В стране слепых - Флинн Майкл Фрэнсис. Страница 77
Мертв. Теперь Джереми мог думать об этом спокойно. Сумасшедшее напряжение тех дней, паническое ощущение, что нужно немедленно что-то делать, остались в прошлом, хотя временами ему даже хотелось их вернуть. До сих пор группе Ллуэлин так и не удалось установить ничего нового в деле Денниса, и он ощущал что-то вроде стыда при мысли, что смирился с таким положением. Но что было делать – залезть на крышу и кричать на весь Денвер? Обшаривать все углы и закоулки? Кое-кто из друзей говорил, что он «легко возбудимая натура». Может быть, и так. Может быть, он всегда реагировал на события немного преувеличенно и слишком эмоционально. Может быть, только теперь он учится в критические моменты вести себя иначе. Огромное сдерживающее влияние на него оказывала Гвинн с ее спокойным, уравновешенным отношением к жизни. Может быть, она могла бы подсказать ему, как обращаться с Пенни?
Он перебрал надписанные аккуратным почерком папки, лежавшие на столе, и вытащил ту, на которой стояло «Кетле». Открыв ее, он начал перелистывать копии журнальных публикаций, газетных заметок и статей из энциклопедий. Их было не так уж много: имя Кетле не пользовалось шумной известностью. Он отыскал статью из «Нью-Йорк Ревью оф Букс» и протянул ее Пенни.
– Это статья не столько о самом Кегле, сколько об истории статистики, – сказал он. – Но я подчеркнул те места, которые нужны.
Пенни кивнула и провела пальцем по странице в поисках упоминания об астрономе.
«…Кетле показал, что вариации роста человека соответствуют этому „закону ошибок“, и его мысль о возможности более широкого применения „закона ошибок“ легла в основу многих важных исследований конца XIX века в области статистики. Его вклад в науку состоял в том, что он ввел понятие о статистических законах – представление о том, что можно установить истинные факты о множестве людей даже в тех случаях, когда не может быть получена информация об отдельных составляющих этого множества…»
Она подняла глаза от страницы.
– Это поразительно! Мне всегда было интересно, кто виноват в том, что статистика внедрилась в социологию. Но кто эти… – она еще раз заглянула в статью, – Максвелл и Больцман?
– Я и их разыскал. Эти ученые ввели представления Кегле о статистических законах в физику. Но читайте дальше.
Он чуть не ерзал на стуле от нетерпения. Улыбнувшись ему, Пенни прочитала еще абзац.
«…Начиная со второй четверти того столетия сбор статистических данных стал всеобщим увлечением. Мотивы его нередко были связаны с реформистскими настроениями: многие полагали, что статистика позволит создать-научную основу прогрессивной социальной политики. Адольф Кетле разделял увлечения реформистов, но считал, что для этого нужны не одни только факты. Он стремился создать количественную науку об обществе, которая внесла бы порядок в социальный хаос…»
Джереми развел руками.
– Вот. Видите, в те дни было не так уж мало людей, которые задумывались над тем, нельзя ли создать науку об обществе. По словам «Британской Энциклопедии», Кетле изучал «количественные законы произвольных действий». Например, преступлений. – Он показал им копию статьи из энциклопедии. – Это вызвало к жизни множество исследований, посвященных тому, что тогда называли «нравственной статистикой», и широкую дискуссию о свободе воли, с одной стороны, и социальном детерминизме человеческого поведения, с другой.
Гвинн вынула изо рта трубку.
– Могу себе представить, – сказала она.
– Кегле даже написал книгу на эту тему – «Социальная физика», она вышла в 1835 году. Неудивительно, что он поддерживал с Боклем такую активную переписку. Они оказались единомышленниками. Очень жаль, что их письма не сохранились. Нашу группу они могли бы очень заинтересовать.
– Заинтересовать – не то слово, – заметила Гвинн, взглянула на Куик и хитро усмехнулась. – Давайте расскажем обо всем этом Херкимеру на следующем заседании.
– Нет уж, дорогая Гвинн, рассказывай сама. Я лучше спрячусь под стол, – отозвалась Пенни.
Только поздно вечером, когда Джереми собирался ложиться спать, ему пришла в голову мысль, от которой у него по спине побежали мурашки.
Было ли исчезновение переписки Бокля с Кетле всего лишь несчастной случайностью – или за этим стоит что-то большее? Он застыл на месте, просунув ногу в штанину пижамы. Ему представилась некая таинственная туманная фигура, которая одну за другой берет аккуратно перевязанные пачки писем, рвет их на мелкие клочки и швыряет в огонь. Он вспомнил, как неожиданно умер в Дамаске Бокль. Конечно, у него всегда было слабое здоровье, но не могло ли быть?...
Джереми снова вспомнил подброшенное в воздух тело Денниса. А кто-то стрелял в Бомонт, и того репортера – как его фамилия? – тоже убили… И еще этот Брейди Куинн, о котором он читал в бомонтовской распечатке. Общество Бэббиджа убивало всех, кто близко подходил к его тайне. Бокль был современником Куинна, только немного его моложе, – ведь так? Может быть, Бокля отравили?
Он швырнул пижамную куртку на кровать и большими шагами прошел в гостиную, где оставил свои материалы. Повозившись с замками кейса, он достал составленный Генри Бэндмейстером перечень людей, мест и предметов, которые упоминались в бомонтовской распечатке. Он присел на диван, держа перечень на коленях, и принялся листать его – сначала на букву «Б», потом на «К». В конце концов он перевел дух и опустил перечень на колени.
Нет, конечно, это была глупость. Случайное совпадение. Ни Бокль, ни Кегле в бомонтовской распечатке не упоминались. Ничего удивительного – в те дни Америка и Европа были как отдельные миры. Бокль, правда, много путешествовал с матерью, но только по Европе и Ближнему Востоку. Не было никаких намеков на то, что он мог быть как-то связан с Обществом Бэббиджа, и даже на то, что Общество могло что-то знать о нем. Или о Кегле. Нет, просто мысль о возможности создать «науку об обществе» в середине девятнадцатого века висела в воздухе. Неудивительно, что на эту тему размышляли несколько ученых.
И все-таки ему по-прежнему было не по себе.
11
Так бывает, когда падаешь с обрыва. Как только решение было принято, все остальное произошло быстро и неотвратимо. Ассоциация всегда действовала только так – энергично, скрытно, избегая ненужных осложнений. Прилетевший хирург предложил несколько вариантов на выбор, Сара высказала свои пожелания, и вот она уже лежала с головой, сплошь замотанной бинтами, и размышляла, правильно ли сделала.
Следующие несколько недель она провела в постели на самом нижнем этаже подземного убежища. Время от времени к ней в лазарет наведывались Умник, Текс и даже Джейни Хэч. Она говорила им, что все прекрасно и что она ждет не дождется, когда можно будет снять повязки. Но она ни разу не спросила, где остальные и почему больше никто к ней не заходит.
После ожидания, которое, казалось, тянулось целую вечность, бинты сняли.
И тут работа началась всерьез.
Сара изо всех сил старалась не глядеться в зеркало. С тех пор, как сняли повязки, это превратилось у нее почти в привычку. Проходя по коридору мимо окон или каких-нибудь других гладких поверхностей, где можно было увидеть свое отражение, она отворачивалась, а умываясь по утрам, избегала поднимать глаза. Не то чтобы ее обезобразили или изуродовали, – отнюдь нет. Просто женщина, которую она видела в зеркале, была ей совершенно незнакома.
Когда сняли бинты, она долго разглядывала свое новое лицо, поворачивая зеркало то так, то этак, и пытаясь увидеть его под всеми возможными углами. Кожа стала темнее, чем была, лоб сделался выше, нос чуть шире. Ей даже как-то ухитрились изменить форму рта – теперь она улыбалась шире, чем раньше. В общем и целом, не такое уж плохое лицо, мужчины еще будут на нее оглядываться. Но как ни старалась Сара, она не могла увидеть в нем никакого сходства со своей матерью.