Луна предателя - Флевелинг Линн. Страница 66

— Что, как ты думаешь, произойдет? — спросил он наконец, не в силах больше терпеть молчания.

— Хотел бы я знать ответ, тали, — пробормотал Серегил. — То, что я пережил здесь, не было обычным. Мне кажется, что все это напоминает храм Иллиора: сюда приходят ради снов и видений. Говорят, руиауро — странные проводники.

«Я помню этот дом, помню эту улицу», — думал Серегил, удивляясь силе собственной памяти.

Со времени их прибытия в Сарикали он избегал появляться в этом квартале, но в детстве бывал здесь часто. В те дни Нхамахат был для него притягательно таинственным местом, куда разрешалось входить только взрослым, а руиауро казались просто чудаками, которые угощали сладостями, рассказывали интересные истории, а иногда, если достаточно долго ходить под аркадами, и создавали красочные иллюзии. Это представление оказалось разбито вместе с его детством, когда он в конце концов вошел в башню.

С тех пор обрывки воспоминаний о случившемся в Нхамахате преследовали его в снах, подобно голодным волкам, рыщущим там, куда не падает свет костра.

Черная пещера.

Удушливая жара внутри тесной дхимы.

Назойливая магия, проникающая всюду, выворачивающая наизнанку, вытаскивающая на свет все сомнения, заносчивость, несамостоятельность подростка, — так руиауро пытались узнать правду об убийстве несчастного хаманца.

Алек ехал рядом, окутанный хорошо знакомым Серегилу молчанием, счастливый, полный радостных предчувствий. Какая-то часть души Серегила жаждала предостеречь его, рассказать…

Он стиснул поводья так сильно, что заболели пальцы.

«Нет, я никогда не заговорю о той ночи, даже с тобой. Сегодня я вхожу в башню как свободный человек, по собственной воле».

«Однако по приказу руиауро», — напомнил ему внутренний голос, донесшийся сквозь вой стаи голодных волков памяти.

Наконец добравшись до Нхамахата, они спешились и отвели коней к главному входу. Из темной арки появилась женщина в мантии и взяла у них поводья.

Алек все еще хранил молчание. Ни вопросов. Ни испытующих взглядов.

«Да благословят тебя боги, тали!»

На их стук вышел руиауро. Серебряная маска — гладкая, благостная, ничего не выражающая — скрывала его лицо, подобно тому, как это принято в храме Иллиора.

— Добро пожаловать, — произнес низкий мужской голос из-за маски. Татуировка на его ладони тоже была такой же, как у жрецов в храме Иллиора. Почему бы и нет? Ведь именно ауренфэйе научили тирфэйе тому, как следует почитать Ауру. Впервые со времени возвращения Серегил подумал о том, как тесно связаны скаланцы и ауренфэйе, независимо от того, понимают они это или нет. Прошло много лет, и тирфэйе могли забыть, но его собственный народ? Едва ли. Так почему же некоторые кланы боятся восстановления прежних уз?

Жрец протянул Алеку и Серегилу маски и проводил их в помещение для медитации — низкую комнату без окон, освещенную стоящими в нишах лампами. По крайней мере дюжина обнаженных посетителей храма лежала там на подстилках, лица всех были скрыты серебряными масками. Во влажном воздухе висели густые клубы благовонного дыма от курильницы, стоящей посреди комнаты. В глубине широкая винтовая лестница уходила вниз, в пещеру; оттуда плыли клочья тумана.

— Подожди здесь, — сказал провожатый Серегилу, показывая на свободную подстилку. — За тобой придут. Наверху Элизарит ждет Алека-и-Амасу.

Алек коснулся руки друга и последовал за руиауро по узкой лестнице в дальнем углу помещения.

Серегил двинулся к указанной ему подстилке; для этого ему пришлось обойти винтовую лестницу, и сердце его сжалось: он знал, куда она ведет.

Алек с трудом удержался от того, чтобы не оглянуться на Серегила. Когда руиауро велел ему привести того с собой, юноша решил, что это будет их совместный визит.

Алек и его провожатый молча миновали три пролета лестницы, в темных коридорах им никто не встретился. Короткий проход на третьем этаже привел их к небольшой комнате. В углу слабо светила глиняная лампа; в ее колеблющемся свете Алек увидел, что в комнате ничего нет, кроме резной металлической курильницы у дальней стены. Не зная, что ему теперь следует делать, Алек хотел спросить об этом своего проводника, но, когда обернулся, обнаружил, что тот уже ушел.

«Что за странный народ!» — подумал юноша; однако все же именно в руках руиауро тот ключ, который может отомкнуть его прошлое. Слишком возбужденный, чтобы сидеть спокойно, Алек стал ходить по маленькой комнате, нетерпеливо прислушиваясь, не раздадутся ли шаги Наконец он их услышал. Руиауро, вошедший в комнату, не носил маски, и Алек узнал того старика, которого встретил в таверне. Подойдя к юноше, руиауро опустил на пол принесенный с собой кожаный мешок и тепло пожал руку Алеку.

— Так, значит, ты все-таки пришел, маленький братец. Хочешь узнать свое прошлое, а?

— Да, достопочтенный. И еще… Я хочу узнать, что значит быть хазадриэлфэйе.

— Вот и прекрасно! Садись.

Алек уселся, скрестив ноги, в центре комнаты — где указал ему руиауро.

Элизарит выдвинул курильницу на середину помещения, движением руки зажег ее, потом вынул из своего мешка две пригоршни чего-то, похожего на смесь пепла и мелких семян, и бросил в огонь. Резко пахнущий удушливый дым заставил глаза Алека слезиться.

Элизарит через голову стянул с себя мантию и бросил ее в угол. Нагой, с татуировкой на руках и ногах, он начал медленно кружить вокруг Алека; тот слышал лишь, как шлепают босые подошвы по камню. Худой и изможденный, старик, однако, двигался с грацией; его покрытые узорами руки и тощее тело извивались в дыму. Алек почувствовал мурашки на спине и понял, что, как и танец каладийцев, жесты старика — специфический вид магии. Еле слышная музыка, далекая и странная, звучала где-то на границе его восприятия, — то ли тоже волшебство, то ли просто воспоминание.

Церемония — молчание старика, загадочные фигуры, рождаемые дымом и тающие прежде, чем Алек успевал их рассмотреть, дурманящий запах горящего в курильнице порошка — оказывала на Алека странное действие. Он чувствовал головокружение, иногда переходящее во внезапные приступы тошноты.

А руиауро продолжал свой танец, то появляясь перед Алеком, то исчезая в густеющем дыму, который, казалось, принимает позади него все более материальные формы.

Алек зачарованно следил за ногами танцора, не в силах отвести глаз от этих шелестящих по камню ступней: длинные пальцы, темная кожа, проступающие под словно движущейся татуировкой набухшие вены…

Дым заставлял глаза Алека слезиться все сильнее, но юноша обнаружил, что не в силах поднять руку и вытереть слезы. Он слышал, как руиауро кружит позади него, но каким-то образом ноги старика оставались на виду, заполняя все поле зрения.

«Это не его ноги!» — ошеломленно осознал юноша. Ноги были женские — маленькие и изящные, несмотря на грязь под ногтями и в трещинах загрубелых пяток. Эти ноги не танцевали — они убегали.

Потом Алек обнаружил, что смотрит на них, как на собственные ноги — мелькающие из-под коричневой грязной юбки, бегущие по тропе через еле видную в предрассветных сумерках схваченную морозом лужайку.

Вот нога споткнулась об острый камень. Брызнула кровь. Но бег не замедлился.

Бегство продолжалось.

Все происходило в полном безмолвии, Алек физически ничего не ощущал, но он осознавал отчаяние, движущее женщиной, так же отчетливо, как если бы испытывал его сам.

Мгновенно, как во сне, лужайка сменилась лесом; один ландшафт быстро перетекал в другой. Алек чувствовал жжение в легких женщины, приступы боли в животе, откуда все еще сочилась темная кровь, легкую тяжесть свертка, завернутого в длинное полотнище сенгаи, который женщина прижимала к себе.

Ребенок.

Лицо младенца все еще покрывала кровь роженицы, но синие глаза были открыты.

Такие же глаза, как у него.

Постепенно его взгляд перемещался выше; теперь он смотрел как бы глазами женщины на одинокую фигуру вдалеке, четко обрисованную первыми лучами рассвета; мужчина стоял на большом валуне.