Хроники Дерини - Куртц Кэтрин Ирен. Страница 108

Он увидел, как приоткрылась дверь, и повернул голову. Старый отец Ансельм, стоявший в дверях в зеленом стихаре, склонился перед Дунканом в извиняющейся позе.

— Я не хотел помешать вам, монсеньор, но пора уже собираться. Могу я чем-нибудь помочь?

Дункан покачал головой и повернулся к алтарю лицом.

— Все готово?

— Семья в сборе, процессия выстраивается. Еще несколько минут, и...

Дункан склонил голову и закрыл глаза.

— Благодарю вас. Я буду точно в назначенное время.

Он услышал, как дверь тихо закрылась, и поднял глаза на распятие над алтарем. Вот благой, добрый Бог, и Он знает, что Дункан хочет сделать, и для Него нет церковных авторитетов, ибо есть что-то выше их. Дункан не совершает греха.

Со вздохом Дункан достал и развернул черную сутану, прикоснулся к ней губами и одел ее через голову, закрепив края крест-накрест шелковым шнурком и разгладив полы. Он остановился и некоторое время осматривал себя, потом надел на шею тяжелый серебряный крест на черной шелковой нити. Затем он поклонился перед алтарем и двинулся к двери, чтобы возглавить процессию. Все должно быть проведено в совершенстве — так, как это полагается и, может быть, делалось когда-то.

Морган сидел на второй скамье от гроба. Справа от него был Келсон, слева — Яред и Маргарет, все в черном. Сзади сидели Дерри, Гвидион, слуги и приближенные герцога Яреда, и за ними — столько жителей Кулда, сколько могла вместить небольшая церковь. В Кулде любили обоих — и Кевина, и Бронвин; горожане, как и семья, оплакивали их смерть.

Утро было солнечным, но туманным, холодок последних заморозков еще стоял в воздухе. А здесь, в церкви Святого Тейло, было темно и сыро, и освещали ее траурные факелы вместо свадебных свечей, которые горели бы сегодня, не случись того, что случилось.

С двух сторон у гробов поставлены были траурные канделябры, а сами гробы, стоявшие в центре нефа, были покрыты черным бархатом. На гробах были изображены гербы обоих фамилий, и Морган, закрыв глаза, заставил себя повторить в памяти их очертания — в знак любви к ушедшим.

Маклайн: три красные розы на серебряном поле, с голубым львом над ними. И все увенчивал личный знак Кевина — три серебряные точки.

Сердце Моргана сжалось, но он заставил себя продолжать рассматривать. Зеленый грифон в двойном красном круге или в ромбе: это в память о Бронвин.

Морган открыл глаза и взглянул поверх гробов на свечи, горящие на алтаре и отражающиеся в серебре и золоте канделябров. Но сам алтарь был покрыт черным, и черным были задрапированы золоченые фигуры. А когда хор начал отходную, Моргану было уже не убедить себя, что все это не так, что ему только кажется. Нет, это были похороны.

Процессия двинулась — клир в подобающем облачении, задрапированные черным кресты, служки с серебряными подсвечниками, монахи обители Святого Тейло в траурных сутанах и, наконец, Дункан, служивший мессу, бледный, облаченный в черное и серебряное.

Когда процессия достигла церкви, став с двух сторон алтаря, Морган услышал начальные слова литургии:

«Introibo ad altare Dei» — «Я взойду к алтарю Господню».

Морган преклонил колени и опустил лицо на руки, не желая видеть в могиле тех, кого так любил. Всего несколько недель назад Бронвин была жива и радовалась своей свадьбе с Кевином. А сейчас она мертва, погибла во цвете лет от магии, от рук одной из себе подобных...

Морган больше не любил себя, не любил Дерини, не любил своего могущества и готов был сожалеть о том, что половина крови в его жилах — от этого проклятого племени.

Почему так? Почему Дерини должны быть прокляты, почему должны собственные силы воспринимать как муку? И сколько это будет длиться? Неужели к тому времени, когда потомки смогут и захотят воспользоваться этими силами, сами силы забудутся, исчезнут? То есть, конечно, силы найдут себе дорогу, и люди, использующие их, появятся снова, но никто и не вспомнит тогда, что идут они от древнего рода людей, называвшихся Дерини.

А эта полоумная старуха Дерини, не знавшая, кто она и откуда, которую заставили скрывать свои силы — ее или ее родителей,— теперь занимается магией на потребу любвеобильным молодым людям — и вот, убита Бронвин...

Что может быть хуже этого?

Все вопросы, встававшие перед ним последние месяцы, сводились к одному — к вопросу о Дерини. Магии Дерини, три века отчужденной церковью, теперь грозит священная война. Дерини ненавистны обычным людям, на чем и играет Варин де Грей, обещая им перебить все это племя, начиная с него, Аларика Моргана. И он ведь едва избежал смерти в обители Святого Торина. А теперь еще — его и Дункана отлучение...

Но без них, без Дерини, не одержал бы Келсон победы на своей коронации, не одолел бы Кариссу, которая хотела, видите ли, «вернуть» трон, якобы принадлежащий по праву ей и ее отцу. А кто заставил не мешать сыну богобоязненную Джеанну — а уж она-то сама чистокровная Дерини, правда не знавшая наверняка о своем происхождении? И каков результат?

А что принесет война с Венцитом Торентским? Разве Венцит не чистокровный лорд Дерини, обладающий всеми силами древнего племени в государстве, где магия разрешена? И разве не ходят слухи, что он привлекает на свою сторону других Дерини, которые в страхе перед людьми радуются возвышению Дерини на востоке и начинают мечтать о возвращении неограниченной власти, которая была у них три столетия назад,— а можно ли это допустить? В конце концов, зло это или нет — быть Дерини, а времена для них сейчас недобрые. Имей Морган выбор, он, может быть, и рад был бы отречься сейчас от своих сил, как хочет того Лорис.

Аларик поднял голову и заставил себя слушать мессу, которую служил Дункан.

Он понял: все эти рассуждения слишком себялюбивы. Не он один испытывает такие мучения. А Дункан? Какие ангельские силы должны были благословить его, чтобы он, отлученный от церкви, решился взойти на амвон и служить как ни в чем не бывало?

Морган, конечно, не мог знать мыслей Дункана, да и потом — это не его дело. Но он не сомневался, что у его кузена были важные основания для такого поступка. Церковь до сего дня занимала важное место в жизни Дункана. Сейчас он бросал ей вызов, отдавая дань уважения и любви брату и названой сестре, хотя только Морган, Келсон и Дерри знали об этом. Дункану тоже непросто быть Дерини.

— Agnus Dei, qui toUis peccata mundi, miserere nobis,— произнес Дункан.— Агнец Божий, грехи мира принявший, отпусти прегрешения наши.

Морган склонил голову и со вздохом повторил эти слова, но они не принесли облегчения. Он не был уверен, что случившееся два дня назад произошло по воле Божьей, как не был уже уверен и в том, что силы, которыми он пользовался всю жизнь, были добрыми.

«Domini, non sum dignus...» — «Господи, я недостоин милости Твоей. Господи, исцели дух мой».

Месса продолжалась, но Морган не слушал ее. Тоска и печаль сдавили его сердце, и он удивился, обнаружив, что стоит вместе с другими в воротах родовой усыпальницы, и понял, что сейчас ворота закроются за Бронвин и Кевином навсегда.

Он огляделся и увидел обступивших склеп родственников и домашних. Келсон стоял с герцогом Яредом и леди Маргарет, но Дерри был рядом, и он доброжелательно кивнул, когда Морган посмотрел на него.

— Не нужен ли вам отдых, сэр? Думаю, в последние дни у вас не было возможности...

Морган закрыл глаза и потер лоб рукой, как бы желая стереть печали последних нескольких часов, и покачал головой:

— Извини, Дерри... Я хочу несколько минут побыть один...

— Конечно, сэр.— Дерри с тревогой взглянул на него.

Морган покинул погребальную процессию и прошел во дворцовый сац, соединенный с церковью. Незаметно пройдя по усыпанной гравием тропе, он подошел к тяжелым дубовым дверям часовни, где была похоронена его мать.

Он давно не был здесь — не вспомнить, как давно; в часовне было чисто и свежо, кто-то приподнял застекленное окно над саркофагом, и золотые солнечные лучи бросали всюду отблески, согревая алебастровое надгробие.