Бродяга и фея (сборник) - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 34

А потом, у себя в каморке, он долго еще не решался воспользоваться этим чудесным средством. И лишь перед самым представлением, когда за перегородкой заговорили о том, с кем будут, а с кем не будут продлять контракт на следующей неделе, актер попробовал. Грим – темный и вязкий – ровно лег на лицо, придал ему некоторую смуглость… и актер вдруг почувствовал, как необыкновенная легкость разлилась по телу, а мысль заработала четко и ясно. Он резко встал, вышел на сцену, и зрители… Да что там зрители, когда его же приятели поверили тому, кого он им изобразил!

Но это было только раз, и больше – увы – не повторится. Актер поднялся с тюфяка, подошел к столу, взял стоявший там стеклянный пузырек и рассмотрел его на свет – пусто и тускло. Снадобья больше не было, кончилось. И лицо у актера было теперь уже не смуглое, как тогда, на сцене, а белое, даже белее обычного.

… Когда упал занавес и стали накрывать на столы, суфлер среди прочих новостей упомянул и о неком лекаре, колдуне и безумце, который вчера поздно вечером навел немало страха на своих соседей по дому. Безумец де искал эликсир жизни, а нашел гремучую смесь, которая его и погубила, да с таким грохотом, будто бы разверзлась сама преисподняя. Актер спросил, где это случилось, и, услыхав ответ, понял, что снадобья он больше не получит, не у кого будет просить. И что опять он будет лишним и ненужным, и вновь пойдет искать работу, а потом еще и еще не одну…

И все же мало ли! Кто знает, может, ему снова посчастливится! Актер наспех оделся, надвинул шляпу на самые глаза, задул свечу и вышел черным ходом. Чтоб никого не встретить.

Лекарь занимал полуподвальную дворницкую в каменном доходном доме средней руки. Когда актер вошел во двор, то увидел там повозку, груженую мебелью, узлами и книгами – книги в те времена стоили дорого, дороже многого. Дверь в дворницкую была открыта, и актер вошел туда.

В большой, но единственной комнате двое молчаливых незнакомцев увязывали последние пожитки. На актера они не обратили ни малейшего внимания, и так же, не глядя на него, они вышли из дворницкой, унося последние, пусть и небольшие, ценности.

Оставшись один, актер осмотрелся: стол, изъеденный кислотами, полупустые полки вдоль стен, на полках кое-где склянки, колбы, шкатулки, мешочки. И рукописные листы – на полках, на столе и россыпью на полу. Актер опустился на колени, поднял ближайший лист, посмотрел – лист был испещрен какими-то непонятными значками.

– Ты кем ему будешь? – послышалось из-за спины.

Актер обернулся – в дверях стоял один из молчаливых. Актер немного подумал и ответил:

– Друг.

Молчаливый едва заметно улыбнулся, сказал:

– Тогда владей, – и вышел.

Актер еще раз осмотрел комнату. И только теперь увидел на потолке большое закопченное пятно. След от гремучей смеси, сразу догадался он. Потом вздохнул, положил лист на пол, встал с колен, еще раз внимательно осмотрелся по сторонам… и пошел к двери. Там он снял шляпу, повесил ее на гвоздь, вернулся и принялся собирать рассыпанные листы. Собрал, сложил в стопку, сел к столу и принялся просматривать записи, в которых он не понимал ни слова. Зачем он это делал? Актер убеждал себя в том, что он поступает так в надежде найти состав желанного грима, но это не так – просто возвращаться обратно, к свисткам и яблокам, он не хотел и был рад, что обрел хоть какое пристанище.

Шло время – день, второй, третий, десятый. Актер раз за разом вначале просматривал… а потом уже как бы и перечитывал рукопись лекаря, ибо некоторые знаки, начертанные там, казалось, открыли ему свой смысл. Когда это случилось, он уже смог сложить разрозненные ранее листы в определенном порядке и приступил к дальнейшему их изучению. Соседи смеялись над актером: вот, посмотрите, нашел себе забаву – разбирает бумаги безумца! Ведь иначе как безумцем никто в том дворе покойного лекаря и не именовал. Ну да и ладно бы они, незнающие, так ведь и сами алхимики, люди ученые, в свое время не принимали лекаря всерьез. Да оно и неудивительно – ученые, по их мнению, занимались достойными, серьезными делами: кто искал эликсир юности, кто изобретал вечный двигатель, а кто и вовсе трудился над превращением несовершенных металлов в благородные. А этот!..

Но актер не сдавался – мало ли что болтают! И к зиме… Да он конечно мог бы управиться и ранее, но поначалу его едва ли не каждый день донимал хозяин балагана, раз от разу предлагавший все более заманчивые условия контракта, лишь бы только актер вернулся в труппу. Наконец актер не выдержал и отказался наотрез, сославшись на одолевшее его безумие. С тех памятных слов он возымел покой, и, благодаря этому, к зиме ему открылась первая глава тайных записок покойного лекаря. Смысл этой главы сводился к тому, что белый цвет есть вовсе не единый, а состоящий из семи других цветов – красного, оранжевого, желтого… Актер был удручен. Ну, еще бы! Потратить столько времени на то, чтобы прочесть подобную бессмыслицу! Так, быть может, соседи правы? И он, возможно, отложил бы дальнейшие поиски, да только вспомнил о поистине чудесном воздействии изготовленного лекарем грима, а также о нравах покинутого им балагана… и положил перед собою листы второй главы.

Тут надо вам сказать, что отнюдь не все считали лекаря безумным или шарлатаном. Немало болящих и после смерти лекаря являлись в дворницкую и, принимая актера за верного ученика покойного, молили его избавить их от тяжких недугов. Актер, не в силах отказать, каждого просителя наделял щепотью какого-либо снадобья – благо, что немало их оставалось на полках. Люди верили актеру, принимали порошки, лечились и исцелялись. И слава о новом лекаре не только тешила, но и кормила актера, а следовательно давала ему возможность продолжать изучение таинственных бумаг.

Вторая глава была прочитана актером гораздо скорей первой и оказалась посвященной тому, в каких дозах полезнее всего смешивать уголь, селитру и серу. Актер подставил к стене лесенку, соскоблил с потолка некоторое количество копоти, испытал ее и, не вникая в выводы второй главы, сразу перешел к третьей.

Третья глава, понятая почти безо всяких затруднений, потрясла актера своим кощунством. Лекарь открыто насмехался над святая святых – над строением всего сущего на свете! Не говоря уже о том, о чем и подумать-то страшно, он, не скрывая сарказма, подвергал сомнению очевидные истины. Так, к примеру, он не соглашался с тем, что имеется всего три первоначала: сера, ртуть и соль – горючесть, летучесть и растворимость. Не верил он и в удвоение золота, а перпетуум-мобиле называл шарлатанством.

Что и говорить, актер был весьма обескуражен столь очевидными заблуждениями учителя. И вновь, как и после первой главы, он хотел было бросить изучение рукописи. Единственно любопытства ради он глянул на первый лист четвертой, последней главы… и замер. Четвертая глава была посвящена гриму!

Точнее, не гриму, но составлению некоего средства, которое высвобождает в человеке то, что доселе было в нем сокрыто и о чем он зачастую и не подозревал. Актер запасся достаточным количеством свечей и углубился в чтение.

В главе четвертой лекарь утверждал, что возможности человека весьма и весьма обширны, и нужно только найти верный способ воздействовать на него, точнее на его… тут в рукописи следовало некое длинное и туманное определение, которое актер перевел единым словом – «душа». И тогда выходило, что если дать уверенность душе и раскрепостить разум, то человек познает мир во всей его бесконечности. Слово «бесконечность» опять-таки насторожило актера, но он не отложил рукопись, ибо уже следующий лист предлагал ему состав всесильного грима.

Состав грима оказался несложным, всего лишь восемь компонентов, и, кроме того, первые шесть были просты и легко доступны. Это: бальзам откровения, сок дерева лим-па, мактайский порошок, алмазная вода, талмертия и восемь гранов застывшего света с Полуденной звезды. Но вот зато седьмым компонентом предлагалось перо подземной птицы, а восьмым… восьмой компонент, тот и вовсе никак не именовался, а так и обозначался – цифрой восемь, написанной нарочито небрежно.