Черви - Фленаган Роберт. Страница 13

На миг ему показалось, что все это просто сон. Необходимо встряхнуться, сбросить с себя эту паутину.

— Так вот что, — крикнул он. — Чтобы это было в первый и последний раз, парень. Больше я тебя будить не намерен. Ясно?

— Так точно, сэр!

Осмотрев строй и убедившись, что прием солдатами выполнен правильно и грубых нарушений нет, Мидберри вернулся на свое место. Обвел глазами взвод. Набрал воздуха в легкие. Выдохнул.

— Хочу сказать вам, человечки, что у вас в руках не швабры, а винтовки. Оружие. Держать его следует перед грудью, строго по диагонали, на четыре дюйма от себя. А главное, чтобы при этом в груди была гордость. Настоящая гордость. Ясно?

— Так точно, сэр!

Взгляд его остановился на Купере:

— А тебе, «взводная мышь»?

— Так точно, сэр!

— Ясно, говоришь? Что-то я не вижу. Ты что, оглох, что ли?

— Никак, нет, сэр!

— Так какого же черта держишь винтовку как поганую швабру?

— Сэр, я не думал…

— Кончай скулить! И запомни раз и навсегда: морской пехотинец никогда не оправдывается. Он знает только одну заповедь: повиноваться. Тебе, значит, нравится швабра. Отлично. А ну, в казарму бегом… марш! За шваброй! П-шел!

Через минуту Купер вновь уже стоял в строю. В руках, взятая к груди, как винтовка к осмотру, красовалась мокрая швабра.

— Вот так-то, — одобрил «эс-ин». Скомандовав взводу «Напра-во», он прошел в голову строя. Здесь уже стоял рядовой Бут, поднявший над головой взводный флажок. Ярко-красным по золотистому фону на нем выведено: «рота „А“, 197-й взвод».

— Шагом… марш!

Взвод двинулся. Мидберри перешел на фланг и, шагая рядом, наблюдал, как семьдесят пар кованых каблуков разом бьют по асфальту, печатая шаг. Звук был четкий, слитный. Трах, трах, трах! Шаги точно ложились под счет, выкрикиваемый время от времени сержантом:

— И… раз… дру… гой… давай… ногой!

Ему нравился этот необычный подсчет, которому он научился у одного сержанта-кадровика, когда служил иа базе «Двадцать девять пальм» в Калифорнии. «Гораздо лучше, — думал он, — чем обычный нудный подсчет „ать, два“, которым пользуется Магвайр».

Когда он только что стал сержантом (это было в учебном центре Кэмп-Лиджен, тоже на восточном побережье), он еще боялся пользоваться этим подсчетом — каденцией. На той базе было много ребят из его старого взвода с базы «Двадцать девять пальм». Они, конечно, стали бы подначивать его, подсмеиваться, что он, мол, воображает себя уже настоящим взводным сержантом. Старым служакой.

— Давай… ногой… разок… другой! И… раз… другой… давай… ногой!

Он раз за разом повторял каденцию, стремясь выкрикивать подсчет так, чтобы слова казались естественными. В них ведь действительно было что-то немножко надуманное, даже неловкое, и он это чувствовал, однако думал, что со временем эта вычурность пройдет, солдаты привыкнут и будут воспринимать ее как что-то характерное для их взвода, этакую отличительную черту.

К тому же никто ведь и не знал о его сомнениях и раздумьях. Магвайр, очевидно, решит, что для него, Мидберри, этот подсчет — привычная команда. Новобранцы же и подавно. Кто из них мог бы подумать, что идущий рядом со взводом сержант чувствует себя немного не в своей тарелке, что он волнуется. Для них он никогда не был и не будет Уэйном Мидберри, человеком, у которого есть свой дом, родители, семья, свои раздумья и заботы. Человеком, который иногда думает также и о том, какое впечатление он производит на других. Нет, для них он всего лишь сержант Мидберри, младший «эс-ин». И ничего больше. Ровным счетом ничего.

5

— Это ведь всего лишь небольшая любезность. — Адамчику очень не хотелось, чтобы Уэйт заставлял его упрашивать. Он хотел только одного — чтобы кто-то был всегда с ним рядом, хоть немножко дружил. А какая же это дружба, если ее приходится вымаливать.

— Не могу. Никак не могу. Вон ботинки сперва надо надраить. Потом еще винтовка не чищена. Да и отдохнуть тоже хочется. Просто отдохнуть. Понял?

Адамчик стоя заправлял только что выглаженную полевую рубашку в темно-зеленые бриджи. Уэйт сидел рядом на рундуке. Черной ваксой он начищал выходные ботинки, смотрел их на свет, поплевывал и снова махал щеткой. Одевшись, Адамчик принялся шнуровать башмак. Уэйт, как будто между прочим, сказал:

— Да и тебе не следовало бы ходить…

— Ты с ума сошел.

— Чего там, сошел. Дел же невпроворот. На башмаки свои вон погляди. Грязные же.

— Где же грязные? Нормально. Потом я их еще подчищу. А сейчас никак не могу. — Покончив со шнурками, он снова сел на рундук, опустил голову. — Мне обязательно надо. Хоть немного посидеть там, успокоиться. Даже хотя бы немного побыть одному. Не ожидать каждую минуту, что на тебя заорут. — Он вдруг резко вскинул голову. — Да чего это я тебе доказываю? Тебе-то что? Небось все в порядке, ничего не волнует. Ты у нас настоящий Джон Уэйн, собственной персоной. [10]

Адамчик поднялся с рундука. Поглядел на сидящего Уэйта и, все больше злясь на себя, повторил:

— Ну, пошли же, Джо. Право же. Чего ты? Честное слово, мне вовсе не хочется идти одному из всего отделения.

Уэйт помолчал минуту, положил ботинок на пол, взял другой. Вновь принялся за работу. Потом, не поднимая головы, бросил:

— Да какого рожна мне идти туда? Я же даже не католик…

— Ну и что с того?

Уэйт опять помолчал, не спеша с ответом. Он вытащил из выреза рубашки висевшую на тонкой цепочке «собачью бирку» и протянул ее Адамчику. На металлической пластинке под рельефными буквами «КМП» и личным номером солдата, там, где должно быть выбито его вероисповедание, ничего не значилось.

— Видишь, какое дело. Магвайр очень удивится, если узнает, что я пошел. Откуда, скажет, такое быстрое обращение.

— Да он никогда и не поинтересуется…

— Может и да, а может, и нет. Кто его знает.

— Ну, пойдем же, Джо…

— Нет, не пойду. Иди один. А я, может, в другой раз…

— Ну и ладно.

Адамчик вытащил из тумбочки туалетные принадлежности и направился в умывальник. Рекруты, сидевшие по обе стороны прохода, трудились вовсю. Одни драили ботинки, другие начищали винтовки, штудировали учебники и наставления.

— Эй, ты, Двойное дерьмо! Не забудь за меня помолиться. Ладно?

Это кричал солдат по имени Филиппоне — здоровенный итальянец, командир второго отделения. Крайне наглое, распущенное и грубое, по мнению Адамчика, существо. Если не считать Магвайра, Филиппоне был самым ненавистным для него человеком во взводе. Этот парень уже дважды устраивал в казарме драки, вечно ко всем приставал, и Адамчик его побаивался. Поэтому он постарался пропустить выкрик мимо ушей и молча прошел в умывальник. «Не хватало еще, — подумал он, — обращать внимание на это ничтожество».

В тот момент, когда он приблизился к двери, она неожиданно распахнулась…

— Встать! Смир-рно!

— Вольно, скоты. — Магвайр пребывал явно в хорошем настроении. — Которые там черви собираются в церковь, чтоб через десять минут стояли в строю перед казармой. Пойдут вместе с другими взводами. Одним большим божьим стадом. С надежным поводырем. Протестанты, католики и всякий прочий сорт. А вы, кисоньки, розовые носики, что остаетесь, быстро надеть рабочее платье и приготовиться к авралу. Этой казарме давно уже нужна ха-арошенькая приборочка. Так что ждать до понедельника не будем. Командиры отделений — ко мне!

Нил, Филиппоне и Уэйт подбежали к сержанту.

— Сегодня у нас будет жарко, — начал тот. — Смотрите, чтобы никто не вздумал сачковать. Пусть каждый по три пота спустит. Ясненько?

— Так точно, сэр, — дружно рявкнули командиры отделений.

— Драить так, чтобы палуба блестела, как зеркало, на окнах ни пятнышка, а в сортире такой блеск, чтобы даже моя бабка, если бы была жива, посчитала за честь посидеть там на стульчаке. Усекли?

— Так точно, сэр!

— Первому отделению — палуба. Второму — окна. Третьему — сортир. Быстро за работу!