Зов Древних - Локнит Олаф Бьорн. Страница 20

Что они делали там? Куда уходили? Молились? Совершали свои жуткие ритуалы или общались со своими ожившими заклятиями? Узнать пуантенец ничего не мог, но это и не было нужно. Само собой понятно, что в такое время убежать из подземелий было проще простого, а на поверхности пусть-ка попробуют справиться с аквилонским солдатом! Дело было за малым: освободиться от цепи (или от стены, к которой цепь была прикована) и узнать, в какую сторону идти, чтобы выбраться на свет, дарованный Митрой. Он уже пробовал разогнуть железные кольца или вытащить из стены пробой, но скоро понял, что для этого нужна сила дракона, если не большая, или заклинание, способное подчинить холодное железо. Такой силы даже у могучего пуантенца не было, а заклинаний он отродясь не знал. Правда, оставался еще замок на цепи, к которому полагался и ключ. Только где взять этот ключ, солдат и представить себе не мог.

А срок, назначенный ему неизвестно кем, приближался — об этом говорили черточки, нанесенные мелом на противоположной стене, которую освещал факел. В часы, когда пуантенец засыпал, чья-то рука старательно отсчитывала оставшиеся дни. Оставшиеся, скорее всего, до его смерти. Кто делает это, он никогда не видел, хотя воображение рисовало прежде всего того самого злобного мага, что так запросто обездвижил его в тот препечальный день.

Пуантенец видел во сне, как тот, скорчив злобную отвратительную гримасу, зажав в кулаке длинный тонкий и острый нож, бродит над его телом, заранее примериваясь, как это железо вопьется в ненавистную плоть человека из большого народа. Человек просыпался — на стене напротив в свете факела он видел все те же черточки, среди которых недоставало одной, и никаких следов. Надо ли говорить, что спал он, конечно, не в те часы, когда все нелюди пропадали невесть куда. В это время он как раз и пытался что-нибудь сделать с цепью.

Но черточки убывали, а цепь все не поддавалась. Когда их число сократилось с четырнадцати до девяти, он отчаялся бороться и, истомленный переживаниями, уснул незадолго до того, как все эти миндалеглазые идиоты побегут на свое непотребство. Единственным, что можно было любить в этих подземельях, был удивительный, теплый и толстый мох, на котором спалось, как в пуховой постели,— нигде больше такого ни Люций, ни солдат не встречали. На этом мху пуантенец и заснул, поглаживая его, как единственное сочувствующее существо.

Именно во время этого сна и произошло чудо, которое спасло пуантенца. Как всегда, ему снился мерзкий колдун, хотя на сей раз лицо его было не столь жестоко, как обычно, да и кинжала в кулаке не было. Колдун долго ходил вокруг, что-то бормотал, потом взмахнул откуда-то появившимся у него в руках большим платком, и платок мгновенно исчез, а в пальцах у колдуна появился ключ, который он вертел с легкостью и проворством вендийского жонглера, так что тот мелькал, превращаясь в нечто прозрачное.

Пожонглировав ключом вдоволь, колдун бросил его, как метают дротик, в замочную скважину, а сам заплясал в диком танце, так что руки, ноги, тело и голова двигались будто сами по себе в бешеном темпе, выписывая умопомрачительные вензеля. После очередного такого прихотливого па вдохновленный до исступления самим собою колдун расплясался так, что по горячности исчез, только дуновение долетело до солдата. И вместе с тем последовал тихий характерный щелчок: ключ повернулся в замке сам собой, дужка отпала, а затем ключ тоже испарился чудесным образом, лишь дымок синеватый пошел.

«Неужели свободен?» — не поверил себе пуантенец, не понимая, бодрствует он или еще пребывает во сне. Если во сне, то откуда звуки и ощущения, а если все происходит наяву, то какого черта злобной твари размыкать его оковы — поиздеваться решил, что ли? Да и вообще, что это он разгуливает по пещерам и пляшет подобно пиктскому шаману в столь неурочный час, когда все нелюди предаются беснованию совсем в другом месте?

И тут, сообразив, что сны снами, а дело делом, — жить-то ему очень хотелось,— преодолев тонкую, но трудную границу между видениями и бодрствованием, он открыл глаза. И успел заметить, как кто-то одетый в тонкую белую ткань, мгновенно отступил в темноту из круга света под догорающим факелом, и действительно, только дуновение коснулось лица пуантенца. Но этот кто-то определенно не был ни колдуном, ни вообще обитателем подхолмных пещер: фигура была высокая и тонкая, похожая на женскую! А час между тем и вправду был еще не поздний — нелюди покуда не начали шнырять по своим коридорам. Окончательно придя в себя, солдат взглянул на замок. Чудо! Замок действительно был открыт! Ключа рядом не было, но, пребывая в железном браслете с одним кольцом на левой щиколотке, пуантенец мог идти, куда ему заблагорассудится. И он поспешил встать — на стене исчезла еще одна черточка.

Кормили его не слишком щедро, и потому сказать, что он был полон сил, было бы неверно, к тому же от долгого сидения в глазах зарябило, и немного закружилась голова. Но скоро дурнота отпустила его. Теперь следовало определить, куда держать путь.

Он огляделся. Ниша, куда его водворили, находилась в длинном темном туннеле, уходящем в обе стороны в неизвестные подземные глубины. Слева от ниши во мрак ответвлялся узкий проход. Рассудив, что идти туда же, куда бегут все карлики на свой шабаш, было бы опасно, солдат пребывал в замешательстве. И тут — или это показалось? — из-за угла этого узкого бокового коридора мелькнула та самая белая полупрозрачная ткань и сейчас же исчезла.

Повинуясь безотчетному порыву, он двинулся вслед неуловимой незнакомке. В коридоре было темно, пришлось идти, держась рукой за стену. Он не ведал, где кончится этот проход, надо ли поворачивать еще или так и следовать вдоль стены, не знал, сколько еще ему идти, и надо ли торопиться.

Зато он верил, что удача наконец-то улыбнулась ему и Митра, услышав его молитвы, ниспослал ему спасение в лице светлого и таинственного проводника-хранителя, принявшего прекрасный и почти незримый облик.

— Весьма странно было бы, если б грубый пуантенский мужлан столь красочно и богоприятно мог излагать свои мысли,— заметил Септимий, саркастически улыбаясь.— И тем не менее я склонен думать, что чудо, дарованное свыше, тем паче дарованное в самый тревожный час, когда жизнь висит на волоске, способно привести к просветлению самую что ни есть темную и заблудшую душу. Не удивлюсь, если, преисполнившись благостного трепета пред деянием бога, косноязычный пейзанин заговорил вдруг не менее красноречиво, чем, скажем, достойный Тарквиниан. Истории известны такие примеры. Впрочем, я вновь уклоняюсь от повести,— спохватился молодой ученый.

Итак, продолжая следовать этим коридором, солдат вдруг ощутил, что под ногами его вода, притом очень холодная. Что ж, лужи в подземных катакомбах не были редкостью, и пуантенец смело двинулся вперед. Но вода с каждым шагом прибывала, и, когда она достигла бедер, он усомнился в правильности избранного направления и снова застыл в растерянности. Вода была просто ледяной, пальцы ног начинали стынуть. Кто же знал, вдруг здесь целое подземное озеро, выход из которого находится где-нибудь в глубине, куда даже опытный и сильный пловец не сумеет добраться?

И солдат воззвал к Митре Светозарному, дабы тот послал ему знамение, что путь его верен, либо, если это наваждение подземных бесов, изобличил его. И тут же он ощутил легкое касание на своей поднятой вверх руке — оно было прохладным и нежным. Будто чьи-то тонкие пальцы обняли его запястье и повлекли вперед. И он, преисполнившись возвышенных чувств и решимости, пошел, теперь уже не сомневаясь, туда, куда вела его рука поводыря, не обращая внимания на ледяной холод воды и забыв об ужасах, таившихся во тьме. Скоро вода подступила ему к горлу, идти далее стало невозможно. На свое счастье, он умел неплохо плавать и, оттолкнувшись от каменистого голого дна, поплыл вперед, делая мощные гребки. Над головой он по-прежнему чувствовал присутствие невидимого хранителя.

Так он проплыл довольно, как ему думалось, долго. Тишину не нарушало ничто, кроме плеска волн, которые он сам же и вызывал. Несколько раз он проверял, не появилось ли под ногами дно, однако воды по-прежнему были пусты и глубоки. Когда холод стал уже невыносим, он повторил попытку еще раз, и тут долготерпение его было вознаграждено. Почти онемевшие ступни коснулись поверхности, да не голого камня пещеры, а скользких водорослей. Выходит, он добрался до места, куда проникал если не солнечный свет, то свежий воздух снаружи! Стремительно вышел он на неизвестный берег, и порыв прохладного ветерка пахнул ему в лицо. Несмотря на холод, до дрожи пробиравший тело, на лбу у пуантенца выступил горячий пот. Он опрометью бросился вперед, пробежал, несколько локтей и вот, миновав поворот, оказался перед трещиной на высоте своего роста. Сквозь нее серело затянутое тучами ночное небо. Как в бреду, не помня себя от опьянения свободой, подтянулся он на руках и, обдирая плечи о твердый шершавый камень свода, вывалился на поверхность земли.