Гипнотрон профессора Браилова - Фогель Наум Давидович. Страница 19

– Но физиологическая сущность одна и та же, – возражал Казарин.

– Одной физиологической сущности мало. Нужна еще и форма проявления. Впрочем, если бы сущность вещей и форма их проявления всегда совпадали, нам с вами нечего было бы делать в науке. Да и наука тогда ни к чему. Надеюсь, вы это и сами хорошо понимаете, Мирон Григорьевич?

Да, Казарин это понимал. Может быть, даже лучше, чем кто-нибудь другой. Гипноз! Сколько поистине чудесных явлений связано с этим состоянием! Силу гипноза люди познали давно. Еще в глубокой древности жрецы с помощью специальных приемов погружали немощных в особый сон. И происходило чудо: слепые прозревали, к немым возвращалась речь, парализованные вставали на ноги, заживали язвы, кровоточащие раны переставали кровать. Проходила душевная боль, смертельная тоска сменялась неистовой радостью.

Жрецы свято берегли свою тайну. Это было им выгодно.

Проходили столетия. Наконец техникой гипноза овладели врачи. Они тщательно изучали все формы проявления и все возможности этого удивительного состояния. Только одного не могли они – объяснить его. Говорили о каком-то животном магнетизме, о каком-то флюиде, волшебном ветерке, истекавшем якобы из пальцев гипнотизера и проникающем в глубь мозга загипнотизированного; о каких-то магических свойствах, ниспосланных высшей силой отдельным избранникам.

Потом была раскрыта и сущность гипноза. Оказалось, что это всего-навсего частичный сон, который можно вызвать с помощью весьма разнообразных приемов, и даже путем простого внушения. Выяснилось, что обычный сон можно перевести в гипнотический и наоборот.

Все было очень просто и в то же время чрезвычайно сложно. Оказалось, что далеко не каждого можно сразу усыпить, а в глубокую, самую интересную степень гипноза впадали немногие. Порой случалось так, что больной, который прекрасно засыпал, через несколько минут от начала сеанса или мгновенно после короткого приказа “Спать” вдруг переставал подчиняться гипнозу, и уже никакими способами его нельзя было усыпить. Бывало и так, что больной, по каким-то совершенно непонятным причинам, внезапно выходил из-под влияния гипнолога, просыпался в самое неподходящее время. Если это происходило в момент операции, надо было срочно прекращать ее, давать наркоз, терять время.

Гипнотрон профессора Браилова работал безотказно. Направил рефлектор на голову, нажал кнопку – и человек засыпает. Это было огромным преимуществом аппарата. Но у гипнолога было свое преимущество: слово.

До знакомства с профессором Браиловым Казарин даже представления не имел о том, какой огромной силой воздействия на человека обладает слово. Только наблюдая гипнотические сеансы в гипнотарии института, он смог убедиться в изумительной власти слова над человеческим организмом.

Антон Романович говорил спокойным голосом спящей девушке: “Вам холодно!” – и стрелка прибора, соединенного с кожным электротермометром, лезла вниз, а осциллограф, регистрирующий состояние капилляров, показывал нарастающее сужение их.

Профессор Браилов говорил, прикладывая к руке загипнотизированного студента пузырь со льдом: “Я прикладываю к вашей руке грелку!” В нервные центры поступали сигналы: “Холод!.. Холод!.. Холод!..” А мозг реагировал на тепло. И приборы фиксировали тепловую реакцию.

Слово оказалось могущественнее.

Во время гипноза мозг находится в особом состоянии. Чтобы включить или выключить те или иные участки его, достаточно слова. Это похоже на волшебство. Загипнотизированному говорят: “Гудит колокол!” И человек отчетливо слышит колокольный звон, хотя никакого колокола и близко нет. “На столе стоит статуэтка”. Загипнотизированный смотрит и совершенно отчетливо видит ее, но вот ему сказали, что статуэтки нет, и она мгновенно исчезает из поля его зрения. Человеку заявляют, что его рука занемела и совершенно не чувствует боли. Теперь ее можно колоть, жечь огнем, резать. На лице не появится даже гримасы боли. Участок мозга, реагирующий на боль, затормозился. И так во всем.

С помощью гипнотрона можно погрузить человека в сон, по существу своему не отличающийся от гипнотического. Но чем заменить живое человеческое слово, чтобы проявить невероятные возможности этого состояния? А что если попытаться с помощью особых импульсов воздействовать на простейшие функции головного мозга: зрение, слух, осязание, болевую чувствительность… Как много дала бы медицине власть над этими центрами! И Браилов искал. Так удалось разгадать тайну двигательных центров, подобрать волну, на которую отзывались клетки мозга, воспринимающие тепло, холод, отдельные виды болевых раздражений. Еще немного, и будет решена одна из сложнейших проблем – проблема боли. Над этим сейчас работала отдельная лаборатория. С помощью специального аппарата, так называемого анестезиотрона, можно было уже на несколько суток выключать центры, воспринимающие тепловые раздражители.

Казарин даже пострадал на этом опыте. Забыв. что его тело совершенно не реагирует на тепло, он во время работы облокотился на электрическую плитку и спохватился только тогда, когда вспыхнул халат. К счастью, ожог оказался неглубоким.

Антон Романович шутил:

– Боль – это величайшее благодеяние природы. Обезбольте человека, и он рано или поздно погибнет. Он проткнет себе ногу гвоздем, и будет ходить как ни в чем не бывало, пока, раздеваясь, не обнаружит, что ботинок прибит к стопе; да и раны глубокой не заметит, кровью истечет.

Аппарат для электрообезболивания был еще далеко не завершен, а профессор Браилов уже торопил Казарина с обработкой новой модели гипнотрона, модели, воздействующей на оптический центр. И Казарин с головой окунулся в технические расчеты.

Когда Ирина зашла к нему в кабинет, он стоял у электронной машины и разглядывал карточку с только что полученными сведениями.

– Получается что-нибудь? – спросила Ирина.

– Получается. Вот окончательные данные для перевода всего зрительного аппарата в состояние повышенной восприимчивости.

– И вы надеетесь?..

– Да. Расчеты показывают, что зрение должно стать телескопическим.

– Я рассказала о ваших работах. Георгию Степановичу. Он очень интересуется ими.

– Ну нет, я категорически возражаю против того, чтобы корреспонденты научно-технических журналов шатались по нашим лабораториям. Хватит с нас лосевской статьи о генераторе сонного торможения.

– Чем вам не угодил Георгий Степанович? Ведь его статья, согласитесь, написана прямо-таки блестяще.

– О, да! Статья блестящая и результаты протрясающие. Сколько сегодня получено писем от читателей?

– Совсем немного, около двух тысяч, – рассмеялась Ирина. – Поток писем, как видите, пошел на убыль.

– Я чувствую, это вас огорчает.

– Меня огорчает, что вам не нравится Лосев. За что вы его невзлюбили?

– Неприятен он мне. Почему? Не знаю. Есть чувства, которые не поддаются анализу. Неприятен – и все.

– Послушайте, Мирон Григорьевич, – вспыхнула Ирина. Ведь мы дружны с ним. Не кажется ли вам…

– Нет, не кажется. Мне ваша дружба с ним тоже неприятна. А то, что он разрешил себе фотографировать в нашей лаборатории…

– Но он же вернул кассету. К слову, вы обещали проявить пленку

– Я уже проявил. – Он вынул кассету, открыл, извлек пленку и просмотрел ее на свет. – Надо отдать ему должное: снимки великолепны. Особенно последний.

– Разрешите взглянуть? Боже, какой у меня испуганный вид на этом снимке, – рассмеялась Ирина.

– Зато на других кадрах вы вся искритесь от радости.

Ирина просмотрела всю пленку. На ней было несколько снимков, сделанных на пляже.

– Если бы я знала, что здесь эти кадры, я бы не отдала вам пленку, – смущенно произнесла Ирина.

– Чепуха, снимки как снимки, – буркнул Казарин. – Сюжет и композиция особой оригинальностью не блещут.

– А мне нравится и сюжет и композиция, – упрямо сказала Ирина.

– Дело вкуса.

– Нет, вы явно несправедливы к Лосеву Но, я надеюсь, со временем это пройдет.

– Сомневаюсь!