Зеркало зла - Булычев Кир. Страница 72

Поздоровавшись, Регина спросила:

– Скоро ли мы будем в Рангуне?

Стоявший рядом с отцом Камар перевел вопрос и ответ:

– Сейчас мы входим в дельту. Видите, какие низкие здесь берега?

Он указал в сторону, и Регина увидела, что справа от корабля показалась желтая глинистая коса, почти неотличимая от жидкой грязи, которую представляла собой вода.

– И сколько нам еще плыть?

– Часа два, не менее.

– А что такое там? – спросила Регина, показывая на далекую клетку.

– Где? В клетке? Разве вы не узнали свою служанку, которую продали нам? – прозвучал ответ.

– Что? Это Дороти? Да вы с ума сошли! Немедленно прекратите! – В этом гневном возгласе прозвучало все душевное смятение Регины, которая, не будучи монстром, конечно же, раскаивалась, что была принуждена обстоятельствами так жестоко обойтись с нужной и неплохой вещью, как будто разбить вдребезги самую удобную чашку. Правда, для утешения ей приходилось заставлять себя вспомнить, какой непослушной, неопрятной и нечистой на руку была ее служанка, посмевшая в тяжелый момент жизни Регины украсть у нее любимое платье. Но подобные внутренние разоблачения, не оформившись, угасали и не приносили удовлетворения.

– Вы подсунули нам, – сообщил через переводчика ар-Рахман, не скрывая издевки в черных масленых глазах, – ненормальную преступницу, которая чуть было не убила моего сына Камара. Любую иную мерзавку мы бы давно утопили, но лишь из уважения к вам мы решили оставить ее в живых.

– Ну и оставили бы ее в живых в трюме! – крикнула Регина.

Дороти услышала ее крик, даже разобрала слова, потому что на палубе, где десятки людей, напрягая слух, старались понять, что происходит у штурвала, наступила глубокая тишина.

– У нас нет обычая заточать людей в трюм, – сообщил хозяин баггалы. – Мы даем возможность наказанному дышать воздухом. О нет, мы не жестокие люди!

– Он пытался изнасиловать ее? – спросила Регина, совсем позабыв, что в качестве переводчика в беседе выступает именно насильник.

Камар послушно перевел вопрос, но затем добавил нечто от себя, причем его фраза была длинной, и голос все повышался, пока он ее произносил, и кончил Камар на вопле, схожем с женским стенанием. И потому перевести ответ невозмутимого ар-Рахмана ему удалось не сразу. А Регина крутила головой, переводя взгляд с сына на отца, и не сразу догадалась, что имеет не одного, а двух оппонентов.

– Вы продали нам свою горничную, свою рабыню, вы получили за нее то, что хотели. – Камар показал рукой на приближающийся берег. – Вы вскоре встретитесь со своим любимым супругом. Я же испытал горькое разочарование, потому что человек, – рука указала на клетку, – женщина, которую я хотел осчастливить, оказалась дикой кошкой, неблагодарной собакой, которую я лично продам в публичный дом в Омане, чтобы она скорее подохла от дурной болезни, ублажая матросов и грузчиков!

Глаза Камара сверкали справедливым гневом, и миссис Уиттли вдруг испугалась. Пальцы ее непроизвольно сложились в кулачки и поднялись к груди. Ар-Рахман уловил жест и выражение испуганных глаз большой полногрудой птицы и сказал не без коварства, а Камар, добавив к коварству сарказм, перевел:

– И не следует, уважаемая госпожа Регина, преувеличивать значение этого эпизода. Что прошло, то прошло. Учтите, что вы сами еще не воссоединились со своим супругом. И от нашей доброй воли зависит, насколько быстро это свершится. Вы тоже можете закончить свой путь в публичном доме Омана. Хотя, конечно же, вы понимаете, что это – лишь шутка.

– Шутка… – упавшим голосом повторила Регина.

– И это все останется шуткой, если ваш муж выполнит обязательства по векселю. Именно поэтому клетка с вашей рабыней, которую вы так легкомысленно продали мне, совсем забыв, что англичане, в отличие от нас, диких и отсталых арабов, не признают рабства, будет висеть на рее грот-мачты баггалы. И если выплата будет задержана, я, может быть, отвезу вашу служанку не в Оман, а в Калькутту, к губернатору.

Регина уже не понимала, что говорил ар-Рахман, а какие угрозы принадлежали горбуну. Потому что ар-Рахман продолжал улыбаться, а горбун говорил, охваченный гневом, он был бледен и даже покачивался, будто готовился упасть в обморок. Его голубые губы стали ниточкой, глаза исчезли под веками, голос звучал хрипло. Да, в общем, и не так важно было, чьи слова она слышит, – эта семейка была заодно. Они выбьют из Джулиана деньги. Они своего не упустят… Если бы не этот проклятый Сюркуф! Ну она добьется, что и его посадят в такую же клетку! Ах, при чем тут Сюркуф!

Униженная и оскорбленная, миссис Уиттли, не прощаясь, побежала прочь и под взглядами наглых матросов спустилась по трапу к своей каюте. Нырнула в нее и хлопнула дверью. Вслед ей полетели смешки и даже оскорбления арабов. Ар-Рахман не стал их останавливать, а повернулся к лоцману и принялся задавать ему вопросы о том, какие корабли стоят в Рангуне, кто сейчас пребывает в должности мьозы – то есть королевского губернатора, благоденствуют ли в порту арабские торговые дома, что делают англичане. Шел обычный разговор, который ведет владелец корабля, входя в чужой порт. Лоцман отвечал охотно, потому что знал, что от его ответов зависит и размер вознаграждения.

О Дороти и Регине арабы более не говорили, словно не считая их достойными того, чтобы тратить время.

Прошло еще три часа, прежде чем берега реки Рангун, в которую вошла баггала, поднялись настолько, что на них появилась трава, а потом и кустарники. Затем миновали прибрежную крепость – квадрат вытоптанного пыльного плаца с несколькими хижинами на высоких сваях, обнесенный земляным валом и тыном. В разрывах тына стояли пушки. Возле них толпились солдаты, всматриваясь в даль, чтобы получше разглядеть входящий корабль. Но так как корабль был хоть и большой, но мирной арабской баггалой, канониры успокоились, и один из них даже помахал вслед гостям.

Первой увидела Рангун Дороти. Солнце еще пекло, и ей страшно хотелось пить, но о ней забыли в суматохе подготовки корабля ко входу в порт. Жажда не мешала Дороти вглядываться вперед, и она увидела, как баггала оказалась на месте слияния двух потоков. На правом берегу большего потока находился город, окруженный пальмами, из которых поднимался золотой конус какого-то строения. Налево – а в ту сторону и повернуло судно – виднелся другой город, больше, чем увиденный первым. Он тянулся сколько хватало глаз по левому дальнему берегу, и, постепенно поднимаясь, дома терялись в зелени. Как бы не добежавший до реки пологий холм замыкал картину. Может, он был бы не столь заметен, если бы не гигантское сооружение, венчающее его, – золотой конус с небольшим зонтом сверху, высотой, наверное, не меньше, чем сам лондонский Тауэр.