Проклятие чародея - Вольски Пола. Страница 22

В ответ лишь мимолетное потускнение света, струившегося из-под капюшона. Неловкое молчание.

— Что ж, остается пожелать вам всего доброго, — сказал наконец Глесс-Валледж.

— Прощайте. И не разочаруйте нас. Посетитель удалился так же незаметно, как ночь растворяется в предрассветных лучах солнца.

Глесс-Валледж, оставшийся в зале для аудиенций в полном одиночестве, погрузился в раздумья. Несколько минут он стоял недвижно, чувствуя, как нарастает внутреннее напряжение. Потом резко, будто не в силах более противиться захватившему его порыву, чародей выбежал из комнаты и, оставив позади анфиладу роскошных помещений, оказался перед неприглядной запертой дверью, за которой находилась тесная комнатушка без единого окна, в каких обычно селят низших слуг. Однако нынешнему лорду Глесс-Валледжу она служила для абсолютно иных целей.

Он отпер дверь и вошел. Мебели в комнатушке почти не было — один лишь стол, стул да пара опечатанных особым магическим заклятием массивных, окованных железом шкафов. Осторожно прикрыв за собой дверь, Валледж открыл один из них. На центральной полке покоился большой полый конус из тонкого стекла. Хотя само по себе стекло было бесцветным, конус чернотой своей напоминал прореху в паутине времени и пространства. Судорожным движением, будто таясь от кого, Глесс-Валледж снял сосуд с полки и установил на столе. С минуту просто смотрел на него, затем осторожно накрыл рукой. На ощупь стекло было теплым, заметно теплее комнатной температуры. Бережно, словно с опаской, он слегка наклонил конус, и тут же через образовавшуюся внизу щель из него выскользнул язычок темноты. Маленький протуберанец изогнулся немыслимым образом, лизнув кромку стекла, по комнате пополз запах гниющей листвы. Чародей поморщился и торопливо поставил конус на место, как бы отсекая маленький полумесяц полуночной тьмы. Тот, тяжело перевалившись через край стола, плюхнулся на пол и замер. Через мгновение очертания его стали размытыми, форма неопределенной, и выпущенная на волю чернота стала расти — сначала медленно, потом все быстрей.

Глесс-Валледж смотрел, не отрывая глаз. Затем, желая прекратить процесс распространения тьмы, взял из шкафчика кое-какие магические приспособления и принялся за работу.

Несмотря на выдающиеся способности, достичь состояния магического просветления было нелегко даже его непревзойденности. Лоб Валледжа покрылся испариной, дыхание стало прерывистым, а тем временем чернота на полу успела вырасти вдвое больше своих изначальных размеров, прежде чем он испытал вспышку озарения и чувство непоколебимой уверенности, свидетельствовавшие о том, что его усилия не прошли даром.

Валледж медленно открыл глаза. Дыхание все еще было неровным, руки и ноги казались налитыми свинцом. Однако физическая усталость, неизбежная при сложных магических манипуляциях, не могла заглушить внутреннего триумфа при виде того, как безобразная лужица темноты на полу съеживается, сжимается и на глазах светлеет, пока не превращается в крохотную кляксу сизого пара. Еще через мгновение не стало и ее.

Валледж выпрямился. Победа оказала на него живительное воздействие, усталость сняло как рукой. Он отнес конус обратно в шкаф и задумался, взвешивая соотношение риска и конечной награды.

На протяжении многих поколений орден будоражили слухи о чарах, способных привести к «гибели света». Говорили, что породивший это чудовище магии демонический Террз Фал-Грижни унес тайну с собой в могилу и что по сей день никто не нашел разгадки. Ни одному смертному не удалось постичь и разгадать комбинацию заклинаний, являвшихся стимулом для отравления света. Многие брались за непосильную задачу, но рано или поздно были вынуждены расписаться в своем бессилии… все, кроме Ваксальта Глесс-Валледжа — величайшего из чародеев, сравниться с которым не мог даже сам Террз Фал-Грижни. Кому, как не Валледжу, оказалась по силам такая задача? Стань его открытие известным, он тут же вошел бы в анналы истории как величайший из великих, но и это только начало, поскольку таланты Глесс-Валледжа не ограничивались одной лишь магией.

Ни один беспристрастный судья не посмел бы отрицать дипломатического гения Глесс-Валледжа, который в сочетании с мощным интеллектом, обширнейшими познаниями, решительностью, дальновидностью, едва ли не магическим обаянием и харизмой составлял все необходимые качества великого правителя. Что за преступная трата сил — ограничиваться управлением кучкой чародеев, в то время как весь Ланти-Юм бедствует без мудрого умелого руководства! Именно в такие критические моменты истории гений одного отдельно взятого человека способен изменить судьбы мира, остановить упадок государства и вернуть ему былое могущество. Именно в такой момент слияние преходящей герцогской власти и непреходящей мудрости Избранных пришлось бы как нельзя кстати. И слияние это стало бы не только чудодейственным, но и несокрушимым, если бы было воплощено в одной поистине выдающейся личности.

Этой личностью и был Глесс-Валледж, обозначенный судьбой как грядущий правитель и спаситель Ланти-Юма.

Впрочем, вопрос, как именно наилучшим образом осуществить свое восхождение к вершине власти, оставался по-прежнему нерешенным. Открытый государственный переворот вряд ли помог бы ему завоевать симпатии будущих подданных. Другое дело — тихое устранение простодушного добряка герцога Бофуса. В случае «безвременной кончины» правителя Ваксальт Глесс-Валледж мог бы объявить себя регентом слишком молодой и неискушенной в политических делах Каравайз, а женившись на ней, еще более упрочил бы свое положение. Недостаток этого плана заключался в характере самой Каравайз. При всей ее молодости и неискушенности девушка вряд ли могла бы показаться безвольной или глупенькой. Более того, по непонятным ему причинам, дочь герцога его ненавидела. Попытайся он даже мягко навязать ей свою волю, хладнокровная чертовка вполне способна поднять против него весь народ города-государства. Подавить смуту, конечно, не составит труда, но не такими методами хотелось действовать Глесс-Валледжу.

Безупречного во всех отношениях плана действий пока в голову не приходило. Оставалось ждать, когда его тайное умение управлять «гибелью света» в преддверии свершения древнего проклятия Террза Фал-Грижни не предоставит ему уникальной возможности проявить себя. Распространение ядовитого мрака, несущего гибель для всех и вся, для Ваксальта Глесс-Валледжа представлялось не чем иным, как перстом судьбы, ибо он один был в силах отвести эту опасность.

Однако способность эту он проявит с умом, добившись максимального эффекта. Пусть наступление смертоносной тьмы идет своим чередом. Материальный ущерб и потеря человеческих жизней — что ж, все это печально, но оправдано с точки зрения общелантийских интересов. Возможная оппозиция, а именно чародеи ордена Избранных, должна оставаться в неведении. И потому информация, касающаяся характера нависшей угрозы (вроде той, которую чуть не обнародовал этот несносный Рэйт Уэйт-Базеф), должна подавляться всеми мыслимыми и немыслимыми способами. В этом задачи Ваксальта Глесс-Валледжа и воинствующих вардрулов, как ему казалось, совпадали, что и подвигло его непревзойденность увеличить ставки в игре, предложив пещерникам свои услуги в обмен на бесценные светокристаллы Джфрниала. Выпад настолько мастерский, что он сам не мог удержаться от злорадного восхищения изощренностью своего ума. Скоро вардрулы поймут свою ошибку. Кристаллы между тем останутся у Валледжа.

Тьма должна подойти к самым вратам Ланти-Юма. А затем, когда ужас достигнет апогея, а горожане смирятся с неизбежностью гибели, Ваксальт Глесс-Валледж в одиночку собственноручно рассеет чары Фал-Грижни, обратит мрак вспять и тем самым покроет себя неувядаемой славой героя, защитившего свой город.

Валледж, сам того не осознавая, улыбался, рисуя в воображении, как он — величественная фигура в черном одеянии — одиноко стоит на крепостном валу форта Вейно, в то время как весь город взирает на него с надеждой, страхом и мольбой, внимая неведомым словам, что пронзают мрак, будто пламенеющие ядра очистительного огня.