Вдоль границы снов - Резанова Наталья Владимировна. Страница 1

Наталья Резанова

Вдоль границы снов

1

Я просыпаюсь от голоса Кьяра: «Пора! Рассветает!» Просыпаюсь я с трудом. Все шесть лет здесь я не высыпаюсь, потому что Кьяр меня непременно будит. Он сам спит мало, и не любит, когда спят долго, а если он меня не будит, значит его нет рядом, и я сразу просыпаюсь от страха за него.

Но на этот раз действительно пора, и некогда даже подумать о том, что мне снилось. Мы вышли вчера, а нынче к вечеру, Бог даст, должны быть на мельнице. Нас пятеро, с остальными встретимся в условленных местах по округе.

Идем мы пешком, по этому бурелому ни одна лошадь не проберется. Это для нас спасение. Кьяр приучил нас к таким переходам, так что страже по лесу и верхом за нами не угнаться, а уж пешим – и говорить нечего. Только они что-то часто стали шнырять в верхнем лесу. Поэтому Кьяр не велел мне оставаться там, хотя он не любит брать меня в дело. Но я бы и сама не осталась. Идем так – Кьяр, я, Тейт, Пескарь и Дубленый. Идти легко, мешок и арбалет – ноша привычная, а сапог на мне нет. Я всегда до снега хожу босиком. Некоторые у нас удивляются – неужто сам Кьяр не может своей бабе справить башмаки? А я не могу в башмаках, пускай даже змеи кишат в лесу и на болотах. И подошвы у меня стали такие, что я могу по дробленому камню ходить без вреда, не то, что по лесу. Подол только мешает. вечно цепляется. Но Кьяр не хочет, чтобы я ходила в штанах. Ну, и так можно.

А вообще мы все ходим быстро. Наподобие того греческого бога, забыла, как его называют, у которого на башмаках были крылья – нам про него Схолар рассказывал. А все суеверы в окрестных местах плетут про нас всякие небылицы. Пусть плетут.

Потом привал. Кьяр сидит у меня за спиной. Он думает, что он меня прикрывает. Пусть думает. Хотя, если будут стрелять из тех зарослей, я все равно услышу раньше. Передо мной – остальные. Тейт в шайке давно, задолго до меня, один из первых людей Кьяра, старше его, уже лысеет, тощий. жилистый, высокий. Вестейн-Дубленый долго мыкался, прежде, чем прибился к нам. Был и в замковой охране, и у Вульфера, а может, и у Чумного, а сам – из крестьян. Не человек, а сплошное поле боя. Шрамы и ожоги. Но силы необыкновенной. Ненавидит всех за пределами шайки, к остальным холоден. Пескарь еще ученик, но парнишка смышленый. Белобрысый, белесый, конопатый. Пескарь и есть.

Потом снова идем. теперь стража может хоть неделю рыскать по верху, мы уже с другой стороны хребта. К тропе выходим ближе к вечеру, но солнце еще не закраснело, время есть. Кьяр кивает Пескарю, тот лезет на дерево.

– Идет. Чисто.

На тропе показывается Маккавей. Кафтан на нем – заплата на заплате, сапоги обвязаны бечевками, об ермолку словно ноги вытирали, из-под нее выглядывают тощие рыжие космы. На еврея, если у него вид сколько-нибудь зажиточный, нападает каждый, от барона до последнего стражника, и защищать его никто не будет. От своих ему тоже приходится таиться, потому что его община отнюдь не обрадуется, если прознает про дружбу с нами. Жизнь у него под ярмом двойной тайны, но Маккавей – один из самых ловких наших лазутчиков. Зачем ему это надо, не знаю. Он часто говорит, что поднакопит еще немного, заберет свою долю, уедет подальше и заживет, как человек. Все так говорят. Даже Кьяр иногда заявляет – погоди, скоро выроем наше из тайника, уйдем и заживем спокойно. Пусть говорит. Он бы мог сделать это и сейчас. Но он не уйдет из леса. Никогда. И другие не уходят. Почти не уходят. В лес редко приходят по своей воле, и еще реже по своей воле уходят.

– Я узнал, – говорит Маккавей. – Они выезжают завтра утром. Конвой обычный, труха, да четверо наемников, бывших наших замковых.

– Утром? Эначит, к вечеру будут у Вальтрады?

– Точно так.

– Наши знают?

– Я предупредил Короеда. Он обойдет всех.

Я не прислушиваюсь к их разговору. Все равно будет так, как решит Кьяр.

– Ладно, – говорит он. – С нами пойдешь или в город вернешься?

– Лучше в город, пока ворота не закрыли… Да, вы ведь к мельнику идете?

– Ясное дело, – говорит Тейт.

Маккавей заметно мрачнеет.

– Ну? Что скривился?

– Вернулся Принц. И просит, чтоб его приняли обратно. Он сейчас на мельнице.

Ужинаем на мельнице. Едим. Даже Тейт с мельником не обмениваются шуточками. Всем, кроме Пескаря, по молодости лет не понимающего в чем дело, мешает понурившийся в углу Принц. Впрочем, теперь бы его так не окрестили. Вылинял парень, совсем вылинял, от прежнего красавчика – одно воспоминание. Но не в этом дело. Принц – единственный на моей памяти, кто добровольно покинул шайку, причем сделал это из-за женщины. А это здесь не одобряется. Правда, она была очень хороша собой, я ее видела. Ее звали Бувина, она пела и плясала по городским кабакам. В лесу, конечно, эта красотка жить не захотела. Так что же? Из наших женщин, кроме меня, постоянно в лесу никто не живет. Остальные жены, любовницы и подружки приходят и уходят. И не потому, что они такие неверные, а просто пока никто, кроме меня, не смог выдержать этой жизни – переходов, побегов, погонь, перестрелок, ночевок на снегу и прочего. Вот когда мы ставим лагерь на долгий срок, а у нас бывает и такое, они приходят и остаются. Но эта Бувина и близко к лесу подходить не желала. Тогда Принц вытребовал свою долю и убрался. Ему плюнули вслед и забыли. А теперь он, значит, запросился обратно.

Потом Принц начинает говорить. Он рассказывает, как мучила его Бувина, как изводила, как обманывала с каждым встречным-поперечным. Как он надеялся, что она уймется, когда забеременела, но она вытравила плод и снова принялась за свое. И удрала от него с последними деньгами. А он понял, что лучше верных товарищей ничего не было и нет.

Все это длится довольно долго, и Кьяр дотрагивается до моего плеча.

– Иди-ка ты спать, – говорит он, – мы еще посидим.

Я послушно поднимаюсь наверх, но сон не идет. Я была бы рада и простому забытью, и тем диким видениям, которые часто посещают меня и сбивают с толку странными словами и непонятными образами. Но сна нет.

Появляется Кьяр.

– Спишь?

– Нет, не сплю, – говорю я. – И куда ты вечно меня торопишь? Ведь есть же время. Отдохнул бы сам.

Против ожидания он не спорит. Плюхается рядом со мной на солому, не снимая сапог. Потом поворачивается в мою сторону.

– Хаста, – говорит он, – тебя очень расстроило это дело с Принцем?

Он всегда понимает, что я хочу сказать, даже если я молчу. Поэтому я не отвечаю.

– Не терзай себя. Шлюха она и есть шлюха.

Я тоже понимаю, что он хочет сказать, даже если он говорит без складу. Он не хочет, чтоб я огорчалась. Правда, с точки зрения горожан я тоже шлюха, но для лесных людей я – праведница. Однако шлюха Бувина убила своего ребенка, а я, праведница Хаста, родить не могу.

– Да не терзай себя, я сказал! Разве младенец выжил бы при нашей жизни?

Я молчу.

– И потом, он виноват не меньше ее.

– Ты говоришь так, потому что у тебя никогда не было выбора между женщиной и товарищами.

– У меня был выбор, – смеется он, – когда я выбрал тебя. А дальше выбирать уже не надо было.

Мы молчим.

Этот странный час перед рассветом… В голове начинает мутиться… я вижу непонятные картины, лица… слышу непонятные слова, похожие на заклинание… и колдовские знаки мелькают у меня перед глазами.