

– О главном, тебе не понять.

Обиделся солдат. Щелкнул пальцами и половому говорит:

– Еще две чарки!

Половой принес. Солдат и думающий выпили, поговорили о погоде, о былых годах, сдружились. А коли так, то помягчел седой, расстегнул нагольный полушубок, достал из подмышки бумагу, вытер угол стола, расстелил. Солдат глянул – как будто чертеж. Но непонятный, хитрый. Солдат интересуется:

– Что это такое?

– Это свет, – отвечает седой. – Вот плошка, вот фитиль, вот закрутка, вот колпак стеклянный. А всё вместе именуется научным словом «лампа». Лампа светит много ярче, чем свеча и тем более лучина. Невиданная вещь, мое изобретение.

– Ну, ты и голова! – восхищается солдат.

– А толку? Прихожу я в Академию Наук и говорю: так, мол, и так, дайте средства, построю завод и наделаю лампов. А мне с порога: покажи рабочий образец! Я опять: дайте средства, найму землекопов, буду рыть до земного нутра, наберу карасину…

– А что такое карасин?

– Пот земли. Он горит. Его в плошку заливаешь, фитиль поджигаешь, и лампа ярким светом светит. Наша земля карасином богата, я знаю. Мне б только средства добыть, я б землекопов нанял, из ямы черпал карасин, а на заводе лампы строил… и всю б державу осветил! Назло соседям. Эх-х!

Закручинился, насупился мудрец, чертеж подмышку спрятал. И вроде бы и все, конец истории… Так нет! Потому что солдат – так оно само собою получилось, он ничего подумать не успел – тотчас достал из-под стола свой вещмешок и спешно развязал его, руку сунул… и вынул пачку новых ассигнаций! Хрустящих, сотенных, тесемкой перевязанных.

– Вот, – говорит, – бери, может хватит.

Седой деньги схватил и задрожал, мнет, вертит ассигнации и так и сяк и жарко шепчет:

– Всем свету хватит! Всем!

А у солдата ком в горле стоит. Еще бы! Пачку! Сотенных! И даром! Да тут… Эх, что и говорить! Поэтому не стал он дожидаться, пока седой в себя придет, а встал и вышел, хлопнув дверью.

На пустыре за городом сел солдат под ракитовый куст, закурил. Хороший табачок, трофейный; затянешься – глаза навыкат лезут. И вот таким-то грозным табачком солдат три раза трубку набивал… а после бросил, взял мешок, развязал его и стал вытряхивать. Упали на траву шильце, мыльце, бритва, помазок, пара чистого нательного белья, запасные подметки, колода карт от скуки – и всё. Он наизнанку вывернул – пусто. Проверил швы, ощупал, понюхал… Загадка! Вещмешок как вещмешок; две лямки, веревка, сбоку номер хлоркой выписан – каптенармус постарался. Пригорюнился солдат, сложил в мешок свое нехитрое имущество, сидит.

Вдруг слышит – тяв-тяв! Обернулся. Собака бежит. Подбежала и хвостом виляет. Что ж, думает солдат, проверю! Сунул руку в мешок… и вытащил кость. Швырнул собаке. Та кость подхватила, убежала. А мне бы, думает солдат, хотя бы черствый пирожок с зайчатиной. Сунул руку по локоть, пошарил…

Шильце, мыльце, подметки. Хоть плачь! Хоть выбрось! Ибо виданное ль дело таскать с собой такую дрянь, которая любому постороннему счастливые подарки раздает, а своему хозяину…

Нет, думает солдат, шалишь! Вещмешок ему на службе выдали, даже личный номер хлоркой выжгли. Нельзя казенное имущество губить, он присягу давал. И, опять же, эко испытание – на своих плечах чужое счастье нашивать! На службе труднее случалось, и то не робел.

Вскочил солдат, усы расправил, мешок на плечи – и пошел. Идет и улыбается. По сторонам глядит – кому еще помочь? Так что кто тогда бы глянул на него, сказал бы: вот идет счастливый человек! А глянул в душу… так подумал бы: м-да!..

Но солдат дурным соблазнам не поддался, мыслей черных не послушался. Он и по сей день, кстати, между нами ходит, наше счастье носит. Потому что, сами понимаете, неистощимому мешку нужен бессмертный носитель.