Гнев дракона. Эльфийка-воительница - Хеннен Бернхард. Страница 27

Наконец у подножия одного утеса он нашел широкую щель, которую защищал от северного ветра обломок скалы. Барнаба протиснулся туда и вдруг вскрикнул от радости, когда расщелина обернулась пещерой. Она была не слишком велика. В большей части ее приходилось пригибаться. В слабом свете, проникавшем в пещеру, он не мог точно оценить ее глубину, она терялась во тьме.

— Здесь мы и перезимуем! — Он усмехнулся, осознав, что снова сказал «мы». Этой привычкой он обзавелся во время своего длинного и большей частью одинокого путешествия. Он разговаривал сам с собой и при этом постоянно употреблял местоимение «мы». Он вполне сознавал, что постепенно становится странным. Но святым отцам пристало быть немного странными.

Если его признают странноватым, ему будет легче с полудикими кочевниками в горах. Они нужны ему, чтобы прожить здесь. Парочка корешков в долине не прокормят его достаточно долго, и он понятия не имел, принесут ли растущие у пруда деревья съедобные плоды. Ему придется каждые две-три недели спускаться в долины пониже, чтобы обменять молитвы на пшено, бобы, рис и твердый сыр. Священнослужитель, молящийся крылатому солнцу, здесь ничего не стоит, это он уже понял. Но чудаковатый дикарь, говорящий с богами… Барнаба примирительно усмехнулся.

— Мы сумеем!

К своему огромному удивлению в пещере он обнаружил очаг. Но даже в слабом свете можно было увидеть, что его не использовали на протяжении уже нескольких лет. Успокоившись, он отправился на поиски парочки сухих кустиков травы и козьего помета.

До сумерек он успел обустроиться в пещере. У огня лежала приличная куча сухого хвороста. Ему потребовалось два часа, чтобы собрать ее. И для этого он разорил половину долины. Однако ему было любопытно. Хотелось узнать, где он оказался. Факела без тряпок и лампадного масла или покрытой смолой ветки ему не сделать. Он мог только поярче разжечь костер. На пару мгновений.

У входа в пещеру завывал ветер. Барнаба вытянулся. Ему было хорошо.

— Теперь мы удовлетворим свое любопытство.

Он взял хворост, бросил его на угли из козьего помета и встал.

На два удара сердца пламя поднялось почти до бедер. Пещера была длинной и узкой. Слегка изогнутой. Загибалась назад, словно рог. В самом конце зияла темная расщелина. Свод пещеры был покрыт изображениями диких коз и поразительно лохматых коров, подобных которым Барнаба никогда еще не видал. Среди них простыми фигурками были обозначены люди. Интересно, сколько лет этим рисункам? Судя по всему, художник пользовался только тремя красками: белой, черной и красно-коричневой. Для столь ограниченных средств картины были поразительно живыми и выразительными.

Барнаба бросил остатки хвороста в огонь. У одного из людей из головы росли ветвистые рога. В руке у него, похоже, было копье, а его вытянутая рука указывала на тот конец пещеры, где зияла темная расщелина.

Вот уже снова опало пламя. Барнаба нашел ветку, толщиной едва ли с палец, вокруг которой плясали крохотные язычки пламени. Он вытянул ее из огня и бросился к концу пещеры. И вот уже неровный свет угрожает погаснуть.

Священнослужитель бросился на колени, протиснулся в расщелину и вытянул ветку вперед. Расщелина уходила вглубь горы. Барнаба поднял факел немного выше и испуганно отшатнулся. Над входом на него смотрели два огромных глаза!

Крохотные язычки пламени превратились в красные угольки. С гулко бьющимся сердцем Барнаба смотрел на расщелину. Затем собрал все свое мужество в кулак и вернулся обратно.

— Эй?

Голос преломился в скале. Ответа он не получил.

Его жалкий костерок тоже превратился в темные уголья, почти не давая света.

— Есть там кто-нибудь?

И снова ответом ему было только эхо.

Прежде чем уголек на ветке совсем потух, Барнаба еще раз протянул руку в расщелину и поглядел на глаза. Они были всего лишь нарисованы. Священнослужитель протяжно вздохнул. Радужка глаз была яркого, убедительного зеленого цвета. Кто бы ни нарисовал это, похоже, он как следует постарался передать этот цвет. Ни на одном другом рисунке Барнаба не заметил этой зелени.

— Какие же мы все-таки трусы, — негромко пробормотал он. Интересно, что означают глаза? Он поднял глаза к своду пещеры, где уже не мог разглядеть схематичные фигурки, нарисованные обуглившимися ветками. — Кем вы были? И куда ушли? Вас что-то прогнало отсюда?

Барнаба вспомнил ощущение того, что за ним наблюдают. А затем громко рассмеялся. Даже если здесь когда-то было какое-то существо, пугавшее жителей этой пещеры, должно быть, оно мертво уже не одну сотню лет. Эти рисунки ужасно древние!

— Единственное, что здесь есть страшного, это наша буйная фантазия, — очень громким голосом произнес Барнаба. И собственные слова почти убедили его.

Торговля лошадьми

Открыв глаза, Шайя увидела лицо своего отца. Он казался обеспокоенным. Впервые за столько лет. Может быть, ему жаль? Или это она уже поглупела? Ее рассудок изжил себя… Девушка заморгала. Глаза не болели. Неужели это означает, что ничего не произошло? Или что целитель очень хорошо разбирается в своем искусстве?

— Все получилось, Мяу?

— Я занимаюсь своим искусством уже много лет, премудрый Мадьяс. Поэтому меня и выбрали, чтобы помочь в этой ситуации.

— Не учи меня! — прошипел бессмертный. — Все получилось или я должен опасаться, что Шайю четвертуют?

Целитель униженно склонил голову.

— Я ни в коем случае не думал о том, чтобы умничать в присутствии бессмертного Мадьяса. Униженно прошу прощения, если слова, которые я выбрал, произвели впечатление, будто я…

— Насрать на извинения! — взвился ее отец. — Я хочу знать, заметит ли что-то этот негодяй, когда сунет в нее свой член. Тогда он потребует назад своих кляч. И отвечай как можно яснее, без своих обычных высокопарных речей, Мяу! Не думай, что я такой глупый, что не замечу насмешки за твоими словами.

Шайя закрыла глаза. Как она могла быть настолько глупа, что поверила, будто что-то изменилось. Дело в лошадях, а вовсе не в ней.

Она все еще лежала на столе, крепко привязанная кожаными ремнями. Ноги раздвинуты. Отчаянно борясь с собственной горечью… И со слезами. И… Она должна знать, что сделал ей целитель. Она ведь боец. Она не имеет права предаваться самосожалению. Судя по всему, Шен И не вонзал ей иголок в мозг. Значит, нужно воспользоваться своим разумом!

— Ни один мужчина, который будет брать штурмом врата в тайный сад принцессы, не заметит, что врата уже однажды открывались.

Что? Что сделал с ней целитель?

— Это не какой-то там мужчина. Это бессмертный будет брать… эти ворота штурмом, — уже немного спокойнее произнес ее отец.

Шайя не поверила своим ушам. Открыла глаза. Сердце подпрыгнуло. Неужели Аарону удалось? Неужели он убедил девантаров все же разрешить запретную свадьбу?

— Видите, как светятся глаза прелестной Шайи, бессмертный. Это в них отражается блеск вновь обретенной девственности.

— Вновь обретенной девственности, — презрительно фыркнул ее отец. — Барышники, вот мы кто. И это не спрячешь за красивыми словами. Однако церемония требует девственницы, в этом посланник не оставил сомнений.

— И эту девственницу мы сегодня создали, всемогущий Мадьяс, — вежливо, но решительно произнес Шен И.

— И кому же меня должны отдать в жены? — Больше Шайя терпеть не могла. Ей хотелось облечь мечты в слова. Хотела, чтобы о ее счастье сказали.

Ее отец поглядел на нее сверху вниз, наморщив лоб, словно размышляя, имеет ли она право узнать имя уже сейчас.

— Бессмертному Муватте, правителю Лувии.

Девушка открыла рот. Этого не может быть!

— Муватте? — нерешительно переспросила она. Как такое возможно? Почему он выбрал именно ее? Они никогда не встречались лицом к лицу.

— Да, Муватте, Железному королю. Бессмертному правителю Лувии. Повелителю армий воинов с железным оружием. Соседу, который постоянно посылает своих воинов в набеги на нашу страну. Он разорил немалый кусок степи, когда искал наемников бессмертного Аарона.