Бродяга и фея (сборник) - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 9

Но все равно однажды утром, когда дни стали уже заметно длиннее и кое-где зазвенела капель, она увидела, что Молчаливый сидит на пороге и смазывает башмаки крысиным жиром. Мгновенно побледнев, она тихо спросила:

– Зачем тебе это?

– Весна, – ответил Молчаливый. – Скоро снова ходить на охоту, – и отвернулся, чтобы не смотреть ей в глаза.

– Да, – согласилась женщина. – Ты прав. Я, должно быть, старею.

Он резко встал и зашвырнул башмаки в дальний угол.

– Ты что?! – воскликнула она.

А он привлек ее к себе и начал целовать.

Вновь потянулись дни – спокойные, беспечные. Потом пришла весна, растаял снег, побежали ручьи. Грязь была непролазная, и выйти из пещеры было невозможно. Женщина часто смеялась и пела. Она даже как-то сказала:

– Хочу, чтобы весна была вечной!

Но с каждым днем становилось теплее. А по ночам все громче выли крысы.

– Пора, – сказал однажды Молчаливый.

Он взял два ножа – короткий, для разделки туш, и длинный, для боя, – заткнул их за пояс и потянулся к башмакам…

– Оставь, – сказала женщина.

Он посмотрел на нее исподлобья.

– Оставь, – повторила она. – Когда они на месте, мне спокойнее. Прошу тебя!

И он не спорил.

В тот день он не охотился, а просто лазал по камням, ходил над пропастью, метал ножи. Потом лежал, не шевелясь, в расщелине, ловил руками ящериц, смотрел в их красные глаза, что-то шептал… и отпускал их.

Вернулся он поздно. Он был очень хмур. Вошел, сел к огню. Женщина, скромно потупив глаза, подала ему ужин. О! Чего там только не было! Жирный бульон, запеченные в глине улитки, пучок душистых корешков и даже – где она их взяла? – грибы-подснежники. Молчаливый улыбнулся. Молчаливому стало тепло и уютно. Женщина весело пела, ласкалась к нему и смеялась. Он обнял ее, хотел было сказать…

Но она перебила:

– Не надо.

А ночью он проснулся. Лежал и смотрел в потолок…

И вдруг вспомнил! Он тихо поднялся с лежанки и высек огонь, осмотрелся. Потом шаг за шагом медленно обследовал пещеру…

И только в очаге, среди золы, он нашел кусок обугленной подметки. Он оглянулся. Женщина спала, раскинув руки, улыбаясь. Молчаливый вздохнул.

Когда женщина проснулась, Молчаливого в пещере уже не было. Только за порогом, в грязи, были отчетливо видны следы его босых ног. Следы вели за поворот.

Уйдя от женщины, он шел весь день и ночь и следующий день, потом упал и заснул, не разводя костра. Проснувшись еще затемно, он сразу встал и пошел. С тех пор он так и шел, пока не валился из сил. Случалось такое, что ночью он шел, днем отдыхал, а вечером вновь поднимался и шел. Он почти что ничего не ел, не разжигал костров и не искал укромных мест для отдыха. Он даже не ставил зарубок на поворотах. Быть может, он плутал на одном месте, а может, шел вперед. Он не встречал селений, не встречал людей. Шел, пил гнилую воду, снова шел. Шел много, очень много дней.

А потом вдруг остановился. Перед ним лежал скелет. Молчаливый нагнулся, осторожно дотронулся до него рукой. Скелет, слабо хрустнув, рассыпался в прах. Весь, целиком! Молчаливый резко отшатнулся и отступил на шаг. Он понял – надо испугаться… но не смог. Он попытался подумать… и тоже не смог. Он просто двинулся дальше. Он знал, что он должен идти, а вот дойдет он или нет, это было для него уже не столь важно. Он будет жить, пока идет, а если остановится, задумается, начнет сомневаться, то сразу умрет.

Вскоре он наткнулся на еще один скелет, а потом на еще один. Обходя их, он думал, что тоже умрет, и умрет достаточно скоро, но все-таки не здесь, а дальше. И он шел. Ноги, сбитые в кровь, прилипали к камням. Пить ему уже не хотелось, есть тоже. Скатившись вниз по осыпи, он встал, прошел еще совсем немного, потом свернул за поворот…

И закричал! Зажмурился, упал и замер.

Не сразу пересилив страх, он с опаской поднял голову и осмотрелся. Вокруг было очень светло. Яркое синее небо и… что это в нем? Ослепительно-желтый кружок. Быть может, это и есть солнце? А на земле росла трава – зеленая, густая. На всей земле, куда ни глянь, была одна трава. Он вытянул руку и осторожно потрогал травинку. Травинка была мягкая и теплая. И все-таки, отдернув руку, он замер и прислушался – тихо. Тогда он встал и сделал шаг, второй… Остановился. Там, в лабиринте, он был не один. Вокруг были стены, за которыми в случае опасности всегда можно было укрыться. Здесь, правда, тоже кое-где валяются камни, но разве за такими укроешься? Здесь, в пустоте, человек беззащитен…

Нет, так нельзя. Он не должен бояться! И Молчаливый двинулся вперед. Он шел все быстрей и быстрей. Как хорошо, легко было идти! Какая мягкая трава, какая теплая земля! А какие пьянящие запахи! А какое чудесное солнце! Как можно было жить в сыром, холодном, тесном, затхлом, мрачном лабиринте? Как можно было верить в то, что там и только там их счастье? Глупости! Он рассмеялся, обернулся…

И похолодел. Вокруг была трава. Трава, трава, трава, трава до самого горизонта. А в синем небе маленькое желтое солнце. И больше ничего в этом незнакомом, чужом мире не было. И быть не могло! Откуда здесь чему взяться в этой удушливой, ядовито-зеленой пустоте? Надо скорее уходить отсюда. Нет, даже бежать, пока эта высокая и цепкая трава не опутала ему ноги! Молчаливый закричал и бросился обратно. Он падал, поднимался и бежал, вновь падал и бежал, кричал и падал. Когда же он, наконец, увидел стены лабиринта, то силы окончательно его покинули, и он, упав, уже не мог подняться. Уткнувшись в землю, закрыв голову руками, он тихо застонал и потерял сознание.

Когда же он открыл глаза и осмотрелся, то была уже ночь. Теперь в черном небе горел ослепительно белый кружок. Земля была едва освещена, вдали темной громадой стоял лабиринт. Стены – это спасение, это спокойствие, это уверенность. Но мир несовершенен – лабиринт конечен. Как быть? Как, чтобы…

Мысли его путались, он ничего не мог понять, он был словно во сне – и в этом сне, с трудом подняв лежавший у его ног камень, Молчаливый взвалил его себе на плечи и медленно понес к лабиринту.

Грюнель

Говорят, это было не так и давно. Еще живут, наверное, на свете люди, видавшие его. Я, правда, не видел, но слышал не раз.

Он был четвертым, младшим сыном в семье. Отца забрали на галеры, и он не вернулся. Старшие братья – все трое в одно лето – ушли к магнитным островам. Долго о них вспоминали. Но это случилось потом, а первым пропал четвертый, самый младший брат. И было это вот как.

Старшие братья ходили на промысел, ловили рыбу, а младший оставался на берегу. Дело в том, что он родился с черной жемчужиной во рту. Таких, как вы знаете, в море отпускать нельзя. В первую же ночь, как только он родился, черную жемчужину тайно зарыли на заднем дворе, и никому об этом не сказали. Мальчик рос, как и все. Потом, когда ему исполнилось четырнадцать лет, отец сказал:

– Нас четверо. Пусть пятый остается дома и чинит сети.

Все лето младший сын ни с кем не разговаривал. Потом, когда вернулись братья и отец, он спросил:

– Я что, не такой, как и все?

Отец нахмурился, сказал:

– Молчи. Ты еще мал.

Мать ему тоже ничего не объяснила.

Пять лет младший сын оставался на берегу. Отцу и братьям не изменяла удача, и в доме был полный достаток. Чинить старые сети было не нужно, взамен старых отец покупал новые, самые лучшие и самые крепкие, но младшего сына в море не брал.

Каждое лето, когда все настоящие мужчины уходили на промысел, младший сын оставался в поселке один. Никто никогда не сказал ему ни одного обидного слова, никто не спросил у него, почему он не в море, но и никто не бывал с ним близок. А еще в том поселке молчали о черной жемчужине – никто ведь не видел ее, – так что младший сын даже не догадывался о том, что же было зарыто на заднем дворе. И все же…

Однажды он увидел дерево – маленькое, сухое, без листьев. Дерево это стояло за домом, там, где обычно смолили и подправляли разбитые лодки. Дерево было ровное, тонкое, черное и совсем без коры. Младший сын срезал его и сделал свирель. Свирель получилась красивая и звучная, правда, младший сын играл на ней редко. А зря – игра его очень нравилась соседям, да и не только им одним.