Асмодей (СИ) - "Dragoste". Страница 7

Железный засов лязгнул, неприятно хлестанув по слуху, и массивная дверь, отделявшая несчастную от ее мучителей, растворилась, впустив в подземелье неровный свет факелов. В камеру вошел монах-бенедиктинец, принявший у нее покаяние, и пара тюремщиков, можно подумать, что после того, как дознаватели-инквизиторы с пристрастием ее допросили, у нее были силы на бегство. Каждый шаг болью отдавался по всему телу, а о том, чтобы бежать и речи быть не могло. Да и куда, собственно, ей бежать? Обреченно вздохнув, девушка попыталась подняться на ноги, но силы оставили ее вместе с волей, и она мешком рухнула на пол.

– Это тебе не поможет, – проскрежетал палач, лицо которого было скрыто за алой маской и, подхватив несчастную за волосы, буквально поволок за собой. Боль удара была такой пронзительной, что девушка едва смогла сохранить остатки сознания, лихорадочно хватая ртом воздух, будто рыба, выброшенная на берег.

– Довольно, сын мой, – откуда-то издали раздался голос священника. – Она уже во всем созналась и покаялась.

Девушка не помнила, как ее вытащили из казематов, не помнила, как усадили в повозку, запряженную парой мулов, но вот бросив прощальный взгляд на небеса, в разрыве облаков, она увидела сокола, седлающего ветер. То был последний символ свободы, который врезался в ее память в мельчайших подробностях, но это чарующее видение разрушили ожесточенные взгляды толпы и их разъяренные крики, преследующие ее до самого конца. Подумать только, не так давно эти люди были милы и приветливы по отношению к ней, а сейчас забрасывали камнями, следуя вослед карательной процессии. А ведь она ни разу даже не помыслила о том, чтобы навредить кому-то из них!

– Ведьма! Отступница, – кричали они, замахиваясь ей в след кулаками. – На костер ведьму!

Костер воздвигли напротив злополучного замка, перед подвесным мостом соорудили некое подобие трибуны – отсюда бургомистр и его свита могли без помех наблюдать за лицедейством. С каждой минутой все новые и новые толпы жадных до зрелищ зевак стягивались к площади, горожане заняли обе набережные, разделенные каналом и все свободное на ней пространство.

Охрана была минимальной, лишь несколько лучников стояли у основания трибун, а стражники врезались в самую гущу толпы, стараясь не допустить давки и беспорядков охочих до зрелищ людей. Публичные казни и празднества всегда вызывали общественный резонанс, разбавляя городскую обыденность, но в целом, опасности не предвиделось – едва ли кто-то захочет вступиться за несчастную сиротку, а ее должники и вовсе будут прыгать от радости, ибо не придется возвращать ссуженные средства. Куда ни глянь – одни плюсы. Наблюдая за происходящим, приходской священник был явно доволен собой: кто ж знал, что все так удачно сложится, и девчонка на самом деле окажется прислужницей Сатаны. Этот факт и вовсе снял с его души груз совести и прочих сомнений.

Со стороны происходящее скорее напоминало некое празднество, чем публичный акт жестокости. Подле почтенных горожанок, которые привели посмотреть на казнь прислужницы Сатаны своих ненаглядных отпрысков и домочадцев, сновали нищие и мелкие воришки, сюда же сбежались разрумяненные непотребные барышни, покинув бордели и кварталы красных фонарей, прилегающие к ремесленной части города, где свой расцвет переживала торговля «любовью». В ногах у стариков путались не в меру прыткие детишки, норовящие пробраться в первые ряды. Были здесь и благородные дамы в отороченных дорогими мехами плащах – представительницы местной знати и искательницы новых ощущений, льнувшие к своим кавалерам, терзаемые одновременно и страхом, и любопытством. У самого основания костра, сложенного в полный человеческий рост, стояли несколько монахов, сжимавших в дрожащих от возраста руках священное писание, а также пара палачей в пурпурных накидках. С видом людей, которым не терпится показать заинтересованность в своем деле и высокую работоспособность, они суетились вокруг костра, проверяли, правильно ли сложены дрова, готовили про запас снопы соломы. В общем, публика собралась разношерстная, но жадная до представлений.

Когда на площадь, скрипя колесами, въехала повозка с несчастной, толпа буквально взорвалась. Проклятия и крики единиц утонули в общем гуле, старухи при виде Авроры осеняли себя крестным знамением, женщины и мальчишки кидали в ее сторону камни и грязь. Казалось, не было на площади ни одной живой души, кроме заключенной под стражу Шарлотты, которая соболезновала бы замученной ростовщице.

А сжалиться было над чем: пытки и тюремные лишения превратили Аврору, еще столь юную и пышущую жизнью девушку, в ходячий скелет. Только сейчас, при свете дневного светила, а не в предательском пламени единственной свечи, Лионель Демаре́ – ведьмак, накануне наведавшийся к ней в камеру, увидел печальную картину метаморфоз, приключившихся с девушкой. Пышущие румянцем щеки осунулись, руки и ноги исхудали, в манящем янтаре глаз, под которыми залегли серые тени, больше не сверкало солнце, а волосы спадали на грудь сальными колтунами. Облачённая в изодранную и окровавленную холщовую сорочку, босая, Аврора больше не пыталась примерить на себя личину напускного бесстрашия и равнодушия к собственной судьбе. Она боялась, боялась до ужаса и самой смерти, и того, что последует за ней. Девушка пыталась кричать, пыталась молить о милосердии, но ее голос растворялся в ликовании толпы.

«Да, весьма скорбное зрелище!» – с долей некоего отвращения подумал ведьмак. Не такой товар он покупал несколько лет назад. Рассчитывал на то, что увидит перед собой повзрослевшую красавицу, а перед ним предстало столь несобранное создание, что ему даже стыдно стало с такой спутницей в ад спускаться. Хотя, с другой стороны, пусть пытки и подпортили ее тело, но душу, безусловно, закалили и очистили. Мученица, одним словом, а личико ей там подправят, если до него кому дело будет. Крик Авроры, вырвал его из тумана собственных мыслей. Одна из горожанок бросила в нее камень. От силы удара девушка рухнула на землю, потеряв сознание. Уже бесчувственное тело подняли на вершину костра и привязали к Позорному столбу.

Толпа затихла, ловя каждое слово приговора. Голос глашатая звучал ровно, разносясь по площади, отражаясь от стен домов и теряясь в лабиринтах нескончаемых улочек. Монах-бенедиктинец, бормоча молитвы, опустился на колени. Палач, опустив на голову красный капюшон, взял из рук своего помощника сверток зажженной пакли и помахал ею в воздухе, чтобы пламя занялось быстрее. От этого едкого дыма чихнула маленькая девочка, прижавшаяся к материнской груди, но звонкая оплеуха тут же ее усмирила.

Все, даже пришедшая в себя осужденная, которой, опасаясь ведьмовских заклинаний, заткнули кляпом рот, устремили глаза на бургомистра, о чем-то перешептывающимся с молодым мужчиной, которого девушка сразу узнала. Лионель устремил на нее свои пронзительные глаза и в это мгновение время для всех замедлило свой бег. Будто меряясь силой, они остановились друг на друге, завороженные и окутанные некой тайной, известной лишь им. Казалось, что они молчаливо переговариваются, читая души друг друга. Никто из присутствующих не знал, какие мысли, чувства и воспоминания блуждают сейчас в головах Авроры и Лионеля, ибо последнее слово, безусловно, было за хозяином этих земель. Однако каждый присутствующий инстинктивно почувствовал, что происходит нечто непередаваемое и ужасное – настолько страшен был этот негласный поединок между ведьмой и ее палачом, а точнее, между невинной девушкой и магом. Не Аврора Д’Эневе́р должна была взойти на огненный помост, не она должна была отправиться в чертоги преисподней, но сделки, скрепленные кровью, не в силах расторгнуть даже Господь. В том была ее судьба.

На секунду людям даже показалось, что Лионель, привороженный ведьмой или проникшийся сочувствием, движимый высшим состраданием, помилует осужденную. Хотя это миф. Ни один дворянин не воспротивится воле Святой Инквизиции. Лионель махнул рукой, и на пальце его сверкнул крупный бриллиант, обрамленный изумрудами. Бургомистр точно таким же жестом дал знак палачу, а тот опустил сверток горящей пакли под солому, сложенную у подножия костра. Из самого сердца толпы вырвался громкий вздох. Только для одних это был вздох облегчения и ужаса, для других – вздох удовлетворения, для третьих – страха и тоски. Лишь ведьмак, затаив дыхание, смотрел на девушку, которая изо всех сил пыталась вырваться из подступавшего к ней огненного плена, но позорный столб крепко держал ее в своей хватке. Лишь обреченное рычание, прорывавшееся сквозь кляп, да непреодолимый ужас в глазах вырывались из недр ее обреченной души.