Год дракона (СИ) - "Civettina". Страница 2

– Где бабушка? – дурным голосом заорал я, задыхаясь от страха и бега.

– Жень, она умерла. Несчастный случай, – из толпы возник Вовка, положил ладонь мне на плечо, взял на руки рыдающего Максика. – Ничего, парни, мы справимся. Все будет хорошо.

Эти слова успокоили не только меня, но и младшего. Рядом с Вовкой мы не боялись ничего. Рядом с ним любая трагедия воспринималась притупленно, как заглушенная анальгетиками боль. И даже верилось в то, что все может наладиться – пусть без бабушки и родителей. У нас с братом была непоколебимая уверенность в то, что оплот нашей семьи – старший брат, а не взрослые.

Целый месяц мы жили втроем – словно бабушки и не было никогда. Соседи нам помогали, но по сути ничего и не изменилось: Вовка все так же был главой семьи, а мы – все так же оставались его младшими братьями. Я думал, что все самое страшное позади, что мы справились, но ошибся: что десятилетний пацан вообще понимает в жизни? Оформить над нами опеку Вовка так и не смог: работа у него хоть и была, но платили мало. Комиссия посчитала, что этого недостаточно, чтобы прокормить двух иждивенцев. А то, что в то время на мизерные зарплаты жила практически вся деревня, чиновники в расчет не брали. К тому же восемнадцать лет Вовке исполнялось лишь в октябре, а до этого времени ему категорически нельзя было заботиться о младших братьях. Поэтому нас с Максиком отправили в детский дом №12, что находился в шести километрах от райцентра. Два месяца Вовка приезжал к нам каждые выходные, рассказывал, как продвигаются дела с нашей опекой, делился планами, в какие еще инстанции он намерен обратиться.

Пока в детдоме был Максик, это придавало мне сил. Я ощущал себя старшим братом, который должен нести ответственность за младшего. Мне хотелось, чтобы Вовка мог гордиться мной, чтобы он, когда ему все-таки разрешат взять опеку над нами, сказал бы мне: «Молодец, Женька! Ты отлично справился!» Я слышал в голове его голос и старался вовсю.

Впрочем, заботиться о Максике было несложно: мы держались вместе, чтобы нас не обижали. Правда, вовсе избежать покушений нам так и не удалось: у мелкого украли игрушки. Такие же первоклашки, как и он, которые выросли в детдоме и не видели ничего лучше поломанных игрушек, уцелевших от старших товарищей. Максик же был обладателем шикарного водяного пистолета, набора солдатиков, у которых двигались руки и поворачивались головы, и двух гоночных машинок на пружинной тяге. Поначалу сироты попытались пойти проторенным путем и попросту отнять игрушки, но отобрать что-то у Максика было сложной задачей. Несмотря на небольшой рост и тщедушное телосложение, он дрался с такой отчаянностью, что одним этим повергал врагов в ужас. Он не стеснялся пускать в ход зубы и ногти, он умело превращал в оружие любой предмет – от карандаша до дверной ручки. Он интуитивно находил болевые точки противника и бил туда, попадая точно в незажившие раны и свежие синяки. По верткости он напоминал дикого хорька и мог выскользнуть из любой хватки. Поэтому после пары неудачных попыток отобрать у Максика игрушки сироты сменили тактику и просто их украли. Против такого приема брат оказался бессилен и пришел за помощью ко мне.

Я, собственно, тоже никогда не был гением сыска. Я даже не знал, с какой стороны подступиться к решению этой проблемы, поэтому просто поймал самого задиристого младшеклассника и пообещал ему мучительную смерть, если воры не вернут вещи моему брату. Я лишь хотел напугать его и пытался выглядеть грозным, но в глубине души понимал, что Максику придется проститься и с водяным пистолетом, и с солдатиками, и с машинками.

Однако случилось чудо: задира после уроков в школе распил с местными дружками какую-то бормотуху. То ли его друзья оказались более выносливыми, то ли здоровье парня уже было чем-то подточено, только через час его увезли на скорой в реанимацию. По детдому поползли слухи, что его отравил я. Меня стали обходить стороной, а в тумбочке Максика чудесным образом объявились все его исчезнувшие игрушки.

И как раз в тот момент, когда нам с братом только-только удалось добиться перемирия и некоторой стабильности, из Тихвина приехала тетя Оля – папина сестра. Она была ласкова с нами, даже чересчур ласкова: обещала нас усыновить и увезти в Ленинградскую область. Я не очень обрадовался этому факту. Не то чтобы я не хотел покидать детдом – очень хотел! Но закон о тайне усыновления не давал мне покоя. Я боялся, что Вовке не скажут, где мы. Страх потерять брата был сильнее желания вырваться из детдома. Впрочем, пока я боялся потерять старшего брата, я потерял младшего. Тетя Оля, которая с таким жаром рассказывала нам про разводные мосты и Неву и обещала показать Финский залив и Петергоф, усыновила только Максика. Может, я был чрезмерно молчалив или показался тете Оле слишком грубым, но я не мог быть общительным и милым, когда в моей жизни произошло еще одно грустное событие: в конце ноября Вовку призвали в армию. И хоть он писал письма каждую неделю или две, эти послания лишь подчеркивали то расстояние, которое пролегло между нами.

В марте судьба разделила нас с Максиком, и я понял, что это если не навсегда, то очень надолго. Наступило самое тяжелое время для меня. Я лишился единственной родной души в этом мире, который с каждым днем становился все враждебнее. Только рядом с младшим братом мое внутреннее напряжение ослабевало и наступало нечто вроде временного и зыбкого душевного комфорта. Только с ним я мог делиться самым сокровенным – фантазиями о том, как Вовка заберет нас из детдома. Чем ярче я рисовал брату картину нашего будущего, тем сильнее верил в него и тем ближе мне становился Максик.

Но в марте я остался один. Младший брат укатил в далекий и неизвестный Тихвин, а старший отправился в не менее далекую и пугающую Чечню. И только его короткие, на пол-листа, письма, коих у меня набралась целая обувная коробка, тянули ко мне непрочные нити, напоминающие подвесные мосты туземцев Полинезии.

Вовка писал, что я должен быть стойким. Он уверял, что у меня достаточно сил, чтобы выдержать испытание. Я писал ему в ответ, что у меня все хорошо, а сам плакал украдкой, боясь, что мне не хватит терпения дожить хотя бы до лета.

Именно тогда я понял, что силы надо экономить. Надо распределить их так, чтобы продержаться два с половиной года – с запасом, ведь оформление документов требует времени. Чтобы как-то скоротать этот срок, я пытался наладить контакт с Максиком. Я хотел позвонить или написать ему, но директор детдома так и не дал мне ни адреса, ни телефона тети Оли. Я надеялся, что брат сообразит написать мне, но голова у него была бестолковая. К тому же он был увлекающейся натурой: смена обстановки, новая школа, новые друзья, новая семья могли вытеснить из его мыслей и меня, и тем более Вовку. Мне было обидно, что мелкий бросил меня, едва его жизнь наладилась. Но глубокого в душе я понимал, что он всего лишь маленький мальчик, который, даже захоти он этого, не смог бы преломить ход событий.

Мне оставалось только стиснуть зубы и терпеть. Слава отравителя быстро померкла, и я стал обыкновенным сиротой, у которого сильные отбирали все вкусное и красивое. Я не был готов драться за каждый кусок шоколада, как непременно делал бы Максик. Вместо этого я избрал другую тактику – затаиться. Она нужна была мне, чтобы выжить среди жестоких детей, обозленных и обиженных на свою долю. Она нужна была мне, чтобы осуществить мой запасной план – побег. Дело в том, что я, наученный горьким опытом, опасался, что Вовке снова не разрешат взять надо мной опеку, поэтому я готовился сбежать из приюта.

Желание это усилилось по прошествии двух лет, когда после окончания срочной службы в воздушно-десантных войсках Вовка остался еще на два года служить по контракту. Он сам написал мне об этом, мотивируя свое решение тем, что ему надо заработать денег на наше проживание. Когда я узнал об этом, я чуть не заболел. Да, эта новость меня сильно подкосила, но я убедил себя, что смогу выдержать и этот срок. И я держался. Я, как мог, ассимилировал с этой ужасной жизнью, притворялся и хитрил, чтобы не выдать себя раньше времени. Я ждал брата из армии так, как ни одна девчонка никогда не ждала своего парня. Я считал дни и распределял силы, чтобы дотерпеть до того момента, когда брат приедет и заберет меня из детдома.