Бродяга и фея (сборник) - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 52
– Ну, хорошо, – сказал Меджа. – Я верю. Успокойся. Выпей.
Снова стало тепло. Разжались скрюченные пальцы, голова перестала болеть. Воины подняли Имширцао за плечи и усадили напротив Меджи. Тот строго посмотрел на Имширцао и заговорил:
– Мысль твоя совершила великое зло. Ты посмел усомниться в собственном величии и, более того, уверовал, что люди… – Меджа поморщился, сказал: – Нет, этого я не могу повторить.
Сказав так, он долго молчал и рассматривал свиток, а после все же отложил его, подумал и спросил:
– А где еще один?
– Еще? – не понял Имширцао.
– Да, еще, – Меджа повысил голос. – Где третий свиток?
– Какой?
– Это тебе лучше знать.
Имширцао растерялся. Он понял – что бы он теперь ни говорил, как бы ни клялся, ему не поверят. Что делать?
Меджа опять спросил:
– Где третий свиток? Что в нем? Для кого написан?
– Его нет!
– Молчи! И отвечай. Кому ты отправлял послания? Кто еще из бессмертных согласен с тобой? Сколько вас? Есть ли заговорщики в столице? И кто из них намерен стать Верховным? Отвечай!
– Я ничего не знаю!
– В яму!
И вновь стало темно. Меджа его не понял. Меджа боится мятежа, а он о нем-то и не думал. Он думал только о наложнице, о людях. Они живут, пока у них есть сила и надежда, потом умирают. Они свободны в выборе – жить или умирать. А он, вечноживущий Имширцао – раб хокки. Да, хокка сделала его бессмертным, зато лишила памяти, и из всей бесконечности прожитых лет ему даровано всего лишь два-три года, а остальные умирают, их словно и не было. Так что же это, если не обман? Какое же тогда это бессмертие? И мало этого; ему внушили, будто он правитель, бог, однако он даже не знает, где находится столица, сколь далеко раскинулась его страна и кто такой Верховный. И от него скрывают письменность, а если захотят, то могут бросить его в каменный колодец и держать там без хокки. И кожа станет дряблой, а глаза начнут слезиться; он лишается ума и бьется головой о камни, кричит – и никто не придет, не поможет. Так разве он бог? Он такой же как и люди раб Верховного, нет, даже больший раб, ибо рабство его бесконечно. Ну так дайте хотя бы глоток! Ну хоть каплю! Он больше не может, н-не мо…
Очнулся он в пещере, на полу. Его, лежащего навзничь, поили хоккой. Он жадно пил, давился, кашлял. Черное вино плескалось на лицо, на горло, на пол.
– Хватит, – наконец сказал Меджа. – Дайте ему отдышаться.
Имширцао посмотрел по сторонам – Меджа, четыре воина, светильник, циновка у входа. Ему отсюда не уйти. Они будут пытать его год, десять, сорок, двести – бесконечно долго. А он…
И, облизав губы, Имширцао начал говорить:
– Третий свиток я отправил ниже по Реке в поселок Ирбес, а тамошний правитель передал его в каменоломни. Четвертый свиток скороход доставил на рудник, что в двух пути от меня…
– О чем там говорится? – перебил Меджа. Он весь дрожал как гончая, напавшая на свежий след.
Имширцао молчал. Закрыв глаза, он видел, как десятки, сотни воинов врываются в дома бессмертных, как…
– Ну, отвечай! – вскричал Меджа. – Не вздумай препираться!
– Мы призываем к мятежу, – продолжал Имширцао. – Пятый свиток доставлен в столицу, в казармы. Шестой…
Жизнь бесконечна; можно не спешить и называть не торопясь, как следует обдумав. Имширцао так и поступил. Он говорил – Меджа, кивая головой, записывал. Прекрасно! Значит, не забудет. И бросит в подземелье сотни, тысячи богов. О, будьте вы прокляты, бессмертные рабы! Пожрите же самих себя! Он знает: ложь его кощунственна, зато он, Имширцао, отомстит за ту, которая для него навсегда останется живой.
Шапка Мира
Скрипели полозья; сопели, урчали собаки. Урр Мохнатый бежал впереди и торил им тропу. Глубокий снег искрился под ногами и излучал холодное сияние.
А вокруг была тьма. На черном небе ни луны, ни звезд. Пар из-под полотняной маски, скрывавшей лицо, был такой густой, что временами Урр не видел ничего – лишь пар. Тогда он спотыкался, падал в снег, вставал и вновь бежал. Собаки едва поспевали за ним. Урр спешил, он хотел поскорей добежать до вершины холма. Оставалось каких-то полсотни шагов. Двадцать пять. Двадцать. Десять. Четыре…
Добежал. Остановился. Упряжка догнала его; собаки, путая постромки, сбились возле его ног. Урр оглянулся. Еще два десятка упряжек спешили за ним. И два десятка воинов, закутанных в меха, бежали каждый впереди своей упряжки. Значит, никто не отстал и можно отправляться дальше. Урр отдышался, сбил с маски приросшие к ней льдинки и побежал по пологому склону. Однако вскоре, пропустив вперед собак, он повалился в сани и, восклицая «хенья! хенья!», лег поудобней и закрыл глаза. Под гору можно отдохнуть, собаки сами справятся.
Как хорошо лежать в санях, когда тебя мерно качает и хочется спать! Но ты не спишь, а чувствуешь под боком острый меч и знаешь – скоро бой. Когда собаки нападут на след, они тотчас же собьются с шага, вожак рванется в сторону и зарычит, а все остальные подхватят, Урр сразу соскочит с саней… А потом, возвращаясь домой… Урр заснул. Собаки, натянув постромки, по грудь проваливались в снег. А сзади еще два десятка упряжек спускались с холма.
И вдруг вожак рванулся в сторону, завыл, присел. Шерсть на загривке вздыбилась, глаза налились кровью. Урр, еще до конца не проснувшись, соскочил с саней и, замахнувшись мечом, прикрикнул не него:
– Молчи!
Вожак, недовольно косясь на него, замолчал.
А Урр уже внимательно смотрел по сторонам. Вокруг был только снег – искрящийся, покрытый твердым настом. Ни дерева, ни камня, ни торосов. И всё же где-то здесь должна быть берлога. Однако не стоит спешить, а лучше подождать, пока прибудут остальные воины. Те, подъезжая, молча вставали с саней и, обнажив мечи, шли к нему, старшему в отряде. Когда все собрались, Урр выпряг вожака из упряжки, и тот, взрывая мордой снег, бегом повел по следу. Урр едва удерживал его на поводке.
Когда пробежали две сотни шагов, вожак остановился, поджал хвост и негромко завыл. Урр присмотрелся – прямо перед ним сугроб слегка просел, и там же ноздреватый снег был немного темнее, чем рядом. Сомнений больше не было – они пришли к берлоге морфов.
В Священном Прозрении сказано: «Вы, люди, рождены затем, чтобы жить и наслаждаться жизнью, а тот, кто покушается на вашу жизнь, достоин смерти». Урр поднял меч и поднес его к маске. Меч нужно целовать открытыми губами, однако же в сильный мороз сталь к ним сразу примерзнет, порвет. И, надо полагать, Великий Винн простит его за нарушение обряда.
Коснувшись маской лезвия меча, Урр нетерпеливо оглянулся и призывно махнул рукой. Шестеро воинов вышли вперед и принялись разбрасывать сугроб. Седьмой тем временем возился с факелом. Без факела нельзя; огонь поможет отыскать врагов и, главное, сделает их беспомощными – морфы слепнут от яркого света. Но это только зимой. А летом…
Горят поселки, города, посевы. Неисчислимые полчища проклятых морфов идут неудержимо, как потоп, от горизонта и до горизонта. Свирепые и ненасытные исчадия Севера спускаются на благодатный Юг и толпами гибнут в сражениях, тонут в ловушках, горят в подожженных лесах, мрут близ отравленных колодцев – и всё же идут. Никто не в силах их остановить, все убегают прочь. Зато зимой…
Отбросив снег, воины стали выламывать ветки, скрывавшие вход, стараясь делать это тихо и без лишней суеты. Когда же вход в берлогу был наконец расчищен, Урр взял пылавший факел, наклонился и осветил им берлогу.
На длинных нарах, тесно прижавшись друг к другу, лежали укрытые шкурами люди. Все спали. Урр оглянулся к воинам, шепнул:
– Пора! – и первым с поднятым мечом поспешно сбежал вниз.
И там они рубили всех подряд. Враги просыпались, кричали, метались – и раз за разом попадали под удар. Воины гневно, надрывно кричали:
– Смерть! Смерть! – и каждый взмах меча рубил, искоренял в их душах вековечный страх перед народом Севера.
А морфы, ничего не понимая и ослепшие от яркого света, забивались в углы, закрывались руками – и гибли. Когда же несколько из их мужчин, схватив мечи, попытались отбиться, их тут же смяли, порубили и двинулись дальше. Хрип, топот, вопли, звон мечей и огромные тени на стенах, удары, падения, стоны, кровавые пятна в глазах…