Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 27

— Так вот, — князь продолжал, — на этих приисках только на Ближнем Логе в день намывают семь туганов золота. А это в пересчете на монеты… и посмотрел на Рыжего.

Тот, помолчав, сказал:

— Пять тысяч двести шестьдесят.

— Да, правильно. И ты теперь представь, что будет, если мы…

Ну, что там будет, так это пока неизвестно. Пока что было только то, что вот уже два года князь усиленно готовился к Горской войне. Скупал оружие и набивал склады провизией. Писал в Тернтерц, интриговал. Он и Юю отдал за Дангера в надежде на военный союз. И Лягаша послал… А летом сам два раза ездил на границу. Рыжий, оставшись за него, один спускался на крыльцо, судил и принимал гонцов, метался по купцам, по мастерским. Князь возвращался, он докладывал. Играли в шу. Охотились. Рыбачили на Низких Островах. И там, на Островах…

Да, тогда ночь была. И догорел уже костер. Спал князь, и спали лучшие. Взошла Луна. Рыжий поднялся, вышел из шатра и, никого не разбудив, спустился к берегу. Сидел, смотрел на лунную дорожку на воде. Ждал. Ждал… Чего он еще ждал? Он, бывший дикий рык, всего за один год взошел на самый Верх. Он теперь первый воевода. Спит на пуховом тюфяке и пьет только шипучее. Он любит хвойный дух, и слуги каждый день меняют на полу иглицу, которые нарочные гонцы везут издалека. Вот он каков теперь! Вот он в какой силе! И все ему завидуют. А он… Чего это он здесь, на берегу, сидит? Ждет, что ли? Зря. Да он и сам прекрасно знает, что он напрасно ждет, никто ему больше не явится. И то не потому, что Незнакомца и в помине нет, а просто потому, что он в него давно уже не верит. И так случается со всеми; все поначалу верят в чудеса и ждут этих чудес, надеются, а после, помудрев, уже не верят — только притворяются. И так и он теперь. Смотрит на воду и пытается представить чудо, а в голове-то у него совсем другое! В Дымске две тысячи четыреста четырнадцать домов, в них девять тысяч триста двадцать восемь едоков, а недоимок числится на каждого по шесть с полтиной. И если…

Да! Вот то-то и оно! Он встал, прошел в шатер и лег. Зажмурился. Как жаль, что глупость, как и детство, не вернуть. Как жаль, что если даже вдруг Юю возьмет да и приедет в Дымск… А не приедет ведь! Она ж теперь, как и Убежище, — видение.

А может, и вся жизнь — это только видение?

Глава пятнадцатая — УРВАН

А время шло. На Летний Поворот, то бишь на самый длинный день в году, в Дымске было гуляние. То есть это одним гуляние, пьянь да кураж, а другим держи ухо востро! Рыжий расставил стражу по постам, весь день был на стопах, умаялся. Потом, после гуляния, все помаленьку унялось, опять пошло по-старому: князь съехал, все свалил на Рыжего — и тот опять один по целыми дням судил, рядил да составлял «известия». Раз в месяц приходили письма от Юю. Потом вернулся князь и снова говорил о приисках, о будущем походе. А по ночам снился Лягаш. Однажды снились Выселки — бежали косогором, он кричал… Проснулся — нет, привиделось, не Лес это, а Дымск. На улице шел дождь. Начинало светать. А он лежал не шевелясь и хмуро улыбался. Бежал на четырех — приснится же такое! Да разве первый воевода бегает? Ему ж теперь даже на двух, пусть даже и рысцой, — и то не в честь, ему ж даже ходить, и то себя ронять! Он только выйдет на крыльцо — ему сразу каталку! Зимой волокушу. А тут…

А! И закрыл глаза. Просто лежал, тяжко вздыхал. Потом…

На Первый Желтый Лист был, как всегда, Великий Смотр. Еще за две недели до того отправили гонцов во все уделы. И начали съезжаться воеводы. Они тянулись в Дымск кто в лодках по реке, кто берегом на крашеных, увешанных висюльками каталках. Все как один они были холеные, надменные и ехали они неспешно, важно, с холопами и няньками, узлами всякого добра и снеди, под бубенцы и гиканье, пыль, топот, скрип. И каждого из них сопровождал отряд личной охраны — два, три десятка лучших, но удельных. Удельных лучших отводили на Пустырь, туда, где летние землянки. Там их определяли на постой, там их кормили, угощали брагой. А воевод, тех принимали в княжьей трапезной. И вот там…

Там это было обставлено так: тишина, полумрак — из-за того, что окна плотно занавешены, — и длинный пустой стол; в его дальнем конце, во главе, сидел князь на высокой скамье, а рядом с ним, но чуть пониже, Рыжий. Вот туда и входил воевода, за ним следом вносили подарки. Потом чернь уходила, воевода оставался. Князь на подарки не смотрел, садиться тоже не велел, а только, вдоволь насмотревшись на вошедшего, вдруг говорил:

— Кость в пасть!

— В пасть, — отвечал удельный, — в пасть.

И после кто из них сопел, кто щурился, а кто даже зевал. Но — это сразу чуялось — все как один очень сильно робели. А князь не угрожал и не рычал, как в мастерских, а начинал издалека. Сперва расспрашивал о близких, о дороге. Потом — о податях, о слухах, о границе. Удельный отвечал как только можно подробнее. Князь улыбался и кивал… А после, обернувшись к Рыжему, строго приказывал:

— А огласи-ка нам «известия»!

И Рыжий доставал из сундука густо исписанный листок, неспешно расправлял его…

«Известия»! Кроме Приемного Крыльца в княжьем тереме был еще и черный ход. И там, обычно по ночам, толпились ходоки — точнее, бегуны — со всей Равнины. Рыжий спускался к ним, уточнял, кто откуда, а после отводил по одному в укромный закуток, и уже там, с глазу на глаз, расспрашивал подробнее, записывал, сводил в «известия»… И вот теперь читал. Скажем, такое: Замайск, воевода-ответчик Всезнай. По свинам в том Замайске так: сокрыли молодняк в полтысячи голов и, закоптив, свезли в Фурляндию и продали, а прибыль поделили. Прибыль ушла мимо казны. Кроме того, в Замайске же змеиных кож в этом году было украдено… Также железа… Также юфти… Также рыбы… Или Горелов, воевода Растерзай. Здесь деготь… Так, еще дрова… Так, еще так… Глухов: ответчик Душила. Ну, здесь куда ни кинь: мед, сало, деготь, ягоды, грибы, потом еще… Всего не перечесть! Или Столбовск — там тоже самое! Такой же и Копытов. Такой же Погорельск. Такой же и… Да какой ты удел ни возьми! Воровство, воровство, воровство — везде все одинаково!

А воеводы — тут кто как. Одни кричали, что это напраслина, другие каялись, клялись, что больше никогда… Тем, кто покаялся, князь набавлял «урок». Тех, кто упорствовал, — опять расспрашивал, уже куда настойчивей, с пристрастием, ловил-таки на лжи и тоже набавлял урок — но уже вдвое. Один только Костярь — столбовский воевода — отвертелся. Князь побратался с ним и повелел, чтоб ходока-облыжника нашли и взяли под ребро, а после…

После было некогда. Когда сорвался Первый Лист, все воеводы были уже в сборе. Один Урван, хвостовский, так и не явился. Вместо него прибыл гонец и доложил: Урван, мол, ранен на охоте, приболел, не может встать и шлет князю поклон — нижайший. Князь, помолчав, сказал:

— Как жаль. Да, очень жаль, что его нет. Ну да и ладно!

И повелел немедля начинать. Сходили на Гору и подожгли Дары. Потом был смотр на Пустыре. Бил барабан, выли рога, пять сотен бравых молодцов сперва маршировали, пели, а после, разделившись надвое, схватились. Бой был хоть и потешный, но хорош. Народ, толпившийся вокруг, жадно глазел на это и орал:

— Бей! Бей!

И было ликование. Всеобщее. Князь похвалил войско за рвение, роздал особо отличившимся награды, а тех, кого наоборот в бою сильно помяли, а то и порвали, князь повелел гнать с глаз долой. Тем, кто остался, был дан пир, потом, на следующий день, была охота на Лугу, а после снова пир. Потом, уже на третий день, прямо с утра и уже натощак, они опять маршировали, пели, а после, прямо с Пустыря, им повелели — они и разъехались. Потом… Два дня князь просидел, закрывшись у себя, а после вышел и сказал:

— Езжай и разберись.

Рыжий не спрашивал, куда, это и так было понятно: в Хвостов конечно же, к Урвану, один ведь он остался неосмотренным. И если б кто другой посмел бы не явиться, так Рыжий, взяв с собой дружину, теперь пошел бы на него и поучил бы, и потешился, и лучшие б потешились. А так… Урван и есть Урван, с Урваном лучше не шуметь. И Рыжий, никого с собой не кликнув, один сошел с крыльца, сел на каталку, поехал на пристань, там взял обычную долбленку да пару обычных гребцов…