Появляется всадник - Дональдсон Стивен Ридер. Страница 12

Вечером Аленд установил катапульту против орисонских ворот — единственной, не считая бреши, части замка, которая могла не устоять против длительной атаки. Мастер Квилон разбудил беспокойно дремавшего Хэвелока, и двое Воплотителей перенесли зеркало Знатока на длинную северо—восточную стену, чтобы защитить ворота. Смотритель Леббик тем временем наблюдал через зубцы крепостной стены. Когда несколько сотен алендцев внезапно бросились вперед, сжимая в руках длинные лестницы, Смотритель был готов дать отпор. Его лучники заставили врага отступить.

Небольшая победа несколько уменьшила его слабость. Но этого было недостаточно. Сейчас ничего не могло быть достаточным. И чтобы не сойти с ума, он цеплялся за единственный внятный приказ, полученный от короля. Делать свою работу. Женщину следует подтолкнуть.

После наступления тьмы, когда отсутствие света свело на нет угрозу обстрела из катапульты, Смотритель Леббик, позволив своим подчиненным сосредоточиться на защите Орисона от более простых форм нападения, направился в подземелье, выполнять приказ короля.

29. Теризу посещают визитеры

После того как Смотритель ударил ее и ушел, Териза Морган еще долго оставалась в сидячем положении, но лишь благодаря тому, что опиралась на стены вопреки желанию повалиться на пол.

Это обман. Она ведь объяснила ему, правда? Эремис каким—то об разом все подстроил. Да, она сказала ему об этом. Чтобы избавиться от Джерадина. Она все это сказала. Она даже пыталась умолять Смотрителя — пыталась возродить ту свою часть, которая когда—то плакала и лепетала перед родителями, перед отцом. Нет, это не я, я не виновата. Я больше никогда не буду, пожалуйста, не надо. Не закрывайте меня в этом шкафу. Там я растворюсь, потеряю себя. Здесь темно, эта тьма пожирает меня, я скоро исчезну. Найл до сих пор жив.

Но Смотритель не слушал. Он схватил ее за плечи и целовал, словно бил. А затем ударил; она наткнулась на стену и упала. Он ударил ее уже второй раз. В первый раз ее распирало от дерзости. Она сказала, что жене Леббика было бы за него стыдно. Но теперь она умоляла. Пожалуйста, не надо. И все равно он ударил ее. Словно ее отец, он не знал удержу.

Третий раз наверняка станет для нее последним. Она была уверена в этом. Он обещал причинить ей боль и вел себя так, словно готов сдержать слово. Сначала совсем чуть—чуть. Скажем, сделаю больно твоей груди. Может быть, несколько уколов в живот. Кусок деревяшки между ногами. Он готов бить и мучить ее до тех пор, пока она не сломается.

Она не могла понять, почему Смотритель поцеловал ее. Она просто не хотела это понимать. Бее к черту! Единственное, чего она хотела, — потерять сознание.

Камера была темной, лампа еле мигала, словно обещала потухнуть в любой момент, погрузив ее в темноту. Когда Териза была ребенком, страх перед обмороком всегда ужасал ее. Так было и сейчас. Но только запертая в шкафу, она вспоминала о безопасности тьмы, в которую могла нырнуть и сбежать от нелюбви и своего одиночества, такого страшного, что она едва могла дышать. Если она не существует, то ей невозможно причинить боль. Если она не существует, то ей невозможно причинить боль.

Катись все к черту.

Но сейчас, когда она больше всего нуждалась в этом, ее способность исчезать, растворяться в небытии исчезла. Смотритель собирался причинить ей боль, какой она никогда еще не испытывала. Это было вовсе не то относительно пассивное насилие, когда ее закрывали в шкафу. Это было совсем не то, что оставить ее одну — пусть сама спасается или сходит с ума. Это был совершенно другой вид мучений…

И Джерадин… О Джерадин!

Она хотела раствориться, исчезнуть, ей нужно было сбежать, чтобы защитить его — вдруг он до сих пор жив, вдруг ему все же удалось осуществить новое невероятное воплощение? Обморок был ее единственной защитой против насилия, склоняющего к предательству. Если она исчезнет, то не сможет рассказать Смотрителю, где Джерадин сейчас.

Но в то же время Джерадин был тем единственным, из—за чего она не могла позволить себе исчезнуть. Она слишком боялась за него. Она не могла забыть его такого, каким видела в последний раз: смесь решимости и твердости на лице, роковая решимость в голосе и движениях. Мягкий, добросердечный юноша, которого она любила, не исчез. Нет. Это было бы достаточно скверно, но случилось нечто худшее. Он был переплавлен и запит в железную форму и, к сожалению, не потерял ни одной из своих слабостей, так что сила или отчаяние, направившие его в зеркало, ничего не говорили о том, кем он стал сейчас, а скорее были мерилом того, какое страдание он сейчас испытывал. Она кричала: «Я не Воплотитель! Я не могу помочь тебе!» И он отвернулся от нее просто потому, что у него не было другого выбора. Он бросился в зеркало и исчез, недостижимый для других, оставшись без всякой надежды или помощи, и даже не появился на Воплотимом этого зеркала. Даже Знаток не смог бы вернуть его.

Но благодаря этому она знала, где он. Если он вообще до сих пор жив. И если во время перемещения не сошел с ума.

Надо было отправиться вместе с ним. Да. Надо было отправиться вместе с ним. Еще одна причина, по которой она никак не могла исчезнуть: она не могла забыть, что обманула его надежды. Она любила его, так ведь? Разве не это она выяснила в их последний день вместе? Он был для нее важнее, чем странная власть Мастера Эремиса над ее телом. Она так верила в него и доверяла ему, невзирая на то, какие доказательства находили против него, что была готова последовать за ним куда угодно, даже если он вел двойную игру и предавал Мордант. Но тогда что она делает здесь? Почему она просто смотрела, как он рискует собственной жизнью и разумом, не делая ни малейшей попытки последовать за ним?

Она должна была раствориться в небытии.

Но ее удерживал изнутри страх. Она боялась Смотрителя. Боялась за Джерадина. И стыдилась.

Время шло, у нее заболела спина. Плохо подогнанные глыбы гранита давили ей на спину, на лопатки. Холод, казалось, пронизывал ее, поднимаясь от пола, несмотря на теплую одежду для верховой езды, которую сшил для нее Миндлин, и на сапоги. Может быть, разумнее было бы встать и пересесть на нары. Но у нее не было желания шевелиться, не было и сил.

Сейчас ты — моя.

Джерадин, прости меня.

— Миледи.

Она не могла видеть говорившего. Тем не менее, голос не напугал ее, и поэтому через какое—то время она смогла поднять голову.

У дверей ее камеры стоял Тор. Дрожащим голосом он снова пробормотал:

— Миледи. — Его толстые руки цеплялись за решетку, словно это он был в темнице — словно он сидел в тюрьме, а Териза была свободна. Она с трудом разглядела сверкающие в свете лампы слезы, катящиеся по его щекам.

— Миледи, помогите мне.

Его мольба дошла до нее. Он был ее другом, одним из тех немногих в Орисоне, кто, похоже, желал ей добра. Он спас ее от Смотрителя. И не один раз. Подавив стон, она встала на четвереньки. Затем подтянула ноги поближе к подбородку и с трудом приподнялась.

Покачиваясь, опасаясь, что может упасть, она приблизилась к двери. На большее она сейчас была не способна.

— Миледи, вы должны мне помочь. — Голос старого лорда дрожал не от поспешности, а потому что он с трудом сдерживал облегчение. — Король Джойс дал Леббику позволение делать с вами все, что взбредет в голову.

Она не могла взять этого в толк. Как и поцелуй Смотрителя, это было выше ее понимания. Она обнаружила, что снова сидит на полу, наклонившись вперед, так, что спутанные волосы закрыли лицо. Позволение делать все, что взбредет в голову. Король Джойс улыбался ей, и его улыбка была такой чудесной, солнечной, так рассеивала мрак ее жизни! Она любила эту улыбку так же, как любила Джерадина. Но все это была ложь. Все, что взбредет в голову. Все это была ложь, и у нее больше не осталось надежды.