Поцелуй зверя - Бароссо Анастасия. Страница 12

Она не курила почти три месяца — с тех пор как вернулась из той поездки. С тех пор, как пыталась честно, но, видимо, безуспешно жить правильно. Пришлось признать, что не выходит.

С непривычки голова неприятно закружилась, и горькая тошнота подошла к горлу. Она курила, сидя в кресле. И все время, пока не истлела до фильтра сигарета, смотрела на грязную куртку, валяющуюся на полу у дивана. Потом, решительно затушив окурок в блюдце, взяла ее двумя пальцами. Засыпав двойную дозу «Мига», включила стиральную машинку.

Все это заняло не меньше двух часов. За окном уже совсем стемнело, и огни фейерверков раскрашивали черное небо разноцветными каракулями расшалившегося ребенка.

Из ванной периодически слышались звуки. Особенно сначала. Что-то среднее между вскриками, стонами и ругательствами… Вода хлестала беспрерывно, и что-то временами падало и звенело. Однако оттуда никто не выходил. Она и сама после этой уборки с удовольствием легла бы в горячую воду. Что он там, уснул, что ли?! Вот, не хватало только еще залить соседей!

Постояв с минуту в нерешительности у двери, Юлия постучала по ней костяшками пальцев. Никакого ответа. Она осторожно нажала на ручку — дверь была заперта. И она постучала громче. Когда еще через две минуты ей никто не отозвался, терпение кончилось. Всему когда-то приходит конец, а уж ее терпению он всегда приходил довольно быстро.

Юлия несколько раз помигала выключателем. И, заколотив в дверь кулаком, крикнула, что было сил:

— Эй, ты! Иван, мать твою… Ты что там, умер, что ли?!!

На этот раз последовала хоть какая-то реакция. По крайней мере, исчез шум льющейся воды. Непривычная тишина накрыла квартиру тревожным, таинственным ожиданием или это просто от бессонной ночи так казалось? Кроме тишины, не случилось ничего. И Юлия снова занесла кулак и открыла рот, собираясь сказать ему все, что думает. В этот момент открылась дверь, чуть не дав ей по лбу.

Он вышел. А вместе с ним влажное тепло, пар и запах ее миндального геля для душа. То, как смотрелась на нем папина пижама, — это была отдельная эмоция. Увидев его лицо, Юлия ахнула. И не смогла удержать нервный смешок.

— Извини… что так долго.

— Я думала, ты там уснул.

— Давно не мылся.

Он смущенным жестом убрал с лица длинную мокрую челку.

— Извини. — Снова попросил он.

— Да… ничего…

Безуспешно стараясь стать незаметным, а еще лучше невидимым, он тихо проскользнул мимо нее в глубь прихожей, еще раз обдав запахами мыла и шампуня.

С минуту Юлия ошеломленно стояла у двери в ванную. Ужасно хотелось смыть с себя усталость и нервы этой ненормальной ночи, но она устала, и с ужасом думала о том, как сейчас будет снова все отмывать, попутно пытаясь вспомнить, где у мамы может лежать хлорка. Страшно было представить, что придется хотя бы ногами встать туда, где только что было «это»… Решившись, наконец, войти, Юлия удивилась еще сильнее. Ванная, а заодно и раковина сияли идеальной белизной, какой при ней никогда не бывало, если только мама не затевала генеральную уборку. Но последний раз это было очень давно.

На круглом запотевшем зеркале текли слезами аккуратные буквы, вырисовывая слово «Спасибо».

Греясь в душистой пенной воде, Юлия не знала, смеяться ей или плакать. Совершенно несовместимые чувства, противоречивые настолько, что зашкалило бы давно все датчики, если бы она была прибором, клокотали в душе, пока она медленно водила мочалкой по разомлевшему телу, подняв над водой стройную ногу.

С одной стороны, она явно чувствовала радость и облегчение от того, что вроде бы сделала доброе дело. Вообще, какая-то рождественская история получилась — прямо для агитационной святочной брошюры! И он оказался, слава богу, не убийцей. И даже не грабителем вроде бы. Подобрала, значит, несчастного, обогрела бездомного… Пора было признаться самой себе, зачем она это сделала. И если быть честной самой с собой — ей давно уже хотелось сотворить нечто подобное. Приходили даже мысли пойти работать в хоспис или детский дом. Но дело ограничилось бросанием питья и курева, да и то ненадолго, как выяснилось.

Но, с другой стороны — сейчас, когда шок и потрясение от всех этих событий чуть улеглись, она гораздо больше боялась выходить из ванной. Теперь по-настоящему. Не животный ужас, а… именно страх мешал выключить воду, ставшую слишком горячей.

Что она теперь с ним будет делать? Что?! Снова станет укладывать его спать на диванчике? Даст ему папину одежду, в которую он не влезает, и отправит ко всем чертям? А может, пока она тут лежит, он, помывшийся, вынес уже все, что мог да и… И лучше бы это было так. Во всяком случае — проще.

Она была в смятении и потому лежала и лежала, наполняя ванну новой горячей водой, до тех пор, пока не стало трудно дышать и кровь не забилась в висках от слишком большой концентрации влажного воздуха. Тогда пришлось встать. Надеть халат… Боже — халат на голое тело! А, чего там… тут уже либо пан, либо… Она посмотрела в запотевшее зеркало. Юлии стало смешно. Ей казалось — у нее такие неспешные, разумные мысли. А глаза при этом — огромные, как у какого-то испуганного звереныша, зато ярко-зеленые. На контрасте с медно-красными волосами, лежащими вокруг лица мокрыми завитками. Запахнув халат как можно плотнее, Юлия вышла из ванной.

В квартире царила уютная тишина. Если не считать взрывов за окнами. В гостиной тихо бубнил телевизор. Следов погрома или грабежа, по крайней мере, явных, не наблюдалось. С кухни раздавались тихие, непонятные звуки. И еще чем-то пахло.

— О… — сказал он, отпрянув от плиты, на которой что-то шкворчало… — С легким паром…

— Или ирония судьбы.

— Что? — не понял он.

— Да так… Спасибо.

— А я тут… цыпленка решил… подогреть. А то он синий весь…

— А-а…

— Сковородка у тебя тут… на видном месте лежала.

— Понятно.

На ее шестиметровой кухне он казался огромным. Кухня, конечно, маленькая, но он был ростом под метр девяносто, точно.

Рукава папиной пижамной куртки оказались на нем «три четверти», впрочем, как и штанины. Из рукавов и штанин в бело-голубую полоску торчали бело-розовые мускулистые руки и ноги, покрытые светлыми вьющимися волосами. На груди пижамная куртка не сходилась, а на плечах вообще сидела с риском порваться при любом движении. Мощная шея смотрелась в чересчур узком, а потому расстегнутом вороте трогательно и беззащитно.

— Ты не думай, я больше ничего не трогал…

— Угу. Молодец.

Только после этого Юлия начала хохотать, без сил опустившись на табурет от типового кухонного гарнитура.

Было уже около одиннадцати вечера. За окнами свистели, орали, стреляли и вообще — шла бурная новогодняя жизнь.

Они сидели в гостиной за столом. Юлия в кресле, а он на том самом диване, закутанный в плед, не столько потому, что мерз, сколько потому, что Юлия не могла без нервного смеха смотреть на его руки, торчащие из рукавов папиной пижамы. Сама она была в халате на голое тело и валенках на босу ногу.

Цыпленок, подогретый Иваном на сливочном масле, благоухал чесноком и специями, и дымился в центре стола. В холодильнике нашлась банка оливок и кусок сыра, который они порезали тонкими ломтиками. Еще был белый хлеб и ваза с мандаринами. Взяв в рот кусок цыпленка, Юлия поняла, что сейчас захлебнется слюной. Тело, согретое водой и халатом, нежилось в кресле. Мозги плыли. Пахло елкой и мандаринами.

Иван, пытаясь спрятать за влажными волосами кровоподтеки на подбородке и синяк, наливающийся под левым глазом, нерешительно взял в руки бутылку шампанского.

— Прости… что испортил тебе Новый год, — сказал он своим то ли сорванным, то ли простуженным голосом.

Пробка с громким хлопком вылетела в потолок.

Знакомая с детства мелодия наполнила комнату волшебным и непобедимым ощущением праздника.

По второму каналу снова повторяли «Иронию судьбы, или С легким паром!».

Глава 6

ЛЮТИЧИ

Бояна неподвижно стояла на высоком крыльце, покрытом тонкой, как грань меж навью и явью, скользкой наледью.