Заложник удачи - Русанов Владислав Адольфович. Страница 12

Колдовство — зло. Помыслить, что уважаемый пан, каштелян королевского замка опустится насколько, что замарает душу волшбой, рыцарь просто не мог. А потому выбросил из головы даже сами мысли об этом. Пускай ложь и клевета остается на совести рыжеволосого поморича. Ничего, он еще свое получит. Пускай только попадется на пути — шишкой на лбу не отделается.

Ну, а сейчас есть дела поважнее.

Хоть бы разыскать Яроша и попробовать примириться…

Это будет трудно — лесной молодец норовом крут и резок, как необъезженный жеребчик-трехлеток. Но должен же он понять, что не со зла его Годимир оскорбил, а… Вернее, со зла, но не на него. После боя, в горячке, еще и не такого наговорить можно. Это любой рыцарь, сходивший хоть раз на войну, подтвердить может.

Дураком Ярош не выглядит. Должен понять. Все равно им друг дружки держаться надо. Вместе и Сыдора из Гражды разыщут, и неизвестных грабителей, нападающих на обозы переселенцев, и, поможет Господь, дракона с королевной Аделией вместе. Еще бы Олешека освободить да Велину…

Впрочем, кажется, им и без него хорошо. Ну и пусть. Не очень-то и хотелось. Девка бродяжка, ни кожи, ни рожи. Всей красоты, что коса ниже задницы. Еще и лошадей ворует у честных людей. Пускай катится куда подальше. Вместе с Олешеком, для которого, как выясняется, дружба — пустой звук.

А вот и Гнилушки!

Годимир прекрасно помнил порубку, поддерживающую опушку леса на расстоянии стрелища от крепкого тына. Три десятка домов, собравшихся в кружок, как девки-кметки, водящие хоровод осенним вечером, после уборки последнего снопа. Ничего не изменилось с того дня, когда они перепили с бортником Дорофеем. А сколько же прошло? Не больше седмицы, а кажется, будто десяток лет.

Вот и хата бортника. Стоит на отшибе, крыша из дранки давно и настойчиво требует починки, подворье захламленное, сарай перекошен. Где-то должно быть и перевернутое корыто — зимой размокающее, а летом пересыхающее, а потому покрытое глубокими — палец пролазит — трещинами.

Рыцарь въехал между двумя огороженными дворами — жердь, перекрывающую ночью дорогу, еще не приладили, и она валялась в густой траве. Заливисто разбрехались собаки. У той, что справа, голос погуще, а левая — писклявка писклявкой. Как такую можно держать во дворе?

Кажется, через плетень выглянул бородатый мужик. Точно сказать трудно, поскольку солнце побагровело и спряталось за леском, оставив на виду лишь самую верхушку. Начинались сумерки — быстрые по-летнему. Длинные тени потянулись от стены к стене, от овина к овину.

Рыцарь проехал к сельской площади с колодцем посредине — обычное место кметок, вечерком перемывающих косточки соседкам.

Пыль у колодезного журавля была истоптана, но люди уже разошлись. Никто не спешил с ведрами. Ни с пустыми, ни с полными.

«Может, оно и к лучшему?» — подумал Годимир.

Он спешился у знакомого черного плетня — зиявшего прорехами и покосившегося.

— Дорофей!

Собак бортник не держал. Говорил, мол, не выживают они у него.

— Дорофей!!!

Тишина.

Неужели ушел в лес борти проверять?

Тогда плохо дело. Наверняка и Ярош потыкался-помыкался, да и убрался восвояси. Теперь ищи ветра в поле.

Годимир расслабил подпруги седла — пусть жеребец отдохнет с дороги. Подвел игреневого к сараю, у которого торчали несколько кольев, образуя подобие коновязи. Отстегнул грызло уздечки, бросил перед конем охапку соломы. Еда не ахти какая, но на безрыбье и рак — рыба.

Дорофей не будет протестовать, если в его лачуге переночует странствующий рыцарь.

— Дорофей! — На всякий случай Годимир постучал в болтавшуюся на веревочных петлях дверь. Заглянул в дом.

В лицо дохнул смрад жилища, не убиравшегося не то что давно, а попросту никогда. Гнилье, застарелый пот, копоть, подгорелая каша, причем полугодичной давности, скорее всего. Нет, спать он здесь не будет даже за сокровища дракона. Вот посмотрит сейчас, не валяется ли бортник пьяным где-нибудь под ворохом старых шкур, и скорее на воздух, дышать.

— Дорофей…

Смутная тень шевельнулась в глубине дома. Попробуй различи хоть что-нибудь, когда атака серых сумерек разбивается об оборону закопченного бычьего пузыря, словно стремительный разлет конницы кочевников-степняков о ровный строй рыцарей-словинцев.

— Эй, Дорофей, ты, что ли…

Дверь со стуком захлопнулась за спиной рыцаря, погрузив внутреннее убранство бортничьего жилища в кромешный мрак. Как в желудке горного великана.

Тишина.

А это что? Шорох справа. Теперь за спиной…

Щеки Годимира коснулся легкий ветерок, вызванный движением крупного тела, а после сильные руки обхватили его вокруг туловища, прижимая локти к бокам. Рыцарь лягнул нападавшего ногой, попытался ударить головой назад. Кажется, попал…

Но тут ему на голову набросили пыльный, воняющий прелью мешок, ударили под вздох…

Пояс стал значительно легче — это забрали меч.

Словинец попытался закричать, позвать на помощь, дернулся опять, опрокидывая удерживающего его человека на пол. Сверху навалились еще двое, судя по весу и тумакам. Один из них умело скрутил запястья Годимира веревкой, а второй улегся животом рыцарю на лицо.

Попробуй тут посопротивляйся…

Годимир обмяк, сосредоточившись на том, чтобы не задохнуться.

Добровольную сдачу оценили. Наверное. По крайней мере, бить его перестали, а потащили, не снимая мешка с головы, прочь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Хриплый голос прокряхтел:

— Ишь, тяжелый какой, ровно каменный…

— Молчи уж, слабосильный, — ответил второй, басовитый и густой, как патока. — Сам вызвался.

— Дык, кто ж знал-то, Пегаш…

— А никто не знает. Зато все молчат. Один ты.

— Дык, Пегаш…

— Заткнись, сказал. А то обижу ненароком.

Хриплый замолчал.

Зато встрял другой, странно пришепетывающий, словно полный рот каши набил, а проглотить забыл:

— Ты, знамо дело, Пегаш, мужик суровый, но дай мне его вдарить как следоват…

— Дам. Потом. Может быть.

— Не… Как так — «может быть»? Как он меня башкой засветил-то? Знамо дело! В очах засверкало, аж Дыбще увидал…

«Вот чего он шепелявит, — подумал Годимир. — Это я его головой по зубам стукнул. Правильно. Мало еще. Эх, жаль, не успел меч вытащить…»

— Дыбще… — басил Пегаш. — Тоже мне, сказанул… Откель тебе знать про Дыбще-то?

— Во-во! — подхватил хрипатый. — Ишь, знаток выискался. Говорил тут один…

Тут Годимир больно стукнулся левым плечом о землю. А после и правым. Видно, тащившие его под мышки люди почти одновременно разжали пальцы. Словно для смеха, державший за ноги сапог из ладоней не выпустил.

«Ну, и зрелище, должно быть, со стороны!»

Послышался звук удара. Не злого и сильного, каким выбивают зубы и ломают кости, а обидного и унизительного — вроде пощечины или подзатыльника. Вся сила в звук ушла, зато как ляснет, так ляснет!

— Чего он, Пегаш! — заныл хриплый.

— Да я тебя! — это шепелявый.

— Так, мужики, я не понял… — Ноги Годимира плюхнулись во что-то мягкое и скользкое. Хоть бы не в навоз…

Боевые выкрики драчунов сменились болезненным ойканьем. Скорее всего, Пегашу не впервой успокаивать своих приятелей. Управился в мгновение ока. Сказал сурово: — Еще раз, мужики. Еще раз и пеняйте на себя. Обижу, мало не покажется.

Жалобное поскуливание хриплого и шепелявого, должно быть, означало согласие. Во всяком случае, Годимир почувствовал, что его вновь поднимают и тащат. Опять неизвестно куда.

На этот раз «несуны» молча сопели да вцепившийся в левое плечо хрипатый покряхтывал натужно. Наверное, в самом деле, устал.

«Сколько же они меня волочь будут? А главное, куда? Кто они? Откуда взялись в избе Дорофея? Зачем я им? Слишком много вопросов, ответ на которые в одиночку, без помощи похитителей подобрать не удастся, хоть плач, хоть кричи… — словинец пробовал заставить себя рассуждать трезво, но получалось с большим трудом. Вернее, не получалось вовсе. — Что за унизительное положение для странствующего рыцаря — волокут, словно барана на бойню? Попытаться вырваться? Бесполезно. Со связанными руками против троих не попрешь. Нужно выжидать, приноравливаться к обстоятельствам, хитрить по возможности. Главное, чтобы мешок с головы сняли, а там поглядим».