Легенда о св. Юлиане Странноприимце - Флобер Гюстав. Страница 1

Гюстав Флобер

Легенда о св. Юлиане Странноприимце

I

Отец и мать Юлиана обитали в замке среди лесов, на склоне холма.

Четыре угловые башни заканчивались островерхими крышами, покрытыми свинцовыми черепицами, а цоколь стен опирался на глыбы скал, обрывавшихся до самой глубины рвов.

Двор был вымощен обтесанными камнями, как церковный пол. Желоба, изображавшие драконов пастью вниз, извергали дождевую воду в цистерны; а на подоконниках всех этажей в расписных глиняных горшках цвели душистые васильки и гелиотропы.

Вторая ограда, образуемая частоколом, включала прежде всего плодовый сад, а затем цветник, в котором сочетания цветов чертили вензеля; далее – виноградные шпалеры с прохладными беседками, наконец – особое место, где пажи развлекались игрою в шары. С другой же стороны находились псарня, конюшни, пекарня, винодельня и амбары. Вокруг расстилался зеленый выгон, также замкнутый густой колючей изгородью.

Мир длился так давно, что подъемная решетка ворот уже не опускалась, рвы были полны водой, ласточки вили гнезда в трещинах бойниц; и лучник, который весь день ходил по крепостному валу, едва солнце начинало припекать, возвращался на сторожевую вышку и засыпал сном праведника.

Внутри повсюду блестели железные оковки, тканые ковры по стенам защищали от холода, шкафы были переполнены полотном, в подвалах громоздились бочки вина, дубовые рундуки ломились под тяжестью мешков серебра.

В оружейной палате между знаменами и мордами диких зверей висело оружие всех времен и народов, начиная с пращей амалекитян и копий гарамантов и кончая короткими мечами сарацин и кольчугами норманнов.

На главном вертеле кухни можно было зажарить целого быка; часовня не уступала пышностью королевской молельне. В отдаленном конце двора была даже римская баня, но добрый сеньор не пользовался ею, не желая следовать языческим обычаям.

Всегда закутанный в лисьи меха, он обходил свои владения, творил суд над вассалами, разрешал споры соседей. Зимой глядел он на хлопья падающего снега или заставлял читать себе разные повести. С первыми весенними днями он выезжал на своем муле по малым тропинкам вдоль зеленеющих нив, беседовал с вилланами, давал им советы. После многих приключений он взял себе в жены девицу знатного рода.

Она была очень бела телом, степенна и немного высокомерна. Рога ее головного убора касались притолоки, шлейф суконного платья влачился на три шага позади нее. Домашний распорядок был установлен строгий, как в монастыре; каждое утро она распределяла работы между служанками, присматривала за вареньями и благовонными мазями, сама пряла или вышивала напрестольные пелены. По неотступным ее молитвам бог даровал ей сына.

Тогда настали великие торжества, и трапеза длилась три дня и четыре ночи при свете факелов, под звуки арф; полы были усыпаны зелеными ветвями; подавались самые редкие пряности и куры величиной с ягненка; ради забавы, из пирога выскочил карлик. А так как посуды не хватало, потому что гости все прибывали, приходилось пить из рогов слоновой кости и из шлемов.

Роженица на празднестве не присутствовала. Она спокойно лежала в постели. Раз вечером, проснувшись, она увидала в лунном луче, падавшем через окно, какую-то движущуюся тень. То был старец в грубой монашеской рясе, с четками у пояса и сумой через плечо, по всем признакам – отшельник. Он приблизился к ее изголовью и сказал, не разжимая губ:

– Возрадуйся, о мать! Сын твой будет святым!

Она хотела закричать, но, скользнув по лунному лучу, он тихо поднялся в воздухе и исчез. Застольные песни раздавались все громче. Ей послышались голоса ангелов, и голова ее упала на подушку, над которой, в оправе из карбункулов, висела кость великомученика.

На следующее утро все опрошенные слуги сказали, что никакого отшельника не видели. Наяву это произошло или во сне, но, несомненно, то было откровение свыше; однако она никому ничего не сказала, боясь, что ее обвинят в гордости.

На рассвете гости разошлись, и отец Юлиана, проводив последнего и находясь за потайной дверью вне стен замка, увидал вдруг нищего, представшего перед ним в тумане. Это был цыган с заплетенной косичками бородой, с серебряными запястьями на обеих руках, с горящими зрачками. С вдохновенным видом он бормотал, запинаясь, несвязные слова:

– А-а… Сын твой… Много крови!.. Много славы!.. Во всем счастье! Сродни императору!

И, наклонившись, чтобы поднять милостыню, он изник в траве, сгинул.

Добрый хозяин замка глядел направо, налево и громко звал. Никого! Свистел ветер, расходились утренние туманы.

Он приписал это видение усталости, так как спал слишком мало. «Если я расскажу, надо мною будут смеяться», – подумал он. Тем не менее он был ослеплен блестящей судьбой своего сына, хотя обещания и не были очень ясны, и он сомневался даже, действительно ли все это слышал.

Супруги скрывали свою тайну друг от друга, но оба любили ребенка одинаковой любовью, благоговели перед ним, как пред богом отмеченным, и окружали его бесконечными заботами. Его постелька была набита самым тонким пухом; над нею теплилась неугасимая лампадка в виде голубя. Три кормилицы ходили за ним. Крепко запеленатый, розовый, синеглазый, в парчовой мантии и в чепчике, шитом жемчугом, он походил на младенца Иисуса. Когда у него прорезывались зубы, он ни разу не плакал.

Семи лет мать научила его петь, а отец, чтобы сделать его мужественным, посадил на рослую лошадь. Ребенок улыбался от радости и скоро уже знал все, что касается боевых коней.

Старый, очень ученый монах обучил его священному писанию, арабскому счислению, латинской грамоте и искусству делать малые раскрашенные рисунки на пергаменте. Они работали вдвоем, вдали от шумной суеты, на самом верху башни.

После урока они спускались в сад и, прогуливаясь, изучали цветы.

Иногда в глубине долины появлялся караван вьючных животных с погонщиком в восточной одежде. Хозяин замка, увидев, что это купец, посылал за ним слугу. Чужестранец доверчиво сворачивал с пути; введенный в приемную, выкладывал из своих ларей куски бархата и шелка, золотые и серебряные изделия, благовония, диковинные предметы неизвестного употребления; и под конец уходил с большой прибылью, не потерпев никакого насилия. Иной раз у дверей стучалась толпа паломников. Их мокрая одежда дымилась перед очагом. Насытившись, они рассказывали о своих странствиях: о блужданиях кораблей по вспененному морю, о переходах по раскаленным пескам, о свирепости язычников, о сирийских пещерах, яслях и гробе господнем; потом они дарили молодому господину раковины со своих плащей.

Часто хозяин замка чествовал своих старых товарищей по оружию. За кубком вина они вспоминали о войнах, о штурмах крепостей, об осадных машинах, о необычайных ранах. Юлиан, слушая их, иногда вскрикивал, и тогда отец его не сомневался, что он будет воителем. Но по вечерам, при выходе от вечерни между преклоненных нищих, он с таким достоинством и скромностью подавал милостыню из своего кошеля, что мать надеялась в свое время увидеть его архиепископом.

В капелле его место было рядом с родителями; и как бы ни продолжительна была служба, он оставался коленопреклоненным на своей молитвенной скамеечке, со сложенными руками, а шапочка его лежала рядом, на полу.

Однажды во время обедни, подняв голову, он замётил белую мышку, которая вышла из норки в стене. Она просеменила по ступеньке алтаря два-три раза направо и налево и вернулась в ту же скважину. В следующее воскресенье его смутила мысль, что он снова может ее увидеть. Она вернулась. И каждое воскресенье он ожидал ее с раздражением, ненавидел и решил избавиться от нее.

Закрыв дверь и накрошив хлебца на ступеньки, он встал против норки с палочкой в руке.

После долгого ожидания показалась розовая мордочка, а потом и вся мышка. Он ударил ее совсем легко и оцепенел при виде маленького недвижного тельца. Капля крови запятнала камень. Он быстро стер ее рукавом, выбросил мышь и никому об этом не сказал.