Дом и война маркизов короны - О'Санчес (Александр Чесноков). Страница 70

…Леса и долы, дороги и горы, пастбища и реки!.. Слышите меня?.. оповещаю вас о своем прибытии и здороваюсь с вами!.. я, Хоггроги Солнышко, маркиз Короны! Я вернулся!

К утру выходило путникам достигнуть Гнезда, однако Хоггроги решил сдержать собственное нетерпение и поберечь коней.

— Легкой рысью пойдем. Все одно прибудем рано утром, они еще спать будут… Вы не против, судари мои?

— Как скажете, ваша светлость! Эх, что там наши сейчас? Выпустили их уже из столицы, или все в заложниках держат? А, ваша светлость?

— Выпустили, Марони, либо подержат недолго и отпустят. Гнев на вассала никогда не распространяется на его вассалов или на воинов его, не должен распространяться. Но могут дом спалить, либо слуг-простолюдинов наказать.

— Тоже не хотелось бы!

— Это верно.

Маленький отряд продвигался в ночи по знакомым местам, и все-таки любой бугорок, шелестящий жухлыми травами, любая ветка, подстерегшая их на пути, превращали сонную местность в пространство, полное угроз и тревог… Хорошо еще, что лишь в сознании путников, привыкших быть настороже всегда и всюду…

Но, как вдруг заметил Хоггроги, настороженность и боевая выучка рыцарей, двух его сенешалей, не помешали им обоим впасть в странное сонное оцепенение: маркиз переводил взгляд с одного на другого — вот-вот попадают с седел!

— Всем стоять! Что с вами, судари? Раздери меня боги — вы же спите, слюни пускаете!

Рыцари спохватились вроде бы, но так вяло, с таким трудом, что Хоггроги почел за благо объявить привал. Еще несколько мгновений — и спали уже все: оба рыцаря и три коня. И только Хоггроги бодрствовал, обуянный внезапною тревогой и подозрением к… к ничему!.. Чисто вокруг, никакой опасности нету поблизости, ни от людей, ни от нечисти… Можно и отдохнуть чуток… Нет!

— Не желаю я спать! — из голого упрямства взревел маркиз на весь перелесок, но никого этим криком не выманил из-за камней и деревьев, никого не испугал и даже не разбудил. Один только Кечень, сквозь сон узнав хозяйский голос, попытался было тряхнуть черной своей головою, но — опять погрузился в конские дремы, затих…

Хоггроги вынул меч и махнул им пару раз, так… беспутно, бесцельно… по верху и по низу… И невидимого ничего на клинок не попало. Спать хотелось настолько, что звенело в ушах; из черного, в белесых проплешинах, безлунного пространства, из-за кустов и обломков скал, то и дело выпрыгивали бесшумно птеры неясных очертаний, цветы, лица столичных знакомых, почему-то умывальный кувшин… Он сейчас как Кечень — на прямых ногах уснет. Не бывать сему, коли маркиз Короны иначе решил!

Хоггроги нагрузил на себя две седельные сумки поверх полного воинского снаряжения, обнажил оружие и принялся бегать вокруг полянки, ставшей местом для столь неожиданного привала. Хоггроги орал песни, рубил мечом и секирой подвернувшиеся под руку деревца и кусты, отдавал самому себе команды и отвечал на них… Пот проливался в сапоги, дыханием можно было бы уже плавить подковы и наконечники для стрел, но стоило лишь остановиться — накатывала сонная одурь. Хоггроги давно уже понял, что на них на всех, на людей и животных, на всю округу, наброшена какая-то магия, незлобивая, но очень мощная магия, ибо вокруг стояла полная тишина, ни одна цикада, ни один птер не проснулся за все время буйствования маркиза, единственного, не пожелавшего поддаться чьему-то невидимому и неслышимому приказу. Но пришел рассвет и согнал морок. Хоггроги успел рассовать оружие куда положено, вернуть латы и мешки по местам, прежде чем сенешали его окончательно проснулись… Оба в недоумении и со смутным стыдом переглядывались, робея даже приступить к оправданиям… Однако его светлость их опередил и был великодушен:

— Ну что, рыцари? Отдохнули? Перенервничали, бывает, да и путь оказался далек. Коней мы не расседлывали, но, вроде бы, они тоже отдохнуть успели. По коням!

Рассвет получился без солнца, тусклый, волглый, однако же на удивление теплый: ни единую лужицу ледком не прихватило, ни единую травинку инеем не обсыпало: желто с бурым вокруг и зелено даже, а белого — ни пятнышка нет. Перелески по пригоркам закончились, и ненадолго пошла равнина, совершенно без деревьев и оврагов, почти по самый горизонт раскинулась под полегшими травами: на востоке день, на западе все еще сумерки. Тишина и безлюдье.

Хоггроги наконец высмотрел подходящее местечко и приказал остановиться.

— Так, братцы. То — вы спали, а теперь мне надобно, сил нет терпеть. Сами-то не попадаете, на меня глядя, с меня пример беря?

— Никак нет! — дружно и жарко ответили сенешали, все еще до конца не отошедшие от только что пережитого чувства стыда.

— Рассчитываю на вас. Я недолго, разве чтобы первую зевоту перебить.

Хоггроги взял из рук Рокари протянутый плащ, расправил его по сухому кусочку обочины, лег и мгновенно уснул.

И увидел сон, из тех, что жрецы именуют вещими, хотя он показывал отнюдь не будущее, а напротив, кусочек древних, навеки сгинувших времен. Почему-то Хоггроги понимал это очень хорошо — что былых и что древних.

И снилось Хоггроги, будто он — это не он, а его далекий предок, а именно Тогги Рыжий. И стоит он на маленькой осенней полянке, что спряталась посреди незнакомого черного леса, а на полянке костер, а возле костра очаг и походная кузница обустроены, и не один он здесь: еще два человека на полянке той, кроме него самого.

Ближний из них, страшенного вида — лысый, лицо голое, даже без бровей, с безволосой грудью — старается возле наковальни, гремит молотом по добела разогретому железу, желтые брызги из-под молота стучат ему в широченную грудь, в толстый живот, попадают и на лицо, не причиняя ни малейшего вреда и беспокойства. Грохот до небес, а кузнец знай себе молотом машет, верхнюю губу прикусив, желтые клыки изо рта далеко торчат!

— Ужели собрался ты самого Чимборо превзойти в кузнечном деле? — вопрошает кузнеца его собеседник. А собеседник тот прост на вид: одет как все, куртка, портки, пояс, меч за плечом, невысокий черный чуб над ушами, усы с бородкой, тоже недлинные… Метнул он взгляд на Хоггроги-Тогги — и черен показался его взгляд, пострашнее, чем клыки у кузнеца.