За третьей гранью - Морган Джезебел. Страница 92

– Лебеда! Причём, огородная…

Любава согнулась пополам от хохота, выпустив лукошко. Я горестно взвыла и бросилась собирать выпавшие стебельки, лепесточки и гроздочки соцветий – результат пятичасового каторжного труда. Небо над нашими головами всё ещё было чисто голубого, редкого даже для лета, оттенка, но здесь, у замшелых корней вековых деревьев, уже было довольно темно, и приходилось прилагать не мало усилий, чтобы не споткнуться о какой-нибудь высунувшийся из земли корень, приняв его за густую тень дерева. Нам уже давно пора было возвращаться домой. Конечно, что для профессиональной травницы сумерки, но Любаве хотелось ещё и накормить меня перед моим… отъездом. А мне – посмотреть на празднование колдовской ночи.

Когда мы выбрались из леса, наша парочка и без того выглядевшая не особо опрятно (смысл одеваться как на парад, если весь день предстоит ползать по лесу?), казалась особенно потрёпанной. Я не удержалась и, прикола ради, попыталась по дороге напугать Любаву, отыскав не земле небольшого паучка и посадив его травнице на спину. К моему разочарованию, она не завизжала, а молча запустила им мне в лицо. Тут уже вопила я, ибо держать эту мерзость в руках я ещё могла, но когда она ползает по лицу… бэээ… Конечно, я не могла не отомстить и украдкой посыпала волосы знахарки мелким мусором. Девушка в долгу не осталась и мастерски подставив подножку, уронила меня в заросли крапивы. Так что теперь у меня дико жгло правую ладонь, а причёска Любавы называлась «не тащи меня, мама, из-под тёплого одеяла».

На опушке мы остановились передохнуть перед марш-броском через поле, где до сих пор паслись коровы и пара быков. Как объяснила мне недовольно морщившаяся травница, пастух в деревне пусть и не дурачок, но тунеядец и разгильдяй такой, что про несчастных животинок вспоминает, когда у него самого прихваченная из дому жратва заканчивается.

Пурпурный закат красиво догорал за рекой, тёплые розовато-оранжевые лучи солнца окрашивали в ярки тона стены домиков, отсюда кажущихся маленькими и игрушечными, и тонкие стволы осинок, робко трепещущие листиками на лёгком ветру, казались объятыми прозрачным пламенем.

– А где Перунова Роща? – флегматично поинтересовалась я, любуясь природой. Любава небрежно махнула рукой в сторону осинок. Я задумчиво покосилась на маленькую рощицу и решила, что или у меня с головой не в порядке, либо у всех остальных.

– Что, правда? Что-то не похоже… А где дубы?

– Внутри, за внешним кругом осин, – лаконично ответила травница. – Их отсюда не видно, да и не много их там.

– А ты откуда знаешь? Или уже ходила в Рощу?

– Конечно, – степенно кивнула знахарка, внимательно к чему-то прислушиваясь. Я попыталась последовать её примеру. Но ничего интересного не услышала, разве что какая-то птица вопила не в пример громче сотоварок. – Я каждый год получаю дозволение войти в Рощу.

– Рецептиками с богом обменяться? – подколола я травницу: за эти несколько дней я успела понять, что травки для Любавы – самая ценная в мире вещь. А стряпание из трав разных полезных или не очень элексирчиков – вообще дело святое!

– Нет, – серьёзно ответила Любава, спокойно взглянув на меня. – Совета спросить, как жить и во что верить… Слышишь?

Я повертела головой, пока тоже не услышала дробный глуховатый перестук. Похоже, по колдобистой дороге, огибающей лес со стороны полей, к деревне приближались всадники – вдали уже виднелась стена поднятой пыли, кажущейся красноватой в лучах садящегося солнца. Прищурившись, мы внимательно вглядывались в приближающееся облако пыли, ожидая когда из него появятся всадники. Кавалькада неслась с огромной скоростью, вскоре мы могли уже разглядеть десятка два добрых молодцев на великолепных скакунах. Когда кто-то заметил нас, все остановились и выдвинули парламентёра, высокого (конный пешему Гулливер) блондина на чёрном коне.

– Княжич… – процедила сквозь зубы травница. – Охотится в наших лесах вздумал. Отваживал-отваживал его волхв, чтобы наших волков не резал, я ворожила, да коней неживой водой поила… всё равно сюда возвращается, будто мёдом ему тут помазано! Ссскотина…

Я удивлённо покосилась на нацепившую фальшивую улыбку знахарку и перевела взгляд на подъезжающего княжича. Он явно не спешил, заставил коня своего степенным шагом идти, чтобы мы успели вдоволь налюбоваться его неземной красотой и преисполниться раболепия перед ним, прекрасным. Правильные и острые черты лица, спокойные серые глаза и рассыпанные по плечам светлые волосы производили бы приятное впечатление, если бы не снисходительная брезгливая усмешка. Шикарный, расшитый золотом и мелким речным жемчугом кафтан казался слишком щегольским для охоты.

Сопровождающие княжича потихоньку стали тянуться за ним, как стадо овец за бараном. Одеты остальные молодцы были победнее и по-практичнее, без каких либо особых изысков и абсолютно одинаково. В одинаковой одежде и с одинаковой стрижкой, все ребята выглядели как тридцать три богатыря с батькой –княжичем во главе. Но моё внимание привлекли не они.

Едва не открыв рот от удивления и восхищения, я любовалась самым первым, не в силах отвести от него заворожённого взгляда. Честно говоря, такого красавца я никогда не видела! Такая гордая посадка головы и грация движений встречается только у самых благородных особей. А глаза?! Они меня покорили навек…

– Любава, – чуть хрипловато выдохнула я, пихая подругу локтем в бок. – Посмотри, какой красавчик! Никогда таких не видела… – восхищённо продолжила я, даже не подумав понизить голос, так что меня слышали все молодые охотники. Княжич смерил меня холодным взглядом и брезгливо улыбнулся. – Как ты думаешь, сколько ему лет? Правда, он бесподобен?

Травница недоуменно покосилась на меня, не переставая улыбаться, хотя у меня от её гримасы зубы ныли. У княжича, надо полагать, тоже. Иначе с чего бы это его так перекосило? На лице девушки отразилась глубокая задумчивость, она непроизвольно передёрнула плечами. Видимо, Любава пыталась решить для себя сложную дилемму: как ей и на вопрос правдиво ответить, и меня не обидеть. Наконец что-то для себя решив, она осторожно произнесла:

– Конечно, он действительно красавец, с этим трудно поспорить, но на мой взгляд… – тут знахарка осеклась под моим возмущённым взглядом и поспешила ответить на конкретный вопрос: – Ну, лет двадцать – двадцать пять…

– Сколько? – я ошалело вытаращилась на Любаву. – Столько не живут!

Теперь уже травница непонимающе на меня смотрела. То, что мы явно говорим о разных вещах, до нас дошло почти сразу. А вот милая компашка княжича с интересом прислушивалась и разглядывала меня со странным любопытством.

– Любав, ты про кого говоришь, – наконец вкрадчиво осведомилась я.

– Про княжича. А что?

– А я тебя про коня спрашивала!!! – рявкнула я на озадаченную девушку. След за моей репликой грянул дружный ржач: ржали и кони (умные, однако, животинки), особенно, кстати старался вороной жеребец княжича, и люди, причём многие добры молодце – гораздо громче своих скакунов.

Холёное лицо княжича пошло красными пятнами, глаза потемнели от гнева. Одним коротким взглядом пообещав мне мучительную смерть (ой, боюсь, боюсь…) он попытался взять себя в руки и повернулся к травнице.

– Здрава будь, ведьма, – относительно спокойно приветствовал знахарку юноша, одновременно недовольно косясь на наглую меня, вздумавшую без разрешения погладить вороного по кротко обрезанной гриве. Порывшись в кошеле, я извлекла небольшой сухарик, облепленный мелкими травинками и испачканный соком ягод. Я протянула это сомнительное угощение коню, и он его, к моему огромному удовольствию, мгновенно схрумкал. Бархатистые губы щекотнули ладонь, коник возмущённо куснул пальцы, требуя добавки. Я рассмеялась и снова потрепала его по шее. Княжич скрипнул зубами и резко дёрнул поводья.

– И ты не болей, сын княжий, – с нехорошей усмешкой отозвалась девушка, мрачно посверкивая ледяными глазами. Хотя Любава и утверждала, что не обижается, когда её называют ведьмой, она всё-таки довольно сильно этим раздражалась. Вот и сейчас, она говорила с молодым человеком немного резче, чем следовало. – Волки у нас не балуют, так что поворачивай-ка ты обратно, княжич, не будет тебе у нас охоты. Не теряй у нас времени, а трать ты свою молодость лучше на пиры разгульные да праздники громкие. Друзья твои тоже так думают, хоть их послушай… Блондин скривил губы в снисходительной усмешке: