Северный Удел (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич. Страница 13

Спросив позволения у главного повара, необъятно толстого, ловко нарезающего на доске латук, мы прошли кухню насквозь (Майтус вернул кувшин) и у дохнувшего холодом ледника выбрались на задний двор гостиницы.

На крыльце сидел бородатый дворник в картузе набекрень и дымил папироской.

– Куда эт вы, господа хорошие? – прищурил он глаз.

– Так детишек ждем, дяденька, – улыбнулся я.

– А-а… – Дворник махнул грязной пятерней на угол гостиницы. – Прогнал я их. Шустрые, ажно жуть. Ну одному-то я хворостиной…

Он заперхал. Папироска выписала кривую.

Рядом стояла тачка. Из нее сиротливо торчала одинокая ветка, отпиленная, видимо, с прорастающей во дворе липки. Крепкая метла лежала тут же.

– Ну это ты зря, дяденька, – сказал я. – Мне ж они для дела нужны.

– А я нешто знал?

Дворник высморкался в фартук.

По утоптанной дорожке, ухмыляясь, я зашагал к углу гостиницы. Майтус отстал, чтобы попрепираться с дворником.

– Вот ты болван, – донеслось до меня, – темень, глаза-то разуй…

– Так оно ж не слепой… – фыркал дворник.

– Засветить бы тебе, не слепому…

Мимо накрытой досками выгребной ямы я прошел к тележному съезду.

Угол. Чугунная воротина. Мальчишки ждали меня, забравшись на низкую поленницу. Чисто воробьи.

– Здравствуйте, господин. Доброго утречка.

Соскочили, поклонились. Числом пятеро.

Самый смелый, самый наглый подал руку. Я кровью дернул его, низшего, за ухо. Неровня.

– Ай! – вскрикнул тот.

– Ну что, орлы, – весело сказал я, – готовы к поручению?

Мальчишки ответили чуть ли не хором:

– Готовы, господин.

– Значит, так…

Я замолчал, в задумчивости изучая открывшийся кусок улицы, розовый от утреннего света. Заодно искоса оценил моих будущих помощников.

Все босиком. Левый, в конопушках, вроде бы посмышленей остальных. Заводила. Наглый чернявый недоверчиво щупает ухо. Космы нечесаны. Порты штопаные. Рубахи простые, у одного только с вышивкой.

Мальчишки и мальчишки.

– Вот что, – я присел, подобрал с земли прутик. – Мне нужно, чтобы вы кое за кем проследили. Сумеете?

Ребята переглянулись.

– Сумеем, господин, – сказал за всех конопатый.

– Дело такое… – Я начертил прутиком кривоватый прямоугольник. – Это «Персеполь». Это улица перед гостиницей…

Мальчишки сгрудились, рассматривая появляющийся у моих ног рисунок. За спиной скрипнул сапогами Майтус.

– Где-то через час я намерен отправиться к частному приставу.

– У-у-у, в полицию! – выразил недовольство один из ребят.

– Ничего не попишешь, необходимость, – сказал я. – Итак, сначала по Серебряной… потом по Бешаррону, мимо пожарной части… затем по Кешую и Гуляй-рядам…

Прутик оставлял на земле кривые, но понятные линии.

Маршрут я продумал еще ночью, ориентируясь на не слишком людные, но и не совсем пустынные улицы. И следящего трудновато будет вычислить, и объект слежки не потеряется.

– А там уже по аллейке, ведущей к конюшне и манежу. Знаете? – Я ткнул прутиком в точку, означающую конец путешествия.

Мальчишки закивали.

– Так что, за вами следить? – спросил конопатый.

– Нет, – сказал я. – Не за мной. А за теми, кто, возможно, будет следить за мной.

Я отбросил прутик и встал, затер ногой рисунок.

– Берете каждый по улице. Я буду ехать в шарабане. Медленно. Ваша задача запомнить всех, кто будет преследовать меня или покажется вам подозрительным. Самим стараться быть незаметными. Вечером, скажем к пяти, буду ждать здесь же с отчетом. Задаток…

Я достал медь из кармана. Отсчитал пять полушек.

– Не балуйте их, господин, – шепнул из-за спины Майтус.

Я подмигнул ребятам:

– Ничего. Они же знают, что деньги не даются просто так. А уж спрашивать я умею.

Майтус ревностно проследил за тем, как медь переходит в детские ладони.

– Благодарствуйте, господин.

– Благодарствуйте.

– Ну все, бегите, – сказал я.

– Брысь! – взмахнул рукой Майтус.

Мальчишки сорвались с места. Розовое утро на мгновение облило их будто глазурью. Один, обернувшись, показал язык.

– Это вам, господин? – удивленно спросил кровник.

– Нет, это тебе.

Мы вернулись к черному кухонному ходу.

Дворник покинул крыльцо и теперь возился в открытой дровяной пристройке. Повизгивала пила-ножовка.

– Ты иди, Майтус, – похлопал я кровника по плечу. – Распорядись по шарабану, позавтракай.

– А вы?

– А я сейчас… Иди-иди…

Дождавшись, когда за Майтусом закроется дверь, я скользнул в пристройку. Дворник поднял голову на звук шагов. Шмыгнул носом:

– Оно ж нашли пострельцов…

– Нашел, – я встал у хлипких козел.

Пахло опилками и землей. На длинном гвозде висел масляный фонарь с битым стеклом.

Дворник вжикнул, сдирая кору, пилой по липовой ветке. Потом выпрямился:

– Ну и че сказать хошь?

Он воинственно вздернул бороду.

– Да так, – я пожал плечами, – все гадаю, куда это царапина у вас со щеки делась, господин пристав.

Несколько секунд дворник буравил меня глазами, потом расплылся в улыбке:

– Нет, узнали, что ли?

– Узнал.

– Ну шож тогда… – Лжедворник протянул руку: – Капитан Тимаков, тайного отделения…

– Я так и подумал. Это, надеюсь, настоящая фамилия? – Я с ухмылкой пожал крепкую, короткопалую ладонь.

– Обижаете!

Голос его отвердел и утратил просторечный говорок.

Мы, не сговариваясь, присели на поставленные у дощатой стенки чурбачки.

– А раньше, – сказал я, – еще и усы были обер-полицмейстерские.

– Так в образе… – Лжедворник Тимаков расправил фартук на коленях. – Сейчас вот тоже страсть сколько клея на бороду извел!

– Меня сторожить приставили?

– Есть маленько. А еще двое с парадного сторожат.

Я покивал.

Сагадеев, похоже, не собирался больше мной рисковать. Зная его хватку, я предположил, что три человека – далеко не все, кто задействован в охране моей персоны.

Оно, честно, и спокойнее.

Я посмотрел на лжедворника и лжепристава. В нем чувствовалась северная кровь, белесая, с примесью черненого серебра, мы с ним даже состояли в дальнем родстве, пусть красные с бирюзинкой тона и едва читались.

По крыльцу к выгребной яме спустились поварята, с разных сторон держа за ручки кастрюлю с помоями. Тимаков прошелся по ним острым взглядом. В разошедшейся на пласты реальности тонкие белесые жилки, выстрелив, легко коснулись поварских курток.

– Проверяете? – спросил я.

– Угу.

– Ловко.

– Учитель был хороший. – Капитан достал папироску из-за уха. – Жалко, что только это и могу. В остальном фамилией не вышел.

Он чиркнул спичкой.

Поварята, выплеснув помои, взбежали по крыльцу обратно. Кастрюля дзонкнула о ступеньку влажным боком.

– Я сейчас к Сагадееву, – сказал я. – Хотите со мной?

– Зачем же? – Тимаков выпустил дым через ноздри. – Там есть кому…

– Мне нужен напарник.

Сквозь щелястый навес пробралось солнце, вычертило золотую мармеладную полосу на усыпанной опилками земле.

– Зачем напарник владельцу великой фамилии? – спросил, помолчав, Тимаков. Сбил пепел, посмотрел на меня.

Глаза у него были серые, узкие, с непонятным злым огоньком.

– «Поведу нить» от Лобацкого, – сказал я. – Нужен кто-то в сопровождение.

– Ну это всегда пожалуйста, – Тимаков, крякнув, раздавил окурок о сапог и поднялся. – Только пусть начальство сначала распорядится.

– Чего вы ершитесь? Не любите великие фамилии?

– Пиетета не испытываю, – отчеканил капитан, застыв у козел.

Вот как. Вопрос о государе императоре повис в воздухе.

Нет, я его не задал. Глупо было бы думать, что император пользуется всеобщей любовью. Глупо было бы думать, что все любят меня или моего отца. Или Меровио Штольца. Или Огюста Ритольди по прозвищу Палач Полонии.

У Тимакова, наверное, было такое право – не любить.

И все же в другие времена, которые так и хочется назвать благословенными, капитана с такими убеждениями тихо-мирно сослали бы на окраину империи, где гонял бы он тех же ассамеев или швехов-цайнов подальше от предмета своей нелюбви.