Живая статуя (СИ) - Якобсон Наталья Альбертовна. Страница 51

— Демон сидит у тебя в голове и заставляет тебя нести весь этот бред, — остроумно отозвался кто-то из стражей, и все его товарищи дружно рассмеялись.

— Вот подожди, посидишь в карцере, и твоему демону станет так тошно и скучно, что он живо от тебя сбежит, — поддакнул кто-то еще на всеобщую потеху.

Я опомниться не успел, как оказался брошенным на солому, а за моей спиной раздался долгий противный скрежет запираемого замка. Теперь оставалось только надеяться на чудо. Оказавшись в темницах дракона, спастись из них уже невозможно. Камера, куда меня бросили, была небольшой и довольно холодной. Холод исходил, как будто, от стен и от решеток окна. Сами стены были гладкими и прочными, можно даже сказать монолитными. Жаль, что у меня нет с собой книги и духов, которые подсказали бы мне, как просочиться сквозь эти стены. Конечно, можно было, сколько угодно, ждать, что мои духи сами примчатся мне на помощь, но это было маловероятно.

Я уселся на соломе, подтянул колени к подбородку и задумался. Неужели все горожане могут быть настолько слепы, что готовы поклоняться, как божеству, отпетому злодею? Где же здесь закономерность? Разве может быть демон настолько добр, чтобы завоевать расположение и искреннюю привязанность всех этих людей? Его обожали все, начиная от талантливого, утонченного живописца и кончая самыми грубоватыми, безграмотными отребьями общества, которым он зачем-то помог подняться на ноги и даже немного преуспеть в жизни. По крайней мере, своим проживанием в Виньене и ее королем они были очень довольны. Так для чего же Эдвин все это сделал? Зачем тратил время и сокровища на этот сброд? Чтобы эти люди уважали его? Но зачем ему их уважение, если он может уничтожить их всех одним махом, а оставшуюся казну страны забрать с собой? Сколько бы я не приводил доводов, а все сводилось к тому, что Эдвин сделал все это не из каких-либо корыстных целей, а только потому, что он так захотел. Остались только два предположения, либо он делал добро из каприза, но без всякой задней мысли, либо он, действительно, решил искупить свои прежние грехи, делая добро в противовес злу.

— А как думаешь, ты сам? — спросил вдруг кто-то.

Я вздрогнул, потому что знал, что камера пуста. Разве может чей-то голос говорить со мной в пустоте? Я не слышал ни щелканья замка, ни скрипа двери, но чувствовал, что в камере появился кто-то, кроме меня.

Я обернулся на звук голоса, сощурился и различил стройный высокий силуэт возле окна, даже различил мерцание золотых локонов, аккуратно перевязанных темной лентой. Неужели Эдвин решил сам посетить меня. Какая честь!

Звук капели по ту сторону окна отвлек меня от размышлений. Разве может идти дождь зимой?

— Пришлось вызвать дождь, чтобы устранить последствия пожара, — словно прочтя мои мысли, сказал Эдвин. Он провел изящными длинными пальцами по решетке, и я заметил, как ослепительно блестят удлиненные золотые ногти. Даже не ногти, а когти. Я закрыл глаза, представил, как они вопьются в мое горло, и содрогнулся, но, когда приоткрыл веки, драконьих когтей уже не увидел. Ногти на пальцах Эдвина снова стали обычными, человеческими, разве только чуть-чуть более длинными, чем это положено.

Я даже протер глаза, потому что не доверял им больше. Слишком много видений вокруг. А Эдвин только усмехнулся.

— Не верь глазам, верь сердцу, Батист, — назидательно произнес он. — И не доверяй словам незнакомцев. Лучше думать собственной головой, чем верить советам других.

— Что ты имеешь в виду? — я посмотрел на него снизу вверх, пытаясь прочесть ответ на его бесстрастном лице.

Эдвин едва заметно пожал плечами.

— Марсель говорит, что это не ты устроил пожар, а кто-то другой. Он видел, как этот субъект в лохмотьях, скорее всего бродяга, убежал и скрылся за углом.

— А что видел ты сам?

— Многое, — коротко ответил Эдвин, будто одним этим словом можно было передать все.

О, да, с сарказмом подумал я, ты видел не многое, а абсолютно все, и тайное, и явное, и обыденное, все, что только имело место в небе, под землей и на земле с самого сотворения мира. Тебе ли спрашивать о чем-то меня, если ты и так все сам знаешь?

— Я хочу услышать ответ из твоих собственных уст, — возразил Эдвин, будто слышал мои мысли, и для него они были облечены в слова. — Это ты хотел сжечь мой город или кто-то другой, кто был с тобой? Может, кто-то надоумил тебя зажечь факел?

— Ты хочешь проверить, насколько честным может быть мой ответ? — с вызовом спросил я.

— Можешь считать что так, — последовал легкий кивок златокудрой головы, и вдруг во тьме вспыхнула лампа. Я зажмурился от яркого света, а Эдвин только задорно, весело рассмеялся.

— Да, ты, явно, новичок, раз до сих пор так и не смог привыкнуть к вспышкам света во мгле, — просто сказал он, хотя за обычными словами, явно, крылся куда более глубокий смысл, чем я мог уловить.

— Что значит новичок? — я злился потому, что не мог ничего понять.

— Не обижайся! — предупредил Эдвин, и его голос стал неожиданно суровым. — Это я должен судить тебя, а не ты меня. Так, что оставь сарказм на потом, до той поры, когда тебя самого поволокут на костер, вот тогда ты и помянешь все обиды, нанесенные тебе драконом в своей предсмертной речи.

— Перед толпой, которую ты одурманил?

— Возможно, тебе удастся открыть им глаза на правду, тогда ты станешь героем, и сам палач на коленях станет молить тебя о прошении. Твоя мечта сбудется.

— Что ты знаешь о моих мечтах? — с яростью выкрикнул я.

— Я знаю все, — спокойно возразил Эдвин. — А тебе неизвестно почти ничего, кроме того, что твое заветное желание — снести голову с плеч дракона и самому сгореть в его предсмертном огне.

Как точно он выразил все мои мысли. Подумать только, всего несколькими словами он смог передать все, что у меня на душе.

— Но ведь ты дракон? — с придыханием спросил я, и собственный вопрос меня напугал. До чего я дожил, спрашиваю демона о том, демон ли он, и отказываюсь поверить в то, что это неизменная правда.

Что он станет делать теперь? Убьет меня? Накинется с обвинениями? А может, станет рассказывать о том, как это страшно быть проклятым и отвергнутым. Я уже приготовился слушать, но Эдвин только закрыл лицо ладонями и произнес:

— Я не знаю!

Неужели и на этот раз он умело прибегнет к обману, излюбленному оружию злого духа? Неужели он разыграет передо мной падшего ангела, удрученного своим падением, и даже я обольюсь слезами, слушая его ложь.

Но жалость Эдвин вызвать ни в коем случае не пытался, напротив, он был разъярен, и от его усталого голоса исходил гнев.

— Ты бы сам не знал, кто ты, окажись ты на моем месте, — процедил он сквозь зубы. — Как отличить светлую половину от темной, как отделить добро от зла? Ты знаешь это, Батист?

— Разве могу я по знаниям равняться с тобой?

— Ты пытался оказаться хитрее и ловчее меня, это у тебя не вышло, так попробуй стать хотя бы умнее. Удиви меня своей мудростью, молодой де Вильер. Сделай то, чего не смог сделать никто из твоих предков — стань для меня незаменимым собеседником, и тогда я пощажу твою жизнь.

Жизнь — это бесценный подарок, очевидно, так считал Эдвин. Хорошую же сделку он мне предлагал, помилование всего лишь за беседу, спасение от костра всего за пару мудрых фраз. Чем я мог удивить его, узнавшего все? Выходит, он все правильно просчитал, я не смогу дать ему то, чего он требует, не смогу спастись. Я устало откинулся на кучу соломы. Оранжевый лампадный свет слепил глаза и невыразимо преображал и без того сказочную красоту моего тюремщика.

Эдвин немного прикрутил фитиль, и сияние стало более терпимым.

— Вот видишь, я умею колдовать, но часто предпочитаю сам делать всю ту работу, которую положено поручать духам, — как бы между прочим, заявил он и легким прикосновением удалил паутинку с медных краев лампы, провел кончиками пальцев по раскаленному металлу и не обжегся. Глупо было думать, что можно сжечь в огне того, кто огнем управляет. Я сам это понял, и Эдвин кивнул, словно отдавая должное моей догадливости.